Но потом, убедившись в нашей настойчивости, отступила. — Извините, погорячилась. Не выдержали нервы… Мы зашли в дом. Сразу бросилась в глаза свежая побелка в коридоре. Я достал лупу и начал рассматривать одну из досок потолка, искоса наблюдая за хозяйкой. Она не на шутку встревожилась, заерзала на диване и уставилась на меня полным горечи взглядом. «Здесь, именно здесь разгадка», — решил я. Подошел Смага и, будто прочитав мои мысли, обратился к Стефе: — Побелили? По какому случаю? — К праздникам готовлюсь, — как-то неуверенно, дрожащим голосом ответила она. — Октябрьские вот-вот… — Праздники? Да ведь сейчас только сентябрь! — вмешался я. Стефа промолчала. — Ай, ай, как неаккуратно стены побелили, а потолок оставили как был? — не успокаивался Смага. Стефа продолжала молчать, кусая губы. Когда мы начали осмотр потолка, она побледнела и тяжело опустилась на диван, но глаз с нас не спускала. Потолок был деревянный. Доски пригнаны плотно, промаслены олифой. Когда я передвинулся ближе к входной двери, то обнаружил мелкие точечные брызги буроватого цвета. «Кровь?» — застучало в висках. Я обмакнул спичку в перекись водорода и нанес жидкость на бурое пятнышко. Оно вспенилось: «Кровь!» Показал Смаге. Он согласился со мной. Да, это была кровь. Но чья? Показал брызги крови понятым и Стефе. Она вскочила. — Кровь, говорите? — Похоже на кровь. — Эх вы, специалисты! Петушиную кровь не можете отличить от… — стала стыдить нас Стефа. — С петухом оказия произошла, — продолжала она. — Я ему голову отрезала, а он без нее стал летать. Понимаете? Мы уже не спешили. Найдем брызги, сделаем отметки карандашом, сфотографируем, сделаем соскобы. В одном месте я обнаружил даже частичку мозгового вещества. Кровь имелась также и на иконе, в зорчатом окладе, очень старой, висевшей в углу. Ее пришлось снять, чтобы сделать соскобы крови. Осматривая икону, я вынул из щели рассохшихся досок клочок бумаги, сложенный вчетверо. Развернув, начал читать: «Пишуть твої друзі. Твій чоловік убивця. Ти була зовсім мала, як він у вашій хаті убив твого батька і матір. Як він знущався, зразу виколов очі, відрізав їм носи, потім вуха. Вирізав зірку на грудях… Як ти його терпиш, цього катюгу? Його не покарали, і він, щоб скрити сліди, женився на тобі. Це тобі розкаже і чоловік, який дасть тобі пісьмо. Схаменися, Стефо, відкрий свої очі. Катюзі — по заслузі. 26 серпня. Твої друзі». Письмо я предъявил понятым и тут же спросил Стефу: — Кто передал вам это письмо? Потупив голову, она то и дело облизывала пересохшие губы, вся дрожала. А на виске, я заметил, как-то по-особому сильно затрепетала фиолетовая жилка. Ее самообладание таяло на глазах. — Ну, отвечайте, — торопил Смага. — Не знаю, — тихо сказал Стефа. — Я его вижу впервые… А икону мне подарили соседи, когда мы уезжали. Мы продолжали осмотр. Помимо следов крови и письма, в золе, разбросанной по огороду, нашли две подковы и медные гвозди. — Во что был обут Сергей в тот вечер? — поинтересовался Смага. — Кажется, в кирзовые сапоги, — ответила она. Подозрения в отношении Стефы были серьезными: кровь в доме, сожженные сапоги. До конца обыска Стефа вела себя замкнуто, отвечала грубо, время от времени плакала. Обыск и осмотр окончили в девятом часу вечера. Я уехал первым. Но не успел расположиться в кабинете, как по настоянию прокурора привели Стефу. Я возмутился. К допросу Стефы нужно было подготовиться. Орешек она крепкий, голыми руками не возьмешь. Все выходы она уже обдумала. Сейчас бы получить заключение экспертизы о принадлежности крови, обнаруженной на потолке. Чья это кровь — человека или животного? — Сажать ее надо, — настаивали прокурор и начальник милиции. — Сколько с ней цацкаться? Арестовывать ее было нельзя. Тем более теперь, когда в деле появился неизвестный мужчина. А вдруг он-то и есть настоящий убийца? Сейчас главное — наблюдение за домом. Все же я вынужден был допросить Стефу. Она была бледна, у нее дрожали руки, заплетался язык, на все мои вопросы она шумно вздыхала и отвечала одно и то же: — Ой, мої діти! Ой, мої діти! Промучился я с ней более двух часов, но, вопреки настояниям прокурора и начальника милиции, арестовывать не стал, а отпустил домой, обязав явиться утром следующего дня. Придя в гостиницу, я долго не мог уснуть. Думал о Стефе, анализировал события. Смага тоже не спал, пришел ко мне в час ночи, присел на уголок кровати. — Ситуация, скажем, просто аховская, — вздохнул он. — Жаль детей, Стефу. Поспешила расправиться с ним сама, отомстила. А вообще — подлецу туда и дорога. — Но почему она не признается? Деваться-то ей некуда. Записку нашли, кровь на потолке, шнур, такой же, как и тот, которым были связан топор и нож. — Я уже мозговал над этим и пришел к выводу, — продолжал Смага, — что она не хочет выдавать своего соучастника, а может, и самого убийцу… — Помнишь, в записке указано, «чоловік, який дасть тобі пісьмо…» Возможно, это тот мужчина, о котором говорили соседи. — Тут и другое, — не выдержал Смага. — Ведь она мать троих детей. Она-то понимает, что ей не поздоровится. Отвечать придется… Осудят. Дети останутся, а кому они нужны? Родственникам? — Когда она уходила после допроса, — сказал я, — в ее глазах было жуткое отчаяние. Как бы с собой чего не сделала. — Я думаю, нет. Женщина она мужественная, с характером, — возразил Смага. — Детей сиротить до конца не станет. Смага глубоко вздохнул, потянулся, пытливо посмотрел на меня и произнес: — Тяни не тяни, а арестовать ее придется. Закон есть закон. Утром, ровно в девять, Стефа пришла ко мне. Я предложил ей сесть. Лицо желтое, под глазами большие синие круги, в глазах глубокое страдание. Припухшие красные веки нервно моргали, взгляд был тупой, безразличный. — Расскажите все по порядку, что же произошло? Она посмотрела на меня и зарыдала. Слезы ручьем потекли по ее желтым щекам. — Не надо плакать. Так или иначе, а рассказывать придется. Легче станет, поверьте! Она будто очнулась от долгого сна, глубоко вздохнула и покачала головой… Я догадывался — разговора не будет. И в этот раз я не стал задерживать ее, отпустил домой. Оперативники, наблюдавшие в сумерках за домом Стефы, заметили неизвестного мужчину, который закоулками пробирался к ее дому. Увидев работников милиции, он тут же скрылся. Я пожурил их, заметив, что нужно было остановить, выяснить личность. — Таких указаний не было, — оправдывался старшина Соловьев. — Сказано было не сводить глаз с дома — и баста… Ночью мне снова не пришлось спать — в первом часу меня подняли. По сообщению соседей, в дом Стефы зашел тот неизвестный мужчина, которого видели и раньше. Выслали наряд милиции, задержали, доставили в прокуратуру. Им оказался некий Занулин Иосиф Маркиянович, в возрасте около пятидесяти лет. Высокий, худощавый, чернявый. Буйная шапка волос, лицо продолговатое, похожее на дыню, упрямый подбородок. Одет в синий рабочий комбинезон. Вел он себя спокойно, видно было, что вины за собой не чувствовал. Отвечал на все вопросы свободно и полно. — Да, я знаю Стефу давно, — начал он. — Отца и мать тоже. До войны жили в одном селе. Я недавно перебрался в Кривой Рог, работаю на обогатительной фабрике. Далее Занулин показал, что ездил за семьей и односельчане передали ему письмо для Стефы… Он привез его и отдал ей лично в руки. Содержания письма он не знает. — Когда вы были последний раз у Стефы, и знал ли об этом Сергей? — уточнил я. — Как я уже сказал, первый раз привозил письмо. Вторично был в конце августа. Дома был и Сергей. Он почему-то сторонился меня. Может, приревновал к Стефе. Пробыл у них я около часу. Занулин вдруг умолк, прикусив верхнюю губу, почесал затылок, прищурившись, внимательно посмотрел на меня: — Почему-то Стефа интересовалась судьбой своих отца и матери. Кто их убил. Я ей ответил, мол, люди говорят — работа Сергея, ее мужа. Она посмотрела на меня так, что страшно стало… Занулин задумался, а затем тряхнул головой, попросил разрешения закурить. Глубоко затянулся, глотая едкий дым. — Чтобы Сергея увели мужчины? Вранье! Не верьте ей! — напористо и уверенно произнес он. Из поведения Занулина было ясно — он к убийству не причастен. Его показания были правдоподобными, звучали искренне и убедительно. Мы его отпустили. Очную ставку со Стефой не сделали. Она и сама уже не отрицала прихода к ним в дом Занулина и вручения письма.