Айджа улыбнулся Акосу, и на его зубах заиграли алые отсветы. В центре просторного зала находилась громадная льдина. В прозрачной глыбе виднелось несколько дюжин побегов тихоцвета с готовыми вот-вот раскрыться бутонами. Льдину окружали небольшие, размером с палец Акоса, фонарики с горюч-камнями, от которых исходило ровное сияние. Теперь каждый тувенец мог вдоволь полюбоваться неискаженным оттенком тихоцветов – куда более насыщенным, чем любой светильник. Глубоким, как кровь, так утверждали некоторые. Вокруг столпились прихожане, облаченные в церемониальные мантии свободного покроя. Эти одеяния скрывали все, кроме головы и рук, и скреплялись искусно сделанными стеклянными пуговицами. Кроме того, мужчины щеголяли в длинных, до колен, жилетах, отороченных мягкой кожей ильта, и в шарфах, дважды обернутых вокруг шеи. Наряды прихожан, в отличие от повседневных кухлянок, не были ни серыми, ни белыми. Зеленый жилет Акоса достался ему в наследство от Айджи и оказался широковат в плечах. Сам Айджа был в коричневом. Ори ринулась к столу с угощением, где уже торчала ее тетушка с кислой физиономией. Племянницу она не заметила. У Акоса вообще сложилось впечатление, что Ори не жалует тетку с дядей, поэтому частенько гостит в доме Керезетов. Что случилось с родителями Ори, он не знал. Айджа сунул в рот целую булочку и поперхнулся крошками. – Осторожно! – воскликнул Акос. – Мало славы погибнуть, подавившись горбушкой! – По крайней мере, помру за любимым занятием, – ответил брат, чавкая и с нежностью озирая еду. Акос захихикал. Ори приобняла Айджу за шею и притянула поближе к себе. – Не оглядывайся. Там много любопытных. – Ну и что? – фыркнул, разбрасывая крошки, Айджа. Зато Акос почувствовал расползшийся по затылку жар. Он покосился налево, где стояла группка тувенцев. Прихожане действительно молча буравили их взглядами. – Тебе пора понемногу начать приспосабливаться, Акос, – сказал Айджа. – Не впервой ведь, в конце концов. – А тебе пора сообразить, что они хотят приспособить нас, – по-взрослому парировал Акос. – Мы живем здесь всю жизнь, и у нас есть свои судьбы. Чего пялиться-то? «Будущее будущим, но судьбу углядишь далеко не у каждого», – так обычно говорила мама. Акос задумался. Он знал, что некоторые представители «благословенных» семей имеют судьбы, увиденные в час их рождения всеми предсказателями на всех планетах одновременно. Подобные видения настолько сильны, призналась ему мама, что буквально оглушают тебя и сбивают с ног. В такие моменты ты чувствуешь только Ток. У Айджи, Сизи и Акоса были судьбы. Правда, никто из детей не ведал, что их ожидает, а мать по какой-то причине предпочитала избегать бесед на столь серьезную тему. Она лишь повторяла, что ей не нужно ничего им рассказывать. Вселенной предстояло сделать это за нее. Их судьбы должны управлять ходом миров. Когда Акос размышлял о подобных высоких материях слишком долго, его начинало тошнить. – Моя тетя говорит, что в последнее время Ассамблея на новостном канале вовсю критикует предсказателей. Похоже, сейчас у людей одно на уме, – пожала плечами Ори. – Критикует? – удивился Акос. – А почему? – Идемте! – перебил их Айджа. – Надо отыскать хорошее местечко. – Точно! – просияла Ори. – Не хочу опять любоваться чужими задами, как в прошлый раз. – По-моему, ты за этот сезон немного подросла, – заметил Айджа. – Может, дотянешься до середины чьей-нибудь спины. – Прекрасно! – Ори закатила глаза. – Я ведь надела платье по настоянию тетушки именно для того, чтобы уткнуться носом в чью-то спину. Акос первым скользнул в толпу. Он подныривал под столики с бокалами вина и протискивался между животами прихожан, пока не выбрался в первый ряд, прямо к льдине с бутонами тихоцветов. Мать была уже там. Несмотря на холод, она сняла обувь. Мама всегда утверждала, что предсказания «идут» легче, если стоять босиком. Айджа склонился к уху брата и прошептал: – Чувствуешь? Ток гудит как сумасшедший. У меня аж внутренности вибрируют. Прежде Акос не обращал на это внимания, но Айджа был прав: сердце в груди так сильно трепыхалось, что, казалось, пела сама кровь. Не успел он ответить, как заговорила их мать. Негромко, но кричать и не требовалось, прихожане знали слова наизусть. – Ток течет сквозь планеты нашей галактики, даруя нам свет как свидетельство своей силы… Люди как по команде посмотрели вверх, на токотечение, слабо просвечивающее сквозь красный купол храма. В это время года оно почти всегда оставалось багряным, точь-в-точь как лепестки тихоцвета или стекло крыши. Токотечение было истинным признаком Тока – Тока, который струился сквозь тело каждого живого существа и пронизывал галактику, связывая всех воедино, словно нить бусины. – Ток струится сквозь все живое, – продолжала Сифа, – создавая пространство для процветания жизни. Он затрагивает каждого, но проявляется по-разному, просеиваясь сквозь сито мозга. Он течет сквозь каждый цветок, выросший во льду. Не только Акос, Айджа и Ори, но и остальные прихожане придвинулись друг к другу поближе, встав плечом к плечу, чтобы лучше видеть льдину и тихоцветы. – Ток течет сквозь каждый цветок, выросший во льду, – повторила Сифа, – давая ему возможность распуститься в полной мгле. Ток дарует силу тихоцвету – нашему символу, цветку нашей погибели и нашего возрождения. Воцарилась тишина, которая могла лишь показаться странной, хотя таковой и не являлась. Прихожане мысленно запели хором гулкую песню, ощущая прилив извечной энергии, которая управляла вселенной, так же как трение частиц управляло горюч-камнями. Вдруг во льду что-то шевельнулось. Дрогнул один лепесток. Скрипнула трещинка. Дрожь пробежала по тихоцветам. Никто из зрителей не издавал ни звука. Акос бросил быстрый взгляд вверх, на красный стеклянный купол, и едва не пропустил момент, когда все бутоны раскрылись. Алые лепестки развернулись, продемонстрировав яркую середку и окутав стебли. Льдина расцветилась огнями. Люди ахнули и зааплодировали. Акос тоже хлопал, пока не заболели ладони. Отец подошел к маме, взял ее за руки и поцеловал. Для прочих она была неприкасаемой Сифой Керезет, предсказательницей, которой Ток даровал власть провидеть будущее. Но запрет не распространялся на ее мужа. Он мог прижимать кончик пальца к ямочке на ее щеке или заправлять выбившуюся из узла волос прядку, оставляя на ее плече желтое пятнышко муки, если в этот момент он замешивал хлеб. Отец будущего не видел, зато он умел чинить сломанные вещи вроде разбитой тарелки, треснувшего настенного экрана или изношенного подола старой рубахи. Иногда Акос думал, что он может «починить» людей, попади они в беду. Поэтому, когда отец подошел к Акосу и подхватил его на руки, тот не смутился. – Мой маленький сынок! – воскликнул он, сажая Акоса себе на плечи. – Ох, не такой он и маленький, если честно. Тяжеленек как никогда. – И вовсе я не тяжелый, просто ты постарел, – вякнул Акос. – От кого я это слышу? От собственного ребенка? Хм-м, и какого же наказания заслуживает столь острый язычок? – Не надо, пап… Но было поздно. Оуса передернул плечами, Акос съехал по отцовской спине и повис вниз головой. Отец держал его за лодыжки. Акос, прижимая к животу задравшийся жилет, громко хохотал. Когда он окончательно сполз на пол, отец отпустил его ноги. – Пусть это послужит тебе уроком, нахаленок! – заявил Оуса, склоняясь над сыном. – А что, от нахальства у тебя кровь приливает к голове? – невинно заморгал Акос. – Именно, – улыбнулся Оуса. – Счастливого Дня Цветения. – И тебе, пап, – отозвался Акос. В ту ночь они так долго бодрствовали, что Айджа и Ори уснули прямо за кухонным столом. Сифа отнесла Ори на диван в гостиной, где девочка с некоторых пор проводила добрую половину ночей, а отец уложил Айджу в спальне. В итоге на кухне остались только мать с Акосом. Они всегда задерживались допоздна. Мама включила экран. Забормотал выпуск новостей Ассамблеи. Членами галактического правительства являлись девять планет – самых больших или наиболее важных. Формально каждая из них сохраняла независимость, однако Ассамблея регулировала торговлю, армию, договоры, полеты, а также обеспечивала соблюдение законов в нейтральном космосе. Заседания Ассамблеи проходили на всех девяти планетах по очереди. На сей раз обсуждались засуха на Тепесе, медицинские разработки Отира, пираты, взявшие на абордаж корабль на орбите Питы… Мама принялась открывать банки с сушеными травами. Сначала Акос решил, что она собирается сделать успокаивающий отвар, который поможет им обоим уснуть, но мать вышла в коридор и достала с верхней полки чулана кувшин с тихоцветами. – По-моему, сейчас самое подходящее время для особенного урока, – вымолвила Сифа. Обычно, когда она рассказывала ему о ледоцветах, Акос думал о ней как о «Сифе», а не как о «маме». Два сезона назад она стала в шутку называть их ночные занятия «уроками зельеварения», но сегодня ее голос звучал серьезно. Впрочем, с такой матерью ничего нельзя было сказать наверняка. – Возьми разделочную доску и нарежь мне корня гарвы, – приказала она, натягивая перчатки. – Мы ведь с тобой и раньше использовали тихоцвет, верно? – Да, для сонного эликсира, – кивнул Акос. Он встал слева от матери, приготовив доску, нож и чуть-чуть пыльный корень гарвы. Посмотрел на белесый корешок, покрытым легким пушком. – А еще мы брали его для успокаивающего отвара, – напомнила Сифа. – Если не ошибаюсь, я тебе тогда говорила, что он пригодится и для вечеринок. Когда ты станешь старше, разумеется. – Ага. Так и сказала. «Вот когда станешь постарше, тогда…» Уголки ее губ приподнялись. За редким исключением, большего веселья ожидать от нее не приходилось. – Ингредиенты, которые ты, повзрослев, будешь использовать для успокоительного, пригодны и для приготовления яда, – продолжила Сифа, помрачнев. – Достаточно лишь удвоить дозу тихоцвета и корня гарвы. Понял? – А зачем… – начал Акос, но она быстро сменила тему. – Итак, – произнесла Сифа, кладя на разделочную доску сморщенный алый лепесток тихоцвета длиной в половину ладони. – Что занимало твои мысли нынче вечером? – Ничто. В храме люди пялились на нас. – Всех очаровывают судьбоносные. Хотелось бы мне сказать, что однажды они прекратят таращиться, но… – мать вздохнула. – Боюсь, на тебя они будут смотреть всегда. Акосу захотелось спросить, почему она подчеркнула это «на тебя», однако он прикусил язык, зная, что одно неосторожное слово, и мама закончит урок столь же внезапно, как начала. Зато, если задать правильный вопрос, можно выведать у нее много такого, чего и знать-то ему не положено. – Как насчет тебя? – спросил он. – Что занимало твои мысли? – Ну… – мать принялась нарезать лепесток. Нож тихонько постукивал по доске. Акос делал успехи, хотя иногда нарезанные кусочки корня и получались кривоватыми.