Я не знаю, к какой категории отнести моего пациента, но когда я к нему поднималась в то утро, его энергичный ликующий голос был слышен даже на лестнице. – Поместите меня лицом к двери, но чтобы места в комнате было достаточно для всех!… Ах, мисс Мак-Кари, вы здесь! Вы как раз вовремя! Мне, разумеется, не пришло в голову выспрашивать, как он догадался о моем появлении, притом что коридор был устлан ковром, а в его комнате стоял такой шум, что услышать меня мой пациент решительно не мог. Мистер Уидон и Джимми Пиггот напоминали рабов египетского фараона: оба они склонились, ухватившись за кресло по бокам, и поворачивали этот трон к двери, а мистер Икс восседал сверху. Джимми снял пиджак и двигался без видимых усилий; Уидон тяжело отдувался. Когда мистер Икс посчитал, что кресло установлено правильно, он переключился на стулья. Их требовалось как минимум восемь. Расположить их следовало полукругом вокруг свободной площадки: там разместили столик, сверху положили экземпляр «Приключений Алисы в Стране чудес». И кое-что еще. Это были настольные часы с белым искривленным корпусом. Поначалу я не могла понять, откуда их принесли, но они мне «послышались» – вот самое уместное слово – очень знакомыми. – Благодарю вас, джентльмены, – изрек мистер Икс. – Пепельницы расставлены? А жаровня? Вы же знаете, камин не работает… А теперь, если вас не затруднит, оставьте меня на несколько минут с моей медсестрой. И обязательно предупредите, когда придут посетители. – Мистер Икс, часы я поставил, – сообщил Джимми, закрывая дверь. Я подвела моего пациента к кровати, чтобы обтереть и высушить. После этой процедуры мистер Икс попросил одеть его в единственный костюм (мальчикового размера) и обуть в ботинки, а затем вернулся в кресло. Наряженный подобным образом, он походил на главаря преступного клана верхом на троне. Его двухцветные глаза сияли. – Мисс Мак-Кари, психиатры будут здесь с минуты на минуту. Выслушайте меня со вниманием: мистеру Оуэну известно только, что его преподобие нуждается в ментальном театре; больше он ничего не знает, не знает и правды об Убийце Нищих. И хотя мы с его преподобием намерены изложить главную часть истории, вам, определенно, тоже будут задавать вопросы. Будьте к этому готовы и отвечайте с вашей обычной искренностью. – Договорились, сэр. Что-нибудь еще? Мистер Икс помолчал, кривя свои тонкие губы. Он был взбудоражен. – Я знаю, что вы до сих пор чувствуете вину, несмотря на мои регулярные попытки избавить вас от этой идеи. Ну что ж, наконец настал момент, чтобы вы поговорили о своем грузе. Ничего не утаивайте. Если вам будет стыдно – тем лучше. Если заплачете – это будет еще лучше. Дело крайне серьезное, так что нелишне будет послушать женский плач. Слушая, как плачет женщина, люди склонны придавать больше значения всему остальному. – Да, сэр. – Великолепно, – определил мистер Икс. – Ваш тон, когда вы пропускаете все входящее через себя, будет как нельзя кстати. И не забудьте упомянуть о наслаждении, которое вы почувствовали… – Замолчите, – взмолилась я. – Вот оно! Вот он, ключ ко всему! – ликовал этот невозможный человек. – Ваша злость. Пришел момент говорить со всей злостью… До сих пор вы предпочитали молчать, что кажется мне глупостью, но время молчания миновало – я ясно выражаюсь? Моим ответом было молчание. Я отошла от него подальше и посмотрела в окно. – Мисс Мак-Кари? Тучи закрыли небо настолько, что невозможно было определить, где сейчас солнце, то самое солнце, на которое охваченный писательской манией Дойл указал – вжжжик! – своей тростью. Море было серое и мутноватое, как старческий рассудок. Признаков жизни нигде не наблюдалось. Я отметила, что лето стремительно уходит, как то сокровище, что я видела ночью, – а вместе с ним и свет. Огонь останется только в театрах. Лето нам выпало странное и жуткое, но мне по крайней мере служили утешением его бесконечные закаты. Теперь к моей тоске будет добавляться и угасание природы. Я с детства привычна к песку и к морю, самые ранние мои воспоминания связаны с солнцем, поэтому осень для меня – с каждым годом все отчетливее – напоминает визитную карточку смерти. Воспоминание о ночном приключении навело меня на мысль о Мэри Брэддок. Что за одинокая прогулка посреди ночи? Неужели Мэри, как и я, охвачена внутренней болью, крадущей ее сон? Неужели она тоже заботится о своем мистере Икс? – Почему бы вам самому не поговорить с этими докторами? – Я все еще смотрела в окно. – Мисс Мак-Кари… – Мистер Икс воспользовался своей особенной паузой, чтобы набраться терпения. – Я ведь объяснил, что тоже буду говорить. Что вам непонятно? – Мне все понятно. – На этой фразе я – что поделаешь – слегка повысила голос. Внутри меня бушевала буря. По сравнению с ней слова мои были как шепот, обращенный к малышу. – В этом-то и проблема: всякий раз, когда вы объясняете что-то, я понимаю ВСЁ! – Теперь уже я не понимаю ничего. – Ах, неужели? Так позвольте сказать вам следующее: вот уже несколько недель, как вы ничего не понимаете про меня! Вот в чем главнейшая из проблем! – Что я должен понять? – Я не буду вам объяснять! В этом вторая проблема! Просто разговаривайте с докторами сами. Я уже писала, что одно из достоинств работы с мистером Икс – это что можно не заботиться о выражении своего лица, чем я сейчас и воспользовалась. – Вам нужна моя искренность? Начинайте первый! – Мисс Мак-Кари… Я не дала ему договорить: – Я готова это сносить от других! Объятья, жалость, фразу «Энн, то была не ты»… Я могу вынести, когда на меня смотрят и как будто приговаривают: «Ах Энни, ну конечно, мы знаем, что ты не преступница!.. Это было… неудачное стечение обстоятельств и еще немножко гипноза!.. Такое несчастье, такое несчастье!» Я могу вынести, что все, от Понсонби до последней служанки, не исключая и медсестер, все обходятся со мной с осторожностью, а про себя думают: «Сюда идет Энн, внимание… Да, она ударила пациента ножом, но она была под гипнозом… Просто-напросто под гипнозом!» Все это я могу выносить… – Думаю, мы потеряем меньше времени, если вы сообщите, чего выносить не можете, – бесцветным голосом заметил мистер Икс. Я окончательно вышла из себя. – Вы обходитесь со мной точно так же! Просите поговорить о том, что я сделала, – тогда говорите первый!.. Скажите мне, что я сделала на самом деле! – И тут вместо меня заговорил мой плач. Ведь плач может подхватить и повлечь, так что ты сама превращаешься в гигантскую слезу и барахтаешься в ней, как было описано в «Приключениях Алисы в Стране чудес». – Простите! Я плачу над вашим… проклятым ковром!.. Скажите наконец, что я пыталась вас убить преднамеренно!.. – Вы пытались меня убить преднамеренно. – Голос мистера Икс был четок и прозрачен. – И… что я не была «под гипнозом»! Что это был не лунатизм! – Вы не были под гипнозом, и это был не лунатизм. – Я отдавала себе отчет во всех своих действиях! Это не было похоже на кошмары мистера Кэрролла, которыми вы так интересуетесь! Это было наяву! Я держала в руке нож и хотела в вас его всадить тысячу раз! И знаете, что еще? Я до сих пор вижу во сне, что я это делаю, а когда просыпаюсь… рот мой полон слюны! – Я заточила лицо в тюрьму своих ладоней, закрыла ставни, чтобы никто не мог меня увидеть, даже я сама. – И это не кошмар!.. В этих снах я не чувствую ни тоски, ни страха! Как не чувствовала и тогда!.. Я чувствую… чувствую… – Наслаждение, – сказал мистер Икс. Сказал без всякого выражения и оставил меня рыдать. Таков был способ мистера Икс, так он успокаивал женщину: позволял ей тратить слезы, пока не истощится запас энергии. И на этот раз тоже сработало. – Да, это была я, – сказала я, вытирая глаза платком. – Это была я. И я ощутила наслаждение. И только когда мистер Икс снова заговорил, я поняла, что он добился своей цели. Он хотел, чтобы я наконец выплеснула свои чувства, и он воспользовался предлогом: беседа с психиатрами. И у него получилось. Теперь мистер Икс заговорил со мной очень мягко: – Именно вы ударили меня ножом, и именно вы остановились, когда я попросил вас перестать. Именно вы почувствовали абсолютное наслаждение, и именно вы теперь плачете, вспоминая об этом. Человек, преподававший математику, – тот же самый человек, что написал абсурдные сказки. Мы всегда остаемся собой, но нас самих внутри нас самих много, мисс Мак-Кари. Вы наконец-то познакомились внутри себя с кем-то, кто не так хорош, как вы. Что ж, в добрый час: многие покидают здание своего тела, так и не познакомившись со всеми обитателями. – Я сама себе отвратительна, – бессильно пробормотала я. – Потому что вы ощутили наслаждение. Оно было столь громадно, что вызвало у вас отвращение. По моему мнению, то, что мы называем добродетелью, заключается в согласии довольствоваться умеренным наслаждением. – Вы не правы. – Какая Энн из всех Энн Мак-Кари так считает? – уточнил мой пациент. Я ничего не ответила. Я спрашивала себя: какие другие мистеры Иксы выйдут наружу, если мой пациент переживет опыт подобного театра? Несмотря на его уверения и каким бы странным это ни казалось, я была убеждена, что мистер Икс так и останется мистером Икс. Внутри него не было других людей. Икс равнялся только иксу. Когда я наконец успокоилась, он снова заговорил: – Мисс Мак-Кари, в соседней комнате страдает человек. Проблема его – из тех, которые никто не в состоянии разрешить самостоятельно. И эта проблема влечет за собой серьезные последствия. Помогите мне ему помочь. – Я сделаю что могу, заверяю вас, – убежденно отозвалась я. Я думала о последних словах мистера Икс, когда Кларендон-Хаус наполнился шумом. Окно в комнате выходило на сад и на пляж, но я была уверена, что психиатры уже прибыли, а то, как мой пациент резко распрямился в своем кресле, было для меня знаком: он тоже это почувствовал. Голос его превратился в шепот: – Тихо! Внимание! Они идут! Он был как охотник, притаившийся в темноте. 8 Они появлялись поочередно. Первым в комнату вошел Кэрролл. Он был один, и я не знаю, успел ли он поздороваться со вновь прибывшими. Он был очень бледен. Кэрролл занял стул по правую руку от кресла, одарив меня поклоном и улыбкой. Я вспомнила о чуткости его слуха и спросила себя: слышал ли преподобный мой плач и все мои слова. Вот о чем я думала, когда дверь снова распахнулась. Худощавый низенький мужчина, вошедший в сопровождении Джимми Пиггота, производил впечатление человека, который должен без оружия проникнуть в неизведанное и крайне опасное место. Однако, несмотря на тщедушный облик, он производил впечатление человека, побывавшего в тысяче миров и обладающего тысячекратным опытом. Вошедший изогнул дугой белоснежную бровь. Он остался таким же, каким я его помнила, – может быть, сделался еще более блистательным. Волосы, бородка и похожие на рожки тоненькие усы – все было белее снега; очки на переносице, серый взгляд и веки, прищуренные, чтобы придать взгляду проницательность. Темный костюм смотрелся безупречно, жилет и галстук символизировали власть и элегантность. Меня он приветствовал легким похлопыванием по руке, и я кожей почувствовала, что на пальце у него тяжелый перстень. – Энн, Энн – ну конечно же, я вас помню: Энн Мак-Кари, правильно?