— А как же, — заулыбался Вавила Силыч. — Правда, о том, что ты себе на уме, тоже говорили. Но без злобы. Так, шуткой. — И хорошо, что меня не было, — порадовался я. — В такую жару водку пить — себя не жалеть. Больше никто не заходил? — Нет, — покачал головой подъездный. — Я бы рассказал. Впрочем, — а кого мне еще ждать? У меня не так много знакомых, а таких, которые знают, где я живу, вообще по пальцам пересчитать можно. Зато на телефоне, который я поставил на зарядку и после этого сразу включил, обнаружилась целая куча пропущенных звонков, и вот там было то еще разнообразие. Например, меня разыскивали сослуживцы, которым что-то внезапно понадобилось. Что именно — понятия не имею, и прямо сейчас выяснять не собираюсь. Все вызовы прошли в один день, стало быть, какую-то бумажку не нашли и пошли по пути наименьшего сопротивления, то есть — начали мне названивать. Десять звонков за три часа. А потом — как отрезало. Значит — либо нашли желаемое, либо меня уволят в первый же день после отпуска. А что? Такое бывает, я сам видел. Вышел человек на работу — веселый, загорелый, пакет магнитиков турецких в руке, а ему под нос заявление тычут и говорят: — Подписывай по-хорошему. Просто пока он гезлеме кушал и в бассейне пьяненький купался, всплыл «косяк» в отчетности, которую он готовил, и у банка заморочки были такие, что хоть вешайся. Проблему разрулили, понятное дело, но сотруднику этому все одно трындец настал. Еще звонила мама три раза, Маринкин телефон раз пятнадцать отметился, пять вызовов прошли с неизвестных мне номеров, скорее всего, кто-то жаждал предложить мне положенную законом юридическую помощь или бесплатное медицинское обследование. И два раза со мной хотел пообщаться Нифонтов. А вот это уже серьезнее. Тут придется перезвонить. Как ни крути, а у меня перед ним должок имеется, который все равно придется возвращать. Жизнь-то он нам с Маринкой тогда в лесу спас, что было — то было. И ночная заварушка на кладбище этот долг не списала, там каждый из участников решал свои собственные вопросы. Кто устранял угрозу для жизни, кто преступника, причем физически, кто звездочку зарабатывал. Каждому свое. Я решил не откладывать разговор с оперативником отдела 15-К в долгий ящик и сразу набрал его номер, но безрезультатно. Он был недоступен. — Вот, больше ничего нету, — сообщил Родька, тем временем накрывавший на стол. — Хоть убейте. К чаю у нас дома были только сушки, дошедшие до состояния каменной твердости. — Не шуми, — попросил я его, убирая телефон в сторону. — Схожу я сейчас в магазин, схожу. Надо же тебе что-то три дня есть, пока меня не будет. — Опять уезжать куда собрался? — уточнил Вавила Силыч, шумно хлюпая чаем. — Вот ты, Александр, неугомонный стал. Раньше все дома сидел, фильмы глядел или в интернете лазал, а теперь как шило тебе в одно место воткнули. — На дачу к родителям поеду, — объяснил я ему. — Надо стариков проведать. — Это правильно, — одобрил подъездный. — А за этого неслуха не волнуйся, пригляжу за ним. Или к делу какому приставлю. — Опять удава ловить? — хмыкнул я. — И-и-и-и, где тот удав! — хихикнул Вавила Силыч. — Съели его уже. — В смысле? — опешил я. — В прямом, — невозмутимо ответил подъездный. — Один умник из четырнадцатого дома вычитал в какой-то книжке, что копченый удав сильно вкусный. Вот они его в подвале и зажарили, там же и схарчили. И чуть не потравились насмерть! То ли приготовили неправильно, то ли еще чего не так с этой змеюкой. Фомич, их старшой, цветом лица как фрукт апельсин стал, весь оранжевый. Зрелище, я тебе доложу! Прямо такая радость на душе у меня была, когда на него смотрел, словами не опишешь. Нет, все-таки какая у меня жизнь теперь интересная началась! Кому расскажи, что домовые зажарили и съели в подвале обычного московского дома удава, ведь не поверит никто. Да что там — за психа примут. А ведь оно так и было на самом деле. — Когда поедешь-то? — уточнил у меня Вавила Силыч, хрустя сушкой. — И на сколько? — Завтра, — потянувшись, ответил я. — Сегодня уже лень. И до воскресенья. Хотя, может, и до субботы. Тут все зависит от того, до какой степени маму пробьет на хозяйственную деятельность, и насколько удачлив я буду при побеге с родных шести соток. Август на дворе, мои старики каждые выходные теперь туда ездят, урожай собирают. Помидоры поздние, груши, тыквы, кабачки. Так что дело всегда найдется, для меня в особенности. Вон, хоть бы бочку тягать опять заставят. Эта бочка — мое проклятие. Когда-то синяя, а теперь желтая от ржавчины, она мыкается по нашему участку как «Летучий голландец». Ну как мыкается? На моем горбу катается. То мама в ней огурцы сажает, и она занимает место за беседкой. На следующий год она решает найти ей другое применение, а именно приспособить под сжигание мусора, после чего я качу этого круглого монстра на противоположную сторону участка, к забору, где для пущей бочкоустойчивости копаю новую яму. И так год за годом. Последние несколько лет она опять выполняла огородно-огуречную функцию, но это потому, что мне хватало ума на дачу особо не соваться. Но теперь все может перемениться, я же буду там. Кстати — как напророчил. Ну или у мамы веб-камера на заборе стоит, и она отслеживает через сеть, кто там около ее дачи трется. Стоило мне только на следующий день приехать на дачу и открыть калитку, как зазвонил телефон. — Саш, ты где? — требовательно спросила мама. — Почему трубку две недели не брал? Я попытался что-то объяснить, но она привычно не стала меня слушать, высказав кучу претензий по поводу моей безалаберности и невнимательности к ближним своим. Кончилось все приказом прибыть в эти выходные на участок, чтобы хоть часть моего отпуска пошла на благое дело. Если не сегодня вечером, то завтра утром точно. — Уже, — хмуро ответил ей я, прекрасно понимая, что за этим последует. Но врать не стоит. Только хуже себе сделаю. — Что «уже»? — изумилась мама. — На дачу приехал, — объяснил я. — Излагай, что делать. А то ведь мне уже завтра уезжать. Нет, полных два дня, до воскресенья, я не выдержу. Родительская любовь — это святое, но рассудок дороже. — Тогда самое главное, — деловито сказала мне мама. — Бочка! В результате я провозился со всей этой канителью чуть ли не до заката. Нет, мне раньше в лес и не надо было идти, но ведь можно было вместо этого на диванчике полежать и в телевизор потаращиться. А вот хрен-то! Как иные товарищи с родителями до седых волос живут, а? Это же с ума сойти можно что такое! В лес я вошел тогда, когда багровое солнце стремительно начало валиться за верхушки елок. Повторюсь — август, смеркается теперь раньше и быстрее, чем в июне-июле. Да и ночи темнее стали, это в начале лета даже в полуночный час небо все равно прозрачно-светлое. А теперь — куда там. Я убрал в карман телефон, с которого только что еще раз пытался дозвониться до Нифонтова, достал из пакета, прихваченного с собой, краюху хлеба, положил ее на пенек и громко сказал: — Добрый вечер, батюшка лесной хозяин. Не побрезгуй моим угощением и позволь погулять в твоих владениях. — Я же тебе сказал, паря, что ты в моем лесу всегда желанный гость, — послышалось из-за ближайших кустов. — Хотя за хлебушек спасибо. — О чем речь! — я помахал рукой шагнувшему мне навстречу старичку в ватнике и кепке с надписью: «Таллин-80». — Почему не порадовать хорошего… Кхм… Слово «человека» тут было не сильно уместным. — Да ладно, — верно расценил мое смущение лесной хозяин и прихватил с пня краюху. — А ты, я гляжу, за это время успел-таки к силе ключик подобрать? Молодец. Хитер да умен, два угодья в нем. — Учуяли? — сразу же полюбопытствовал я. Мне вообще было интересно, как эти существа моментально узнают таких, как я, как им удается распознать, что у меня есть сила. Подозреваю, что это у них врожденный талант, который нам, людям, недоступен. Хотя… Та мерзкая болотная ведьма, что меня чуть не прирезала ночью в парке, тоже ведь что-то учуяла. Но мне пока такое было не под силу. — А как же! — даже как-то возмутился старик. — В мой лес ведьмак пожаловал, да еще и из тех, что с «той стороной» знается, а я про это сразу не проведаю? Что же я тогда за хозяин этому месту. Ты, кстати, чего пришел-то? Так, лясы поточить или по делу какому? — Слово сдержать, — веско произнес я. — У меня как? Сказано — сделано. — Молодец, — лесной хозяин поправил кепочку. — Даже два раза. Первый — потому что обещания свои помнишь. Второй — потому что нахваливать меня не стал, мол: «как вам да не помочь, вы же такой-разэдакий». Любит ваше ведьмовское племя пустыми словами сорить, лишь бы нужное получить. А вот это интересно. Кто это кроме меня сюда захаживал и когда? И чего от этого старичка-лесовичка хотел? — Так пошли, — дед махнул свободной от ковриги рукой, и перед нами появилась тропинка, ведущая вглубь леса. — Солнце почти село, к тому времени, как дойдем, и эти канительщики на поляну вылезут. Глава 3 Лесной хозяин все сказал верно — несмотря на то, что мы шли к последнему пристанищу неупокоенных душ самой что ни на есть короткой дорогой, добрались мы к ней уже в темноте. Темнота эта, правда, была весьма условной. Тропу, по которой мы шли, подсвечивали какие-то гнилушки, воткнутые в пни, и светляки, кружившиеся над нами. — Из тебя выйдет хороший ведьмак, — толковал мне тем временем лесовик, бодро топавший впереди. — Если начал с того, что обещание свое сдержал, то точно так и будет. — Ну а как по другому-то? — скромничал я. — Слово дадено, нешто я его нарушить могу? — А вот это ты заканчивай — повернувшись ко мне, помахал узловатым пальцем лесной хозяин. — Ни к чему эти все «нешто» да «надысь». Время вокруг другое, и говорят люди теперь по-иному. Ладно я, коряга старая, но ты-то из нынешнего, нового времени? Вот и будь самим собой. А если ты мне приятное хочешь сделать, то лучше нежить с моей поляны высели. Ясно? — Предельно, — кивнул я. — Время — оно меняется, — засопев, снова двинулся вперед старик. — И все остальное вместе с ним тоже. Хочешь выжить — будь умнее, не пытайся вернуть то, что ушло навсегда. Я вот это понял давно, потому и хозяин до сих пор этому лесу. А те, кто пытался за старое, отжившее, цепляться — где они теперь? — Где? — заинтересованно спросил я. — А нигде, — хохотнул лесовик. — На нет сошли, как яд у старой змеюки. Клык остался, а отравы там нет, пережила она её. Пыхтят, стращают, друг дружке говорят, что они все еще владыки мира, даже забредшего к ним дурняком человека убить могут, а проку-то от того? Силы нет, радости бытия нет, крова своего нет. Туман — и только. А в тумане, как известно, ни толку нет, ни жизни. Сырость одна. Интересно, это он о ком вообще говорит? Кого в виду имеет? Но развить эту тему мне не удалось — мы пришли к конечной точке нашего путешествия, выйдя из березовой рощицы прямиком на заветную поляну.