– Ваша светлость, джентльмены… Настал момент открыть вам важную подробность: я бы предпочел, чтобы кто-нибудь другой взял на себя… столь болезненный долг. Мы здесь услышали о необыкновенных вещах. Некоторые высказались по этому поводу, мы выслушали обоснованные и ученейшие возражения от других… Однако картина будет неполной без наиважнейшей детали. Быть может, не совсем неполной, но определенно и не полной. Моя обязанность в качестве… директора Кларендона – предоставить эту недостающую деталь, дабы о ней высказались умы более просвещенные, нежели мой. И тогда Понсонби засунул руку за отворот сюртука, точно желал удостовериться, что сердце его продолжает биться. Мы все следили за его рукой как зачарованные. А затем Понсонби извлек нечто белое и прямоугольное, столь идеальное по форме и цвету, что действительно походило на одну из деталей гигантской головоломки. Но я уже начала понимать, что это за предмет. А Понсонби продолжил свою речь: – Как я и сказал, моя обязанность поставить в известность тех, кто этого не знает, и напомнить тем, кто мог позабыть, что один из джентльменов, чье мнение на нашем собрании – одно из важнейших, не является… Я бы не сказал, что не является… Я бы сказал, что он… отличается от всех остальных. – И Понсонби достал из белого прямоугольника прямоугольник поменьше и развернул его дрожащими пальцами. – Господа, всем нам известно, что мистер Икс является… я должен вас предупредить… человеком душевнобольным. Разумеется, после этих слов не произошло ничего особенного. По крайней мере, в первый момент. Откровение Понсонби никого не потрясло. Потому что откровение, вообще-то, таковым и не являлось. Доктор Дойл это знал, персонал Кларендона это знал, даже Кэрролл, а через него и сэр Оуэн, и его ассистент это знали. Не стоило упрекать преподобного за то, что он открыл сэру Оуэну клиническую историю моего пациента, поскольку Корридж являлся психиатром, а Кэрролл и мистер Икс проживали в одном пансионе. Я сама прекрасно отдавала себе отчет в патологических особенностях моего пациента. «Тогда зачем же все это, – недоумевала я, – если только не для вящей путаницы?» – Прекрасно, доктор. – Сэр Оуэн как будто прочитал мои мысли. – Это и без того известно, однако… – Ваша светлость, пожалуйста, проявите терпение. У этого шельмеца оказалась еще одна карта в рукаве. В буквальном смысле. Хотя этот лист я видела только с обратной стороны, я тотчас узнала симметричные неровности, оставленные печатной машинкой, которую «благородное» семейство мистера Икс использовало для отправки безличных посланий директору пансиона, где содержался их «любимый» родственник, он же пациент. – Я получил письмо от его семьи, они проявляют интерес… С вашего позволения, я зачитаю. Семья обращается ко мне как к директору Кларендона, и в этом качестве я принимаю на себя ответственность огласить это послание перед вами, сознавая, что поступаю во благо мистера Икс и дела, с которым мы столкнулись. Все головы повернулись в сторону человечка в кресле, он же оставался невозмутим. Он – но только не я. Я задыхалась от потрясения и негодования. Да как он смеет, этот… прохиндей! Одной рукой Понсонби придерживал очки, в другой трепетал лист бумаги, и вот он начал: i_009.jpg – По моему мнению, этим все сказано! – Понсонби снял очочки, проделав рукой широкое дугообразное движение, словно бросая вызов всем готовым его оспорить. – Ну, пусть не все, но достаточно многое! – А что, вы уже закончили чтение? – пробормотал сэр Оуэн, в первый раз за этот вечер по-настоящему сбитый с толку. – Я полагал, что это… только шапка? – Сэр Оуэн! – Понсонби трясся весь целиком, с головы до ног, точно одержимый каким-то бесом невысокого чина, в ином мире приговоренным к вселению только в людей заурядных. – Я сознаю, насколько ценен вклад мистера Икс в разрешение этой загадки, но… все следует оценивать… ну не то чтобы все, но бóльшую часть… в определенных рамках! В комнате послышались шепотки. Только двое из нас не размыкали губ, хотя и по разным причинам: меня заставил онеметь гнев, а мистера Икс – безмерная скука. – Вы понимаете, что здесь написано, доктор Понсонби? – спросил сэр Оуэн. Ему тоже пришлось встать, чтобы взглянуть на лист бумаги, который до сих пор дрожал в руке Понсонби. – Ну разумеется, ваша светлость! Не поручусь, что досконально… Однако очевидно, что намечается проблема между Х, П и Т! Весьма серьезная проблема! – Послушайте, сэр… – Дойл старался сохранять хладнокровие. – Кто-нибудь может это перевести? – взывал сэр Оуэн. Бедняга Джимми был готов помочь. Он подскочил со стула и сделал шаг вперед. – Его семья… так пишет… господа врачи, мистер Икс не виноват… – Никто не говорит о вине, юноша, – начал Понсонби. Его перебил другой голос: – Язык калькулятора. Мы все перевели взгляды на сидящего Кэрролла. Преподобный улыбался. – Калькулятора? – переспросил сэр Оуэн. – Так мы в Оксфорде называем библиотечных сотрудников, которые ведут учет книгам, заносят их в картотеку. Калькуляторы используют заглавные буквы. – Так, значит, Чарльз, тебе понятно, что здесь написано? – Полагаю, что да. Мне нравится расшифровывать языки, это для меня как развлечение. – Кэрролл поднялся и взял у Понсонби инструкцию. «Нам известно, что мистер Икс СНова находится в Пансионе… мистер Икс должен оставаться в Пансионе… Мистер Икс не должен в дальнейшем заниматься Тайнами…» «Т» следует понимать именно так, я вывожу это из рассказов самого мистера Икс: его семья не одобряет одержимости загадками и их распутыванием. Из этого следует: «Мистер Икс не должен в дальнейшем заниматься Тайнами». И наконец: «В Противном Случае настоящая Семья примет Надлежащие Меры». Квикеринг тоже попросил взглянуть на документ. Кэрролл протянул бумагу медленным жестом – так отдают ценную вещь грабителю. – А что такое ХВПДХ? – поинтересовался Квикеринг, произнося весь этот набор букв как одно слово и при этом оглядывая присутствующих. Мне даже почудилось, что он вот-вот в нас плюнет. Я подалась назад. Эта аббревиатура была уже знакома Понсонби. – «Хранить вне пределов досягаемости мистера Икс»! Так эти славные люди обычно завершают свои послания… – А вы, доктор, как я вижу, этим пунктом пренебрегли! – Дойл вскочил с места. Он был в ярости. А я была готова ему аплодировать. Я знаю, что, приходя в ярость, я тупею. Вообще-то, такое со мной случалось лишь считаные разы, и почти всегда при встрече с вопиющей несправедливостью – дело чаще затрагивало моего ближнего, а не меня, – и из-за этого недостатка моя борьба за восстановление справедливости обречена на поражение. От этого я, понятное дело, раздражаюсь и, стало быть, дурею еще больше. Вот почему я была в восторге, когда Дойл, возмущенный этой подлостью не менее моего, сумел дать отпор и при этом не утратил контроля над собой. – Кажется, доктор Понсонби, вы перешли все границы. Вы оскорбили мистера Икс! Я осталась сидеть, но молчать больше не могла: – И это после всего, что мистер Икс сделал ради… Да как вы можете!.. Теперь все обступили доктора Понсонби. Я даже не могла его видеть из-за мужских спин. Сэр Оуэн взял ситуацию в свои руки: – Доктор Понсонби, вы правильно поступили, прояснив медицинские обстоятельства касательно мистера Икс, хотя, добавлю, мы уже обладали надлежащей информацией… – Я в этом не сомневаюсь, однако… – начал Понсонби, и мне захотелось его укусить. – Ну конечно же, они знали! – не сдержался Джимми. – Доктор, мы все это знаем! – Я этого и не отрицал! – Понсонби вздернул макушку. – Не отрицал! Ну то есть не совсем, кое-что я все-таки отрицаю, но… следует принимать в расчет мнение его семьи! – Семьи? – выпалила я, вскочила и наконец присоединилась к общей группе. – Какой еще семьи? Они печатают ему письма на машинке, и в письмах этих больше алгебры, чем слов, обращенных к родному существу! Какая я была глупая. Как будто сама залезла в кучу грязи. – Вы выходите за рамки своих полномочий, мисс, – серьезно предупредил сэр Оуэн. – Простите, сэр Оуэн, – энергично вступился Дойл. – Ведь очевидно, что горячность, с которой мисс Мак-Кари изъявляет свои чувства, оправдывается ее большой привязанностью к подопечному. – Умоляю, ваши светлости, нам всем следует успокоиться, – взывал Уидон. Квикеринг расхохотался, когда мы вновь попробовали рассесться по местам. И у нас действительно ничего не вышло. Но повинен в этом новом взрыве эмоций был не сэр Оуэн и не его помощник. И даже не я: я утирала слезы и помалкивала. Это Понсонби, переживший нечто вроде землетрясения или урагана (оказавшись в самом центре), так и не присев, взял слово, а точнее, отобрал его насильно. Мне было отчасти даже жаль Понсонби – можете мне поверить? Он ведь хорошо сознавал, что постоянно совершает ошибки, а когда такие люди обретают уверенность, что наконец и в порядке исключения попали в точку, они выкрикивают свое откровение на все четыре ветра. – Большая привязанность мисс Мак-Кари к своему пациенту – что это, доктор Дойл? – Что вы имеете в виду? – угрюмо отозвался Дойл. – О какой привязанности мы говорим? Не о той ли, что заставила ее взяться за нож? Такая нелепость была недостойна даже Понсонби. Но в то же время это был жестокий и необъяснимый выпад в мою сторону. Я отшатнулась как от удара, а юный Джимми и Дойл в тот же момент рванулись вперед, поэтому оказавшийся посредине сэр Оуэн (маленькое щуплое тельце, игрушка противонаправленных стихий) едва не упал, так что Квикеринг бросился его подхватить, от чего Понсонби попятился, в результате чего Уидон шагнул вперед, что заставило сэра Оуэна сдвинуться в сторону, при этом Джимми невольно подтолкнув меня, и тогда… Так, на этом месте я сбиваюсь всякий раз, когда пытаюсь вспомнить все по порядку. Наверное, хватило бы и одного движения. Несколько предметов упали на пол. 7 Следующий момент, в отличие от путаного предыдущего, я помню прекрасно. Никто ничего не говорил. А потом Джимми Пиггот наклонился, поставил упавший столик на место и поднял книгу, с которой все было в порядке, и часы, с которыми не все было в порядке. Фарфоровая рамка разбилась, та же участь постигла и стекло циферблата. Часть хрупкого механизма теперь оказалась на виду. Джимми несколько раз встряхнул часы: внутри послышался звук, как будто белочка щелкала орехи. – Это я, – признался Дойл. – Это моя вина. – Нет, это, кажется, я… – пробормотал Уидон. – Вы дернулись, и я… – Да нет же, я первый шагнул, – настаивал Дойл. – Это я, – смущенно объявил Джимми. Вообще-то, я знала, что это была я. Только я носила юбку, из-за ее ширины я не рассчитала расстояние до ночного столика. Но кем бы ни был виновник падения, мы все о нем позабыли, когда мой пациент, до сей поры хранивший молчание, мягким шепотом задал свой вопрос: