* * * 1 30 декабря Деревня Благинино, Тверская область Местные жители потом говорили, что дом с самого начала был проклят, еще с постройки. А то, что его удалось потушить и он не сгорел дотла, так то даже хуже, куда страшнее пепелища. Кто-то даже добавлял себе под нос, что нужно пойти, облить все бензином и спалить до конца, к чертовой матери. Очистительный огонь. Чтобы ничего не осталось, чтобы зло не просочилось, не впиталось в их чистую русскую землю, не перебросилось на других людей. Не от ненависти, говорили, а от страха. Даже и сам Иван Третьяков, хоть и всякое повидал за десять лет в полиции — работа такая, никуда не денешься, вся грязь земная проходит через их решето, — но и он выбежал на улицу, согнулся пополам и рвано дышал, пытаясь справиться с приступом тошноты. А потом не мог вспоминать без содрогания то, что увидел в ту ночь на пожаре. Сгоревший дом стоял на краю деревни Благинино, последним в ряду бревенчатых изб и почти у кромки небольшого пролеска. Полная изоляция, ради которой многие москвичи покупали дома в этих местах, и Андрей Петрович Морозов не был исключением. Именно за эту тишину в свое время Морозов выбрал и так полюбил свой дом в Благинине. Говорил Ивану, что порой за три дня ни одной машины мимо его дома не проедет. В ту ночь одна машина все-таки проехала — собственный черный кроссовер Морозова, «BMW» с красивым номером из трех семерок стоял во дворе сгоревшего дома. Дорогой автомобиль смотрелся на фоне старых бревенчатых построек нелепо, как космический корабль на парковке «Ашана». На капоте черной машины лежали снег и пепел. Около машины Ивана Третьякова и скрутило. Согнулся пополам, обхватил самого себя руками, словно испугался, что может развалиться на части, на атомы. Черно-белый мир наваливался на него, давил на виски. Бескрайний снег, лысые березы, гарь и пепел. Все проявлялось ярче и отчетливее, как фотография на старой фотографической бумаге. Воздух был обжигающе холодным, а бездонное небо переливалось и сияло мириадами звезд. Холодно и ясно. Глаза привыкли к темноте, и почерневшие стены морозовского сруба виднелись отчетливо. И крыша, провалившаяся внутрь по центру дома. Образовавшаяся дыра — как будто космическое чудовище выгрызло середину крыши огромными зубами. Внутри — выгоревшая вагонка, черные, в копоти, стены и мебель, залитая водой. О том, что было там, внутри, посредине комнаты с печью, Иван не хотел, но не мог не думать. Там, в глубине комнаты, спокойно и величественно сидел, как на троне, обуглившийся мертвец. Поверить в то, что этот мертвец и есть Андрей Петрович Морозов, человек, с которым Иван надеялся отпраздновать Новый год, было невозможно. Его обугленные руки ровненько лежали на подлокотниках массивного кресла. Туловище сгорело тоже, но хуже всего дело было с головой, а точнее, с тем, что от нее осталось. Черный череп вместо лица. Пустой взгляд выгоревших глазниц. По телу Ивана Третьякова пробежали дрожь и какой-то первобытный, животный ужас, словно это на него посмотрела сама смерть. Внутри дома невыносимо пахло расплавленным пластиком, гарью и гнилью, все кругом было засыпано трухой и пеплом, но эта безмолвная черная фигура с ненормально прямой спиной и острыми коленями была страшнее всего. Поэтому и выскочил Иван на улицу. Не готов оказался, если к такому вообще можно оказаться готовым. — Эй, ты в порядке? — как через вату, при контузии, услышал Иван чей-то голос за спиной. — Ты откуда взялся? Вот черт, ты зачем туда полез, горемыка? Может быть, врач нужен? — Я в порядке, — пробормотал Иван и посмотрел в сторону голоса. Над Иваном навис пожарный, молодой паренек с перепачканным сажей лицом. Он стоял у одной из двух машин пожарного наряда и смотрел с сочувствием. — То, что ты в порядке, прямо бросается в глаза. Ты зачем в дом полез? Больше всех надо? — Да, — пробормотал Иван зло, с вызовом. Другие пожарные посмотрели на Ивана с неодобрением, но ему было совершенно наплевать. — Да, мне надо больше всех. — Ты местный, что ли? Машину Иван бросил за калиткой, со двора не видно. Местный? В принципе, почему нет? Иван родился и вырос в Твери, в этой же области. Не в деревне, конечно, но за годы работы в уголовном розыске москвичом себя он так и не ощутил. Да и никем он себя не ощущал, разве что опером, ищейкой. Иван выпрямился и помотал головой. — Нет, не местный. — Из Москвы приехал? К нему? — уточнил пожарный. — Черт, этот запах… — не стал отвечать Иван. — Что тут случилось? — А так непонятно? — сухо хмыкнул другой пожарный. — Бытовое возгорание. — Это я понимаю. — Иван раздраженно пнул мыском ботинка грязный ком снега. — А причина? — Да обычная причина, — влез второй пожарный. — Хозяин уснул с сигаретой. — Значит, вы уверены, что это — там, в кресле — хозяин дома? И он сам поджег свой дом своей сигаретой? Это факты или ваши предположения? Из-за сбившихся кучкой пожарных вышел один постарше, жилистый, худощавый от природы — из тех людей, что никогда не задумываются над тем, что едят, и ни разу в жизни не были в спортзале за ненадобностью. Посмотрел на Ивана недоброжелательно. — Информация о причинах пожара разглашению не подлежит. К тому же причины еще будут определены. Попрошу вас покинуть периметр, уважаемый, и не мешать работе. — Вашей работе? — холодно переспросил Иван. — Я почему спрашиваю: вроде как если на адресе имеется труп, то это уже не ваше дело, а полиции. — А вы, собственно, сам кто будете? — Жилистый шагнул вперед, встал вплотную к Ивану, планируя оттеснить его к улице. — Просто прохожий. — Иван сплюнул, но отходить не стал. Так они и стояли, смотрели друг на друга. Иван сдался первым. — Я просто хочу понять, как именно было установлено, что человек, сидящий в кресле, — именно хозяин этого дома. Я хозяина знал, но вот опознать бы не смог — так он обгорел. Как по мне, нет никаких способов провести визуальную идентификацию. — Да кто ж еще мог уснуть в кресле перед печкой тридцатого декабря в доме почти в двухстах километрах от Москвы? Машина его? — спросил жилистый примирительно. Иван отвернулся и недовольно кивнул. — Вот, машина его. Выпивал он по жизни? Да ладно, чего там. Около кресла бутылка валяется из-под вискаря. Сам видишь, прохожий, картина вырисовывается типичная. Иди, посиди в машине. Мы полицию вызвали, они тебе лучше нас ответят. Только вот когда они приедут, черт знает. Тебя хоть звать как, прохожий? — Иван. — А я — Алексей. — Пожарный подал Ивану руку, показал, что, мол, не враги. На одной стороне баррикады. Одно дело делаем. Он молча присматривался к Ивану, а потом перевел взгляд на дом. — Друг твой? Соболезную. — Спасибо, — хрипло ответил Иван. Только тут до него начала по-настоящему доходить мысль, что страшный царственный мертвец в кресле — это он, Петрович, его бывший шеф, и что они не отпразднуют вместе Новый год. Больше никогда. — Ты не представляешь, сколько у нас таких случаев, когда вот так же засыпают, выпивши, и сгорают. — Представляю, — бросил Иван и получил удивленный взгляд пожарного. Ах, да, он же не знает, сколько раз Ивану приходилось выезжать на «головешки». Так что да, Иван знал, как много алкашей засыпает в своих креслах, на своих кроватях с горящими сигаретами, с валяющимися на полу бутылками с недопитым алкоголем, как часто пожар перекидывается на квартиры ни в чем не повинных соседей. — Ну-ну, — кивнул пожарный, решив не развивать тему. — Хозяин-то чего, бизнесменом был? — Почему бизнесменом? — удивился Третьяков. — Непростой хозяин, говорю тебе, — продолжил тот, неожиданно перейдя на «ты». — Машина дорогая, и в доме тоже всего полно. — А вы все осмотрели уже? — бросил Иван, и Алексей сжал губы, отвернулся. «Черт, — подумал Иван, — обидел человека». — Я не к тому, Леш. Прав ты, Петрович был непростым человеком. В смысле — все у него было. И вообще он был — мировой мужик, знаешь, правильный. Старая школа, что ли. Просто в голову не лезет, как же так? Не повезло, черт. Прямо под Новый год. Пожарный чуть оттаял. — А ты к нему приехал или сам тут домик имеешь? — В гости приехал, на Новый год, — ответил Иван. Пожарный помолчал, а потом пробормотал, словно нехотя: — Тут места вообще пользуются спросом, много тут этого непростого народу на дорогих внедорожниках. В основном охотники. — Почему именно охотники? — У нас отсюда деревнями до Завидова — меньше часа, так что и народ соответствующий. Те, кто к охоте равнодушен, ближе к Москве едут, там комфорту больше, супермаркетов. А тут, как говорится, и далеко, и дорого. А твой друг точно был охотником, причем заядлым. — Как определил? — спросил Иван. Алексей фыркнул и посмотрел на дом. — Ты его сейф видел? У меня, наверное, дом стоит меньше, чем его сейф. Там жить можно, он в высоту почти в человеческий рост, а внутри — Клондайк. «Бинелли, пятизарядка», и браунинг нарезной, и вертикалка «Иж». — Да ты, смотрю, специалист, — хмыкнул Иван. — У меня такая же вертикалка, так я на нее полгода у жены деньги выпрашивал. Не оружие, а мечта, перекроет любого крупного копытного зверя и бог еще знает чего. Я из вертикалки однажды лося завалил. Это тебе не хухры-мухры. — Алексей, я вот чего хотел спросить, — прервал его Иван. — Не дает мне это покоя, уж поймите. Он ведь должен был хотя бы попытаться спастись, разве нет? Он в этом кресле застыл, словно даже не заметил огня. Спал, да? Я понимаю, может, он был выпивши, это у него бывает. Он вообще может перебрать, но ведь должны же инстинкты включиться. Когда вокруг такой ад кромешный, ты же проснешься, да? А он даже руки не поднял, так и остался сидеть. И ведь непохоже, что он спит, так прямо сидит и словно смотрит перед собой. Неправильно, тебе не кажется? — Неправильно — это да, но я бы не сказал, что необычно, — пожал плечами Алексей и вывернул голову, высматривая что-то на дороге. — В таких историях никогда ничего правильного не случается, но насчет сопротивления… Понимаете, люди в таких обстоятельствах ведь погибают не столько от огня, сколько от дыма. Сколько раз я видел такое: черные головешки с черепами лежат, а руки под головами сложены так уютненько — спят вечным сном, так и не проснувшись. Угорают, понимаете? Те, кто оказался пойманным в огне в сознании, — те, конечно, ползут к выходу, или в шкаф прячутся, или в окно прыгают. Ну, а руками, конечно, пытаются лицо закрывать, скукоживаются. Но если во сне, то вот именно так… жутковато. — Значит, умер во сне. Во сне — это хорошо, — кивнул Иван, найдя хоть небольшое, но успокоение в этом факте. — Хоть так. Иван замолчал, разглядывая обгоревший остов под огромным звездным небом. Поежился — холод был за минус двадцать, это точно. Холод и снег, чистота и пустота. С Новым годом, Третьяков. Вообще-то он собирался справлять дома с женой и детьми, как и положено, потому что Новый год — семейный праздник. Но это для тех, у кого есть семья, а у него теперь — не пойми что. Еще вчера Иван с нетерпением ждал праздника, готовил подарки сыновьям, а приглашение Морозова приехать в Благинино принял из вежливости, с оговоркой, что постарается, конечно, но вряд ли. Жена же, то-сё. Да Морозов на него и не рассчитывал. Сказал, приезжай, когда захочешь, но имей в виду, сезон заканчивается. Иван фальшиво вздохнул. К охоте он относился более чем спокойно. Охоты ему и на работе хватало. И лосей, и оленей. Однако планы у Третьякова поменялись. Примерно четыре часа назад он вылетел из своей квартиры на улицу, не имея ни малейшего представления о том, что делать, что думать и как жить дальше. Новый год его волновал меньше всего. Он запрыгнул в свой кредитный «Форд», а куда ехать — не знал. Так и сидел, и кричал, и стучал кулаком по рулевой панели, и матерился так, что проходившие мимо случайные прохожие озирались. Чуть успокоившись, Иван достал телефон и набрал номер Морозова — просто потому, что захотелось убраться подальше из этого мерзкого, грязного города. К тишине и пустоте. Замерзнуть, к лешему, в снегу, в лесу — и все. Напиться до чертей. Напиться — это точно к Морозову. Поэтому и позвонил. Морозов ответил после шестого гудка, он был нетрезв и весел. Сказал, что сам только пару часов назад приехал, что ребята все приедут только завтра, что он один и будет только счастлив, если Ванька приедет. Попросил привезти грибов каких-нибудь соленых на закусь — купить в «Азбуке» по дороге, на Новой Риге. Морозов денег никогда не считал, отсюда и рекомендация заехать именно в «Азбуку». Грибы Иван купил в «Пятерочке» рядом с домом в Солнцеве. Морозов бы все одно разницы не заметил. И вот теперь Иван был тут, посреди зимы и глубокого снега, напротив обугленных развалин, а в машине у него валялись ненужные маринованные маслята. И что делать дальше, он не имел ни малейшего понятия. — Ты в машину иди, замерзнешь, прохожий, — сказал пожарный, и Иван вздрогнул. Забыл, что стоит не один. — Сейчас, да, — слова еле выпадали, Иван говорил тихо, через силу. — Он кто тебе был? Друг? Родственник? — Вообще, Петрович был моим начальником, — сказал Третьяков. И, словно оправдываясь, добавил: — Не то чтобы прямым начальником, мы с ним из одного управления. Он был из боссов, но, знаешь, с людьми всегда был по-простому. На равных как бы. Вообще, у нас это нетипично. Все обычно любят выделываться. — А чего, где-то боссы по-другому себя ведут? — хмыкнул Алексей. — У нас тоже на одного пожарного — пять руководителей. А что, родственники у него какие-то остались? Семья, жена? Надо сообщить же. — У него только дочь, — вспомнил Иван. — Маленькая? — спросил Алексей. — Почему только дочь? А жена? В разводе? — Может, и в разводе. Не знаю почему, но нет жены, а дочь — студентка вроде. Да, точно, Петрович говорил, что у него дочка в МГУ поступила. Он этим гордился как сумасшедший.