Эвелина ведь тоже когда-то была человеком, только вот трескучий мороз лишил ее тела, которое она принимала как должное. Крутила бедрами перед соседскими мужиками, строила глазки давно женатым и вполне резонно отзывалась на «ведьму». Как же, с ее-то зелеными глазами! Как-то ночью на деревню набежали волки, и так получилось, что никто не услышал криков о помощи, никто не мог протянуть руку, даже если бы пожалел местную вертихвостку. Эвелина – ее тогда звали, конечно, по-другому – как раз возвращалась из леса с корзиной, полной душистых трав. Оставалось ведь совсем чуть-чуть до первых огоньков, но животные оказались быстрее. Она помнит только самую первую боль, которая стрелой пронзила грудную клетку. Сначала был шок, абсолютное неприятие реальности. «Это сон», – думала она, и мысль непрестанно повторялась, закольцовываясь в некое убеждение. В конце концов она поверила, что спит. Последнее, что она увидела, была сидевшая на кустах зорянка. Крохотная птичка с морковной грудкой и головой смотрела ей прямо в глаза, не обращая внимания на беснующихся неподалеку хищников. Их взгляды переплелись. Не в силах смотреть вперед, Эвелина выбрала эту крошку для того, чтобы та утешила ее, и птица не подвела. Она была по-человечески участлива, или, по крайней мере, Эвелине тогда так показалось, когда она как зачарованная смотрела в эти крохотные глазки-бусинки на склоненной набок головке. Волки были милосердны. Нетронутым осталось лицо и почему-то – руки. Так она и попала в Беловодье, наполовину птицей. Было это давно, еще на заре времен, и Эвелина почти забыла, каково это – бояться. Но теперь старое чувство вновь просыпается в онемевшей груди. Напоминает о себе, скребется изнутри, словно запертый в клетке дикий зверь. Эвелина не готова вновь пережить кошмар своей прошлой жизни. «Так ты не за яблочком явилась», – вдруг осознает она, неотрывно пялясь на старуху, но произнести вслух язык не поворачивается. Она будто онемела, превратилась в запечатанный колодец, обмельчалые воды которого теперь тихо уходят в землю. Прохладный ветерок поцелуем касается волос, нежно обвевает шею и проносится дальше, по своим сверхважным делам. Эвелина не успевает опомниться, как старуха, заметно прихрамывая, ковыляет в сторону лесной тропы. И тогда Эвелина понимает, что грехи прошлого будут преследовать ее вечно. И после первой смерти, и – каким-то мистическим образом – после второй. Они зацепятся за ее тень, лягут теплым шарфом ей на плечи, змеей обовьют тело и в итоге сольются с ней в единое целое. Прежде, в другой жизни, она, может, и верила в то, что после смерти что-то есть, но особенно об этом не думала, потому что все это должно было быть потом. Так как здесь Эвелина привыкла подслушивать, как читают люди на земле, то сразу вспоминает сказанное кем-то однажды: «После смерти моей да смешаются земли с огнем, Ибо меня это не тронет, ибо не мне это будет важно»[1]. Эвелина оглядывается на свой сад, на сверкающие на солнце бочки? спелых яблок. Вслушивается в тишину. Где-то далеко шумят молочные реки, шепчутся о своих земных жизнях люди, но это все отголоски, капли в чашке, где еще совсем недавно дымился крепко заваренный чай. Проходят дни, за ними месяцы, годы. Здесь нет времени, как нет и истории, но если бы кому-то вдруг удалось пронести в зачарованный сад часы, то они бы сделали не одну тысячу оборотов, прежде чем Эвелина пришла в себя. Она оборачивается вокруг и не узнает место, которое оберегала столь бережно и усердно. Засохшие стволы, торчащие над землей развороченные корни уже не кричат и не стонут, а молчат о том, что ушло и больше не вернуть назад. Ни одного яблока – ни одного плода! – даже самого маленького и неказистого. Солнце – и то, кажется, больше не любит эту землю и всеми силами обходит стороной. Это неправда! Это сон! Но почему она тогда столько лет не может заснуть?.. Только закрывает глаза, вжимает голову в пернатое тело, а в голове пчелиным роем проносятся мысли и образы, которые она отчаянно пытается забыть. Необратимость – вот что пугает больше неопределенности. То, что нельзя вернуться к островку стабильности, который появился у нее, несмотря на все прегрешения и дурные мысли. Рука сама нащупывает обледенелый ствол молодой яблони и сжимает так крепко, что впервые за долгое время Эвелина вновь чувствует боль так, как чувствовала ее, когда тело разрывали на части обезумевшие от голода волки. А может, это и не волки были, а самые настоящие люди. · 5 · Без суда не казнят Сентябрь, 2018 В офисе так душно, что Кирилл готов совершить убийство. Вскочить с рабочего места, схватить из стаканчика остро заточенный карандаш и воткнуть клиентке так глубоко в глаз, чтобы мозг брызнул в разные стороны, будто разорвавшийся воздушный шарик с водой. В своем воображении Кирилл смел и непоколебим. В реальности – потный, как свинья. – Извините. – Клиент – дама с большими бедрами, лет сорока – тоже еле дышит. – Вам не кажется, что у вас… жарковато? Ответом ей служит улыбка, как у мерчендайзера в продуктовом магазине, которого заставили раздавать покупателям образцы колбасы, несмотря на то что сам он вегетарианец. – Простите, Нина Борисовна, – масляным голосом говорит адвокат, – кондиционер сломался, а окно открыть не можем: заклинило. На лице у клиентки целая гамма эмоций: от оскорбления до непонимания. Она поджимает губы в «куриную жопку» и после секундного молчания наконец дарует холопу милость: – Ну ладно. Так что вы думаете? Шансы есть? «Шансы есть, а вот морали у вас, мадам, никакой», – думает про себя Кирилл, но как настоящий юрист неопределенно отвечает: – Со мной – конечно. Деньги, как говорится, не пахнут, поэтому, по идее, Кириллу не должно быть дела до чужих склок. Только вот даже спустя столько лет работы по специальности сердце все равно чуточку, но екает. Клиентка мечтает ободрать трех родных сестер по причине смерти обоих родителей. Точнее, нет, не смерти, а по факту недееспособности. Престарелую мать удачно упекла в психушку, отец пока живет с ней, но уже ничего не соображает и даже не может назвать свое имя. – Они оба все подписали, – откровенно поведала клиентка, только войдя в кабинет. – Мать до того, как ее признали невменяемой, с отцом так вообще проблем не было. Трешка на окраине Пензы, если судить по этой женщине, стоит так дорого, что легко перевешивает отношения со всеми родственниками и собственные моральные устои. Кирилл этого не понимает, но много лет принимает. Он невольно подмечает, как ярко злость отпечаталась на лице и теле этой уже не совсем молодой женщины: вечно сведенные к переносице брови, покрасневшая шея, расплывшиеся полные бедра. Не такие бедра, как бывают у полненьких, но довольных жизнью девушек, а тот тип жира, который упорно тянет под землю, прямиком в адские чертоги. С другой стороны, Кирилл ведь сам все это выбрал: таких женщин, такие деньги, такие бедра. Он протягивает клиентке договор на подпись, а сам украдкой посматривает на часы. Пусть это его офис, раньше обычного он старается не уходить. – Пожалуйста. Нина возвращает листок и расплывается в хищной улыбке, скованной брекетами. Если где-то сейчас проводят кастинги на мисс антисекс, то эта женщина смело может подавать заявку и рассчитывать на победу. По крайней мере, Кирилл бы на нее точно поставил кругленькую сумму. Когда не только хозяйка, но и ее бедра скрываются в дверном проеме, Кир откидывается на спинку стула и резким движением ослабляет галстук. На столе нервно вибрирует мобильник. На время встреч с клиентами звук Кирилл обычно отключает, но вот вибрацию – никогда. Минует экран блокировки, всплывает белое окошко с голубыми облачками. «Ты как?» Кирилл чувствует радость оттого, что Глеб объявился, и в то же время раздражение: ему, вероятно, опять что-то нужно. Весной он выслал ему приличную сумму денег и в ответ не получил даже элементарной благодарности. Параллельно он вспоминает только что отчалившую клиентку и ее трех сестер, которых она решила оставить без гроша только потому, что, скорее всего, была самой несчастной из всех. Замужем за каким-нибудь жирным бездельником, с утра до вечера впахивает на нелюбимой работе и еще воспитывает сына, с двенадцати лет приноровившегося курить на балконе в гостиной. Подписанный кровью договор маячит где-то на периферии сознания. «Нормально. Ты?» Брат никогда не пишет просто так, как, впрочем, и сам Кирилл. После похорон общаются, конечно, чаще, чтобы хоть как-то свыкнуться с новым положением вещей, но все равно в этой ситуации никому из них не легко. «Устроился на новую работу». Кирилл от удивления довольно громко присвистывает. Помощница в предбаннике оживляется, но Кирилл ее быстро успокаивает, дескать, ей послышалось. «Да? И какую?» – быстро печатает в ответ Кир. «Не поверишь. Взяли учителем в частную школу». Кирилл действительно не верит. Нормальную профессию брат в свое время не получил по понятным причинам и менял работу не просто как перчатки, потому что перчаток у него уже лет двадцать как только одна пара, а вместе с переменами в настроении. Захочет – неделю поработает, соизволит – месяц. Нигде Глеб надолго не задерживается и ни в чем особенно он не хорош, кроме, разве что, детей. Рената Кириллу нравится, таких он еще не видел. Хорошая девчонка. Кирилл рассеянно потирает шрам на шее, чуть повыше левой ключицы, и одной рукой набирает текст: «И что же ты там преподаешь?» «Помогаю таким, как я». Кир не выдерживает. Кто бы его брату сначала помог, пока он окончательно кукушкой не полетел. Немного подумав, Кирилл подхватывает подписанный клиенткой договор и методично рвет его на мелкие кусочки. – Кирилл Владимирович, можно я пойду? В дверях появляется младший помощник Вероника, и по ее внешнему виду точно можно сказать, что разрешение для нее формальность. Девушка нетерпеливо почесывает руку, пытаясь отвлечь от длины платья, в которое она только что переоделась. Только вот эффект случается прямо противоположный. Кирилл глаз не может оторвать от этого миниатюрного куска ткани из искусственной кожи. – Конечно. Только в этом «конечно» собирается вся гамма эмоций: от удивления до молчаливого осуждения. В ушах у девушки тоскливо покачиваются кольца такого размера, что жительница какого-нибудь цыганского племени с радостью бы назвала Веронику своей дочерью.