Я отвернулся. Когда Селия узнает, что я натворил, ее сердце будет разбито. Она заслуживает лучшего. Лучшего мужчины, чем я. – Пойдемте. – Архиепископ жестом указал нам на безлюдный берег. Единственными зрителями на нашей церемонии были дохлая рыба и стая голубей, которые лакомились ею. Скелет рыбины торчал из сгнившей плоти, а уцелевший глаз смотрел в ясное ноябрьское небо. – Покончим с этим. Сначала ее необходимо крестить по велению нашего Господа, дабы не преклонились вы под ярмо, будучи неравными, ибо нет общения у света с тьмой. Ноги у меня налились свинцом, и каждый шаг по песку и грязи давался с невероятным трудом. Следом за мной по пятам шел Жан-Люк. Я чувствовал, как он усмехается. Не хотелось и представлять, что он теперь думает обо мне и обо всем этом. Поколебавшись, Архиепископ шагнул в серую воду. Он оглянулся на дикарку, и впервые в его глазах мелькнула тень сомнения. Будто он не был уверен, что она шагнет за ним. «Передумай, пожалуйста, – взмолился я про себя. – Забудь это безумие и брось ее в тюрьму, где ей самое место». Но тогда меня лишат всего. Балисарды. Жизни. Обетов. Цели и предназначения. Тихий неприятный голосок на задворках моего разума насмешливо хмыкнул. «Он запросто мог бы помиловать тебя, если бы только захотел. Никто не стал бы оспаривать его решение. Ты остался бы шассером и без женитьбы на преступнице». Но почему же тогда он поступил иначе? От самой этой мысли меня захлестнула досада. Разумеется, он не мог просто помиловать меня. Люди поверили, что я посягнул на честь этой девчонки. Неважно, что этого не было. Они сочли, что было. Даже если бы Архиепископ все объяснил народу, даже если бы она сама во всем созналась – люди бы стали шептаться. Стали бы сомневаться. Утратили бы беспрекословную веру в непорочность шассеров. Хуже того, они усомнились бы и в самом Архиепископе. В том, что им движет. Мы уже погрязли в этой лжи. Уже объявили людям, что она моя жена. Если станет известно обратное, Архиепископа назовут лжецом. Этого нельзя допустить. Хочется мне того или нет, эта дикарка станет моей женой. Она шагнула следом за Архиепископом, топнув ногой, будто лишний раз подчеркивая эту истину. Вода брызнула Архиепископу в лицо, и он нахмурился, утерев ее. – Какой любопытный поворот событий. – Жан-Люк наблюдал за дикаркой, и в глазах его плескался смех. Девчонка, похоже, о чем-то спорила с Архиепископом. Ну естественно. – Она… меня провела. – Мне было больно сознаваться в этом. Вдаваться в подробности я не стал, и Жан-Люк обернулся ко мне. Смех в его глазах померк. – А что же Селия? Я насилу ответил, ненавидя себя за эти слова: – Селия знала, что нам с ней не суждено пожениться. О том, как она меня отвергла, я ему не рассказывал. Насмешки Жана-Люка я бы не вынес. Или хуже того – жалости. Однажды, после смерти Филиппы, он спросил, каковы мои намерения касательно Селии. Вспомнив об этом, я ощутил, как стыд прожигает меня изнутри. Тогда я солгал ему, сказал, что мои обеты для меня важнее всего. Что я никогда не стану жениться. И вот чем все обернулось. Жан-Люк поджал губы, пристально глядя на меня. – И все же мне… жаль. – Он бросил взгляд на дикарку, которая тыкала Архиепископу в нос сломанным пальцем. – Брак с подобным созданием будет… непростым. – А бывает ли простым любой брак на свете? – Возможно, и нет, но эта девчонка, похоже, особенно несносна. – Он вяло улыбнулся мне. – Как я понимаю, теперь ей придется поселиться в Башне? Ответить ему улыбкой я не смог. – Да. Он вздохнул. – Жаль. Мы молча наблюдали, как лицо Архиепископа все больше каменеет. В конце концов он потерял терпение, схватил дикарку за затылок и дернул к себе. А потом окунул в воду и задержал ее там на секунду дольше, чем должен был. Я никак не мог винить его за это. Чтобы очистить от скверны душу этой девчонки, времени потребуется больше обычного. На две секунды дольше. Казалось, в душе Архиепископа бушует борьба. Он трясся, пытаясь удержать ее под водой, а глаза его были… безумны. Неужели он решил… Три секунды. Я кинулся в воду, Жан-Люк – за мной. Мы бросились к ним, но волновались зря. Архиепископ выпустил дикарку, как раз когда мы добрались до них, и она вырвалась на поверхность, шипя, как злобная кошка. С ее волос, лица и платья стекала вода. Я хотел помочь ей устоять на ногах, но она меня оттолкнула. Я отступил на шаг, а она, разбрызгивая воду, развернулась к Архиепископу. – Fils de pute[10]! Я не успел остановить дикарку, и она набросилась на него. Архиепископ вытаращил глаза, утратил равновесие и рухнул спиной в воду, размахивая руками. Жан-Люк поспешил ему помочь. Я схватил дикарку и пригвоздил ее руки к бокам, пока она не успела снова толкнуть Архиепископа. Она как будто даже не заметила. – Connard! Salaud![11] – Дикарка билась в моих руках, повсюду разбрызгивая воду. – Я тебя прикончу! Сдерну с тебя эту рясу и тебя же ею придушу, уродливая ты, вонючая мразь… Все втроем мы уставились на нее, разинув рты. Первым оправился Архиепископ. Побагровев, он прохрипел: – Как ты смеешь так говорить со мной?! Он отшатнулся от Жана-Люка и ткнул пальцем ей в лицо. Я понял его ошибку за миг до того, как девчонка кинулась вперед. Я схватил ее крепче и не позволил вцепиться зубами ему в палец. Я женюсь на диком животном. – А ну, отпусти! – Она ударила меня локтем в живот. – Нет, – не столько сказал, сколько придушенно выдохнул я, но все же не дал ей освободиться. Она то ли зарычала, то ли закричала от досады, а потом милосердно угомонилась. Я мысленно поблагодарил Господа за это и потащил ее обратно на берег. Вскоре к нам присоединились Архиепископ и Жан-Люк. – Благодарю тебя, Рид, – выдохнул Архиепископ, отжимая свою рясу и поправляя крест на шее. Когда он наконец обратился к этой чертовке, в его лице отразилось бесконечное презрение. – Нам стоит заковать тебя в кандалы на время церемонии? Может быть, раздобыть намордник? – Вы пытались меня убить. Он посмотрел на нее свысока. – Поверь, дитя, если бы я пожелал тебя убить, ты была бы уже мертва. Ее глаза вспыхнули. – Взаимно. Жан-Люк с трудом сдержал смех. Архиепископ шагнул вперед, сощурившись. – Отпусти ее, Рид. Я хотел бы как можно скорее покончить с этим черным делом. С удовольствием. К моему удивлению – и разочарованию, – она не сбежала, когда я ее отпустил. Просто скрестила руки на груди, поочередно смерив каждого из нас взглядом. Упрямо. Угрюмо. С безмолвным вызовом. Подходить к ней мы не рисковали. – Давайте побыстрей уж, – проворчала она. Архиепископ склонил голову. – Подойдите ко мне и возьмитесь за руки. Мы уставились друг на друга. И оба не сдвинулись с места. – Скорей же. Жан-Люк грубо толкнул меня в спину, и я покорно сделал шаг и с немой яростью посмотрел на дикарку. Она не желала идти навстречу. Она ждала. Спустя несколько долгих секунд девчонка закатила глаза и наконец шагнула вперед. Когда я протянул ей свои руки, она уставилась на них так, будто я был прокаженным. Один. Я заставил себя дышать. Вдох через нос. Выдох через рот. Два. Она нахмурилась и взглянула на меня с изумлением, явно сомневаясь в моих умственных способностях. Три. Четыре.