i_022.jpg i_023.jpg Часть третья Финал Занавес, опускающийся в конце спектакля! Как это завораживает! Это как напоминание о другом занавесе, который есть внутри каждого из нас: сейчас он еще поднят, но ждет момента, чтобы опуститься. Навсегда. Сэр Генри Джордж Брайант. «Очерк английского театра» (1871) Финальная сцена 1 Тело Энн Мак-Кари было наполовину прикрыто простыней, голова опиралась о подушку. Ее правая рука была поднята и находилась рядом с головой; ладонь была раскрыта, на ладони лежала рукоять кухонного ножа. Нож и правая рука были покрыты пятнами крови. Красные реки стекали по ее левой руке к левой ладони, лежащей на полу, а оттуда – к театральной программке. Длинная рана на горле, несомненно нанесенная острым предметом, заставила ее кожу раскрыться с пугающей податливостью. Оружие, каковым, очевидно, являлся нож, направлялось решительной рукой, так как в ране отчетливо наблюдались взрезанная трахея и артерии. Картина, начертанная потоками крови, со всей ясностью отображала последнее деяние жертвы, направленное на нее саму: она перерезала себе горло одним движением, требующим определенной точности и силы. В поддержку этой теории можно добавить, что кровь разбрызгивалась слева направо, что позволяет сделать вывод о резком энергичном действии, совершенном без колебаний. Эта энергия вызвала серьезные повреждения; красные брызги покрывали и часть лица женщины; глаза ее были открыты. Пробившийся сквозь тучи свет нового дня озарял это безжизненное лицо. – Пожалуйста, прошу всех отойти назад! – приказал доктор Дойл, сохранявший твердость посреди хаоса: медсестры, глядя на труп, не могли cдержать рыданий и причитаний. 2 Агенты Лоусон и Бёрч присутствовали здесь же, одетые по форме, выглядели они не менее растерянно и ошарашенно, чем другие присутствующие, но были готовы ухватить под уздцы бешеного коня паники и стреножить его по-военному быстро и эффективно. – Всем выйти! Очистить помещение! – командовал прямой как палка Лоусон. Молчаливый длиннобородый Бёрч в надвинутой по самые брови фуражке взял на себя практическую сторону дела: не снимая перчаток, он принялся выпихивать свидетелей из комнаты. Присутствие полиции оказалось необходимым: незадолго до прибытия стражей порядка между Дойлом, Джимми и психиатрами завязалась нешуточная перепалка. Дойл со слезами на глазах обвинял Джимми, что тот улегся спать вместо того, чтобы сторожить, а раскрасневшийся оскорбленный Джимми отругивался – тоже сквозь слезы. – Вы хотели усилить охрану? Так почему вы сами не остались? – Боже мой, о господи боже мой!.. – причитал дрожащий сэр Оуэн. Бледный Понсонби тоже не мог молчать. – Это было самоубийство!.. – заявил он, едва войдя в комнату. – У нее в руке нож! Я не утверждаю, что это не могло быть что-то иное, однако… чем иным это может быть? – Вам ведь известно, что Десять проделывали с нищими! – кричал Дойл. – С помощью своего театра Десять могут заставить человека перерезать себе горло! Чего я не понимаю – так это откуда здесь взялся нож… Он, по-моему, кухонный… И вот тогда Джимми вспомнил: – Боже мой, вчера после ментального театра мы с мисс Мак-Кари пили чай на кухне, вдвоем, только я ушел раньше!.. И бедный юноша получил немилосердную выволочку от Дойла: – Вы оставили мисс Мак-Кари одну? – Я… я же не знал!.. – Оповестите полицию и мистера Икс, несчастный! – прорычал Дойл, и Джимми поспешил удалиться. И все-таки самым удрученным выглядел сэр Оуэн. Весь его апломб, вся мудрость и опытность исчезли без следа. Свидетели единодушно заверяли, что, увидев окровавленное тело, он побледнел как полотно. Стоявший рядом Квикеринг тоже был не в себе, созерцая труп этой горемычной женщины на ее горемычной постели. – Мы делаем… чересчур много допущений! – твердил сэр Оуэн. – Это могло быть просто самоубийство, и ничего другого! Нож!.. Этот нож говорит сам за себя! Но Дойл возразил со спокойствием, в котором ощущалась сила: – Сэр Оуэн, нам прекрасно известно, что делают с людьми их представления. Я убежден, что мисс Мак-Кари вынесла с кухни нож, даже не сознавая, что она делает; точно так же она вела себя три месяца назад, когда пыталась убить своего пациента. Вы хотели получить доказательство возможностей Десяти? Оно перед вами. – Дойл всхлипнул. – Самое жуткое из доказательств. – Но это… за пределами нашего понимания, правильно? – Сэр Оуэн смотрел на Квикеринга, а тот в это время буравил глазами Дойла. – Вы первый сюда вошли! – выкрикнул психиатр. – Вы, черт побери, могли это сделать! Уж точно внутри комнаты найдутся доказательства! Ну-ка посторонитесь! – И не подумаю, пока не явится полиция, – ответил Дойл, заступая ему дорогу. А Квикеринг, как водится, дал волю своей грубости и полез напролом. Эта стычка могла бы закончиться плачевно, если бы на пороге действительно не появились полицейские, а вслед за ними и Джимми. Пока Бёрч изучал обстановку, Лоусон вытащил свой блокнот и собирал показания свидетелей в коридоре. Первым был вызван Дойл. Именно он обнаружил труп вскоре после семи – в этот час медсестры совершают утренний обход. Доктор провел не самую лучшую ночь в спальне Кэрролла и уже с первыми лучами зари привел себя в порядок и поспешно вышел удостовериться, что с мисс Мак-Кари ничего не случилось. Перескакивая через ступеньки, Дойл поднялся в мансардный этаж, а встреченные им по пути коллеги упомянутой медсестры отвечали, что она до сих пор не выходила из комнаты. Когда появился Дойл, Джимми Пиггот, помощник бухгалтера, лежал на полу, растянувшись во весь рост и подпирая дверь в комнату мисс Мак-Кари; клерк спал глубоким сном. Джимми заверил доктора, что ночь для него прошла спокойно и что мисс Мак-Кари, насколько он понимает, все еще спит. Дойл несколько раз постучал, ответа не было, и тогда он решил войти, но дверь была заперта изнутри. Мужчины встревожились, общими силами высадили дверь, ворвались внутрь и застали ужасную картину. Дойл засвидетельствовал смерть. Обитатели Кларендона стекались в не совсем ясном порядке; начиная с этого момента все было не совсем ясно; Уидон явился еще в халате, он ночевал в одиночестве, поскольку у них с Джимми была общая спальня на двоих; поднялись и медсестры, их крики разбудили весь Кларендон; появился дрожащий Понсонби, который в порядке исключения оставался ночевать у себя в кабинете, чтобы утром без промедлений приступить к продолжению ментального театра; последними поднялись сэр Оуэн и запыхавшийся Квикеринг с перекошенным лицом. У Сьюзи Тренч случился истерический припадок; ей пришлось оказывать помощь. Когда все собрались на мансардном этаже, полицейские уже были на месте. Таковы были в общих чертах показания доктора Дойла. – Очередное самоубийство в Кларендоне, не так ли, доктор Понсонби? – заметил Лоусон. – Одно еще допустимо, но два – плохое число. Оно ждет не дождется следующего случая, чтобы превратиться в три… – Боже мой, бедная женщина… – причитал Дойл. – Мистер Икс уже знает? – А это еще что за… – поспешил с вопросом Лоусон, но Понсонби его опередил: – Пациент этой леди, и я должен заметить, к вашему сведению, агент Роусон… – Лоусон. – Да-да, простите… Я хочу сказать, что нож именно такого типа, предположительно использованный этой леди для лишения себя жизни… уже использовался той же самой леди несколько месяцев назад… при попытке убийства своего пациента; как совершенно верно напомнил доктор Бойд… Я не хочу сказать, что это очень важно, я хочу сказать, что, возможно, это так и есть. – Кто такой доктор Бойд? – Это я, моя фамилия Дойл. Агент Лоусон скривился и всадил очередную точку над i: – У вас тут пансион для сумасшедших, за которыми присматривают здоровые люди, или наоборот? Медсестры нападают на пациентов с ножами? А сами-то вы кто? Здоровые или душевнобольные? – С вашего разрешения, агент… – забормотал сэр Оуэн, разом постарев, сгорбившись, хватая ртом воздух. – Меня зовут Оуэн Корридж, и я психиатр. – Величайшее светило, – добавил Понсонби. – Я хочу сказать, что теория моего коллеги об использовании ножа медсестрой Мак-Кари весьма правдоподобна, правильно? Но не по причинам, на которые ссылается доктор Дойл, а потому, что… она сама чувствовала вину за попытку убийства своего пациента. Это известно всем… и, возможно, ее вина… – А вы кто? – перебил Лоусон, глядя в другую сторону. – Я доктор Альфред Квикеринг, психиатр. – Святые небеса. – Лоусон перестал записывать. – Мне почему-то кажется, что здесь больше мозгоправов, чем больных. Что вы все делаете в Кларендоне? Светила потупили глаза, за всех ответил Дойл: – Агент, здесь врачи устраивают ментальный театр для одного из пациентов. – Кто этот пациент? – Я. Ответ прозвучал с лестницы. – Погодите, не подсказывайте, – хмыкнул Лоусон. – Вы тоже психиатр? – Нет, – сказал пастор. Он был аккуратно одет и причесан, что в сложившихся обстоятельствах само по себе было немало, но лицо его было белее его накрахмаленного воротничка. – Я преподобный Чарльз Доджсон. Врачи устраивают для меня ментальный театр, чтобы понять, что произошло сегодня… – На этой фразе самообладание как будто покинуло его, но он сумел договорить: – Я пришел просить о продолжении. – Чарльз… – забормотал растерянный сэр Оуэн. И тогда послышался новый звук, из другого угла здания.