– Митч, возвращайся. – Зачем еще? Виктор переключил внимание на громадного мужчину, сидевшего за рулем: – Больше не заставляй меня повторять. Митч и не стал. Он включил задний ход, заставив колеса пробуксовать на мокром асфальте. Они снова проехали мимо, но на этот раз двигаясь в обратном направлении. Митч включил первую передачу и подполз к фигурке. Виктор опустил стекло до конца, и дождь ворвался в салон. – Ты в норме? – спросил он под шум дождя. От фигурки ответа не пришло. Виктор ощутил какое-то слабое шевеление на грани восприятия, тихий гул. Боль. Не его. – Останови машину, – приказал он. Митч быстро – даже слишком быстро – переключил на холостой ход. Виктор вышел, застегивая молнию до подбородка, и зашагал рядом с неизвестным. Оказалось, что он на целых две головы выше. – Тебе больно, – сказал Виктор куче мокрой одежды. И он понял это не по крепко обнимающим плечи рукам, не по темному пятну на рукаве, которое было даже темнее, чем дождь, и не по тому, как резко фигурка отшатнулась от его протянутой руки. Виктор чуял боль так, как волк чует кровь. Он был на нее настроен. – Стой, – сказал он, и на этот раз неровные шаги прекратились. Дождь поливал их, сильный и холодный. – Залезай в машину. Фигурка подняла голову, и промокший капюшон куртки упал на узкие плечики. Прозрачные голубые глаза, яростно сверкнувшие под смазавшимися черными тенями, смотрели на него с юного лица. Виктор был слишком хорошо знаком с болью, чтобы обмануться упрямым лицом и стиснутыми челюстями, с прилипшими к ним мокрыми белокурыми кудряшками. Ей было не больше двенадцати или, может, тринадцати. – Давай! – настаивал он, указывая на остановившуюся рядом с ними машину. Девочка молча смотрела на него. – Что мы тебе сделаем? – спросил он. – Наверняка ничего страшнее того, что уже с тобой случилось. Когда она не тронулась с места, он со вздохом указал на ее руку. – Давай я посмотрю, – предложил он. Протянув руку, он кончиками пальцев провел по ее куртке. Воздух у его кисти, как обычно, затрещал – и девочка издала еле слышный вздох облегчения. Она потерла рукав. – Эй, прекрати! – остановил он ее, отводя руку от раны. – Я ее не залечил. Она быстро перевела взгляд с его руки на свой рукав, а потом обратно. – Холодно, – сказала она. – Я Виктор, – сказал он, и она адресовала ему быструю усталую улыбку. – Ну что, уйдем с дождя? VIII Прошлой ночью Кладбище Мирита – Ты не плохой, – повторила Сидни, отбрасывая землю на залитую лунным светом траву. – А вот Эли – плохой. – Да. Эли плохой. – Но его не посадили в тюрьму. – Да. – Как ты считаешь, он поймет это послание? – спросила она, указывая на могилу. – Я в этом уверен, – ответил Виктор. – А если не поймет он, то поймет твоя сестра. При мысли о Серене у Сидни скрутило живот. В ее голове старшая сестра была двумя разными людьми, и эти два образа накладывались друг на друга так, что оба размывались, а у нее кружилась голова, и становилось тошно. Была Серена-до-озера. Та Серена, которая встала перед ней на колени в день отъезда в колледж (обе прекрасно знали, что она бросает Сидни в пустом, отравленном доме) и которая стирала подушечкой большого пальца слезы у Сидни со щек, повторяя снова и снова: «Я здесь, я здесь». А была Серена-после-озера. Та Серена, у которой были холодные глаза и пустая улыбка – и которая одними только словами что-то устраивала. Та, которая заманила Сидни в поле с трупом, уговаривая показать фокус, и потом смотрела на нее огорченно. Та, которая повернулась спиной, когда ее парень поднял пистолет. – Я не хочу видеть Серену, – заявила Сидни. – Знаю, – отозвался Виктор. – Но я хочу видеть Эли. – Зачем? – спросила она. – Ты же не можешь его убить. – Не исключено. – Он сильнее стиснул черенок лопаты. – Но как же здорово будет попытаться! IX Десять лет назад Локлендский университет Когда Эли встретил Виктора в аэропорту за несколько дней до начала весеннего семестра, улыбка у него была такая, что Виктор начал нервничать. Улыбок у Эли было не меньше, чем в кафе-мороженом сортов мороженого, и эта говорила о том, что у него есть секрет. Виктору хотелось бы этого не замечать, но не получалось. Но если уж у него не получалось этого не замечать, то он был твердо намерен хотя бы это не демонстрировать. Эли все каникулы провел в университете, собирая материал для курсовой. Анджи была недовольна, потому что он обещал уехать с ней. Анджи, как Виктор и предвидел, не одобрила курсовую Эли – как саму тему, так и то количество времени, которое он на нее начал тратить. Эли твердил, что собирается работать на каникулах, просто чтобы успокоить профессора Лайна, продемонстрировав свое серьезное отношение к курсовой, но Виктору это не понравилось, потому что таким образом Эли вырывался вперед. Виктор был недоволен, потому что он, конечно же, тоже подал заявку, чтобы остаться на каникулы, и попросил тех же послаблений – и получил отказ. Ему понадобилась вся сила воли, чтобы спрятать гнев, желание обработать маркером жизнь Эли и переписать на свой лад. Каким-то образом ему удалось просто пожать плечами и улыбнуться, а Эли пообещал держать друга в курсе, если удастся добиться прогресса в области их – Эли сказал «нашего», а не «моего», что немного успокоило Виктора, – интереса. В течение каникул Виктор от него известий не получал, но за несколько дней до его прилета Эли позвонил и сообщил, что кое-что нашел, однако отказался говорить другу, что именно, пока тот не вернется в университет. Виктору хотелось взять билет на более раннее число (ему не терпелось избавиться от общества родителей, которые сначала настояли на том, чтобы встретить Рождество вместе, а потом ежедневно напоминали, на какие жертвы пошли, потому что каникулы – это самое удачное время для выездных лекций), но он не пожелал демонстрировать слишком сильное стремление поскорее узнать все и потому выждал несколько дней, лихорадочно занимаясь собственным исследованием адреналина, которое в сравнении казалось примитивным: простой вопрос о причине и следствии, с таким большим массивом документированных данных, что особого напряжения не требовалось. Это было просто пережевывание. Умело организованное и изящно сформулированное, конечно, но усеянное гипотезами, которые Виктор ощущал как нечто приземленное и скучное. Лайн назвал его развернутый план основательным и сказал, что Виктор идет в нужном направлении. Вот только Виктору не хотелось идти, когда Эли пытался лететь. Вот почему к тому моменту, когда он забрался в машину Эли на пассажирское место, то от возбуждения уже барабанил пальцами по коленям. Виктор потянулся, стараясь их успокоить, но стоило им снова упасть ему на колени – и они возобновили свое беспокойное движение. Он почти весь полет копил равнодушие, чтобы при встрече с Эли первым словом не стало бы «рассказывай!», но теперь, когда они остались вдвоем, его спокойствие давало сбой. – Ну и? – спросил он, безуспешно пытаясь изобразить скуку. – Что ты выяснил? Эли вцепился в руль, поворачивая к Локлендскому университету. – Травма. – И при чем здесь она? – Это единственный общий фактор, который я обнаружил во всех случаях ЭО, что хоть как-то задокументированы. Короче, организм в стрессовой ситуации реагирует странно. Адреналин, и все такое, как ты знаешь. Я пришел к выводу, что травма может вызвать в теле химические изменения. – Он говорил все быстрее. – Только проблема вот в чем: «травма» – это такое расплывчатое слово, так? На самом деле это очень широкое понятие, а мне надо выделить связующую нить. Каждый день травмы получают миллионы людей. Эмоциональные, физические – какие угодно. Если бы хотя бы небольшая их часть получала ЭО-способности, эти люди стали бы заметной группой населения. А тогда случаи ЭО не были бы чем-то закавыченным, просто гипотезой – они были бы фактом действительности. Я понял, что должно быть нечто более конкретное. – Вид травмы? Типа ДТП? – предположил Виктор. – Да, совершенно верно, вот только не нашлось никаких общих характеристик травмы. Никакой явной формулы. Никаких параметров. Поначалу. Эли сделал паузу. Виктор выключил тихо игравшее радио. Эли чуть ли не подскакивал на месте. – Но?.. – поторопил его Виктор, ненавидя собственный столь явный интерес. – Но я начал копать, – сказал Эли, – и в тех немногих разборах конкретных случаев, которые мне удалось отрыть (неофициальные, конечно, и до чего же трудно было найти это дерьмо!), люди были не просто травмированы, Вик. Они умерли. Я этого сразу не заметил, потому что в девяноста процентах случаев, когда человек не остается мертвым, это даже не регистрируется как ОКС. Черт, да многие даже не подозревают, что пережили ОКС! – ОКС? Эли покосился на Виктора: – «Опыт клинической смерти». Что, если ЭО создаются не любой травмой? Что, если их организм реагирует на самую глубокую физическую и психическую травму? Смерть. Если задуматься, то трансформация, о которой мы говорим, не может быть вызвана одной только физиологической реакцией или одной только психической. Для нее требуется огромный выброс адреналина, страха, осознания. Мы говорим о силе воли, говорим о победе духа над телом, но тут не одно побеждает другое – тут и то и другое сразу. Дух и тело реагируют на близость смерти, и в тех случаях, когда они оба достаточно сильны (а они должны быть сильными, я говорю о наследственной предрасположенности и воле к жизни), то, по-моему, у нас появляется рецепт ЭО. Виктор ошеломленно слушал теорию Эли. Его пальцы непроизвольно дергались. Это звучало убедительно. Это звучало убедительно, выглядело просто и изящно – и Виктора это возмущало, особенно потому что это он должен был первым заметить и выдвинуть такую гипотезу. Ведь это он разрабатывает тему адреналина! Единственная разница в том, что он изучал преходящий приток, а Эли пошел дальше и предположил перманентный сдвиг. В нем вспыхнул гнев, однако гнев непродуктивен, и Виктор перевел его в прагматизм, выискивая ошибку. – Скажи что-то, Вик! Виктор нахмурился и постарался, чтобы его голос был полностью лишен энтузиазма.