* * * Предчувствие беды, неотвратимое, как старость, нагнало Роба у таблички с названием города. Казалось, кто-то упорно долбил по надписи булыжником, а то, что осталось, затер углем. Не сдалась лишь сдвоенная «L». Цифра, обозначающая число населения, была несколько раз зачеркнута, последняя утверждала: двадцать девять человек. Негусто. По ногам Аэлиты бежали тонкие, словно ювелирно прорезанные ножом, потеки крови. Ветер заретушировал их песком. Под крестом натекла целая лужа – густая, багровая, с фирменным набором жужжащих мух. Вокруг распятия живописно расположились несколько мертвецов, словно их оставили охранять Царя Царей, чтобы не слез и не пошел дальше разносить чуму своего учения. Один стоял на коленях, молитвенно сложив руки. Упасть ему не давали грубые швы, связавшие плечи с боками, а ладони друг с другом. Еще один труп, раскинув руки, изображал тень от креста. Третий скорчился на боку, левой рукой прикрывал сердце, а правой указывал на север – туда, откуда пришел Роб. Губы мертвецов были заштопаны. Не болтай! Роб двинулся вперед, аккуратно обошел мертвеца-компас, а «молельщика» случайно задел коленом, тот повалился – изо рта у него посыпались швейные иглы. Роб некоторое время смотрел, как они падают, затем пошел дальше. Он остановился перед крестом и посмотрел на ведьму. По всему выходило, что она – падаль, брось, перестань, уйди! – на руках и ногах зияли образцовые, как по учебнику, раны, в боку алела апокрифическая дыра от удара копьем – гнида, мразь, цитатами сыплет! – нет, не было копья, честный 45-й калибр. Человеческое еще стучало Робу в затылок, и он почти обрадовался, когда Аэлита завопила так пронзительно, что из окон, проломов в крышах, со стропил и чердаков, из проржавевших гробов, бывших некогда тракторами и автомобилями, сорвались десятки ворон и поднялись в воздух истеричной рассыпающейся стаей. – Жива, – сказал Роб. Аэлита извивалась на столбе и кричала. Руки пробиты гвоздями, ноги пришпилены к столбу огромным ножом. Глаза ведьмы утратили радужку, каждый – огромное белое ничто с угольным проколом зрачка. Взамен тернового венца дьявол Джек Мормо сделал ей кривую насечку через весь лоб, точно играл в крестики-нолики. Кровь залила ведьме лицо и свернулась, стянула кожу высохшей маской. Аэлита вздрагивала всем телом. Роб отвернулся. Времени нет. «Снеси башку, и дело с концом», – подсказал негромко «уокер», но Роб стиснул рукоять, и револьвер унялся. – Медведь, – сказал Роб. Когда-то война отрезала город от остального мира, снесла ему макушку, обезглавила дома на этажи выше третьего; стены вросли в землю, арматура торчала из них, как обнаженные кости динозавров. Когда-то здесь шли бои. То, что Роб сначала принял за тракторы, оказалось самоходными установками. Местные давно пустили их в дело. Пушки и пулеметы выдрали из гнезд, гусеницы и фары сняли, начинку, обшивку, провода выпотрошили, как сумели, а бронированные остовы бросили гнить. Железо зацвело бурной ржавчиной. Катки заплело бледным вьюном. Земля не собиралась отдавать добычу. Город вновь заселили лет десять назад. Роб видел остатки трейлеров песчаных кротов, их приметные домики. Дорожка из кровавых следов уводила Роба прочь от креста, петляла меж вросших в землю машин. Здесь кого-то волокли. Возможно, так было задумано: приезжий наткнется на ведьму, придет в ярость и без разведки побежит спасать остальных. Или, что вернее, благоразумно попятится, наберет флягу воды в колодце у поворота дороги и исчезнет в закате. Убегать Роб не стал. В городе, кажется, промышляли рабами. Роб шагал по центральной улице, едва переставляя ноги. Его мутило от голода и жажды. Рабство он уважал, как закон, а к пыткам и шкуродерству питал отвращение. Немало народу на его памяти продалось за тарелку фасолевого супа, но по слову, согласно неписаным правилам! Роб презирал слабаков, но палачей ненавидел больше. На каждом шагу он находил следы: стальные тавро на длинных рукоятях, ими клеймили рабов, наручники, кожаные намордники, цепи, чтобы сковывать невольников по трое. У салуна валялась ржавая клетка, в таких подвешивали беглецов или особо строптивых рабов. Судя по жуткой вони, недавно кто-то провел в ней немало часов, испражняясь под себя. И нигде ни единого тела. Кто-то намеренно разбросал эту мерзость. «Видишь, Роб? Вот сукины дети. Посмотри, чем они занимались». Будь Роб моложе, сохрани хотя бы щепотку тех идеалов, что привели его когда-то на службу в армию, он вляпался бы в ловушку. Нет, вбежал бы в нее с разгону! Но сейчас он чувствовал только усталость. * * * Следы уводили в дыру в стене дома. Роб видел свежие надломы досок. Дыра оказалась сквозная, через нее открывался проулок, темный, как обугленное жерло печи, заблокированный спекшейся массой боевой техники. Когда-то здесь разверзлась маленькая локальная Преисподняя. Роб, проклиная свое упрямство, полез внутрь. Стены смыкались за ним. Здесь жили дети, мельком отметил он. Все стены украшали рисунки углем, сплошные пытки и казни, черепа, ругательства, ножи и ядерные грибы. Роб не хотел в проулок, по всему выходило, что он высунет голову, а там Мормо. «Ты уже у него на мушке, придурок, – подсказал «уокер». – Ниже голову». Надо зайти с тыла, а не штурмовать в лоб. Но Роб упрямо лез вперед. Он уже насмотрелся. Хватит обходных маневров! На выходе, перегораживая переулок, лежал Дюк. Роб узнал его, несмотря на то что шкура жеребца превратилась в сплошную кровавую рану, а сам он больше напоминал кусок фарша, провернутый через гигантскую мясорубку. То, что Роб принял за обрывки кожи, оказалось ковром из мух. «Черт». Как бы то ни было, действовать стоило быстро. Роб убрал оружие, чувствуя себя голым, и опять попытался спрятать нос в ладони. Вонь была чудовищной. Мухи взвились разом, негодующе приветствуя Роба. С коня живьем сняли шкуру. Дюк еще дышал. Мормо вставил пластиковые трубки ему в ноздри, пасть шипела кровавой пеной, но животное отказывалось умирать, конвульсивно дергало копытами, косило на Роба огромным выкаченным глазом. Стрелок протиснулся мимо, никакой души не хватит жалеть каждого, но совесть взяла свое. Тварь, конечно, прокусила ему руку, но кое-что он был ей должен. «Не трать патроны», – предупредил рассудок, но Роб отмахнулся. «Баааам», – отдалось в плечо яростью «Уокера». Дюк дернулся, перевернулся на спину и забил копытами в воздухе. Одна нога переломилась и повисла на лоскутах мышц. «Бам», – спокойно добавил «уокер». «Бам», – и жеребец обмяк грудой освежеванного мяса. Роб перезарядил револьвер. «Теперь Медведь». Оскальзываясь, рискуя в любой момент подвернуть или хуже того – сломать ногу, Роб побежал прочь. Мухи шли в лобовую, хлестали по рукам и лицу, мерзкие пули мелкого калибра. Мухи торопились назад к трапезе. Ноги хлюпали в кровавой грязи. Когда Роб понял, что ступает по кишкам, его замутило. Стрелок резко остановился, отшатнулся было, но споткнулся о чьи-то ноги и упал. Чуть не навернулся лицом прямо в чью-то раскуроченную спину. Выставил руки при падении и так зверски ударился культей, что боль выжгла из него всю брезгливость. Когда мир перестал быть белым и вопить, Роб открыл глаза, стер с лица кровь и разрешил себе увидеть правду. Весь город нашел свой конец в этом тупике. Мормо торопился, но отказать себе в небольшом шоу не смог. Тварь изнемогала от тяги к театральным эффектам. Дикое, нарочито людоедское искусство, которое подчеркивало: между нами пропасть, разумное существо не станет творить такого. Некоторые люди еще притворялись живыми. Они стонали, скребли пальцами, как раздавленные жуки, ощупывали стежки, что забрали у плоти автономность, отрезали и выкинули необходимость отвечать строго за себя. Люди были обречены. Джек Мормо сшил их воедино. Ему не хватало материала, чтобы сделать это, поэтому он использовал шкуру Дюка, чтобы сметать из людей огромный мясной ком. Грубо, но надежно. Мормо развлекался. С некоторых снял лица. Всем без исключения заштопал рты. Значимую часть композиции расположил картинно, постарался, выстроил мизансцену. Теперь Роб радовался тому, что вода так легко покинула его желудок. Он мечтал вздернуть больного ублюдка! Разорвать его тягачами. Залить цементом. Вколотить в глотку огромный раструб и накачать его кипящим машинным маслом. Насадить на трубу паровоза, как на кол. Медведь венчал эту Голгофу. Мормо запихал его на самую вершину. Гражданин Конфедерации Джеремайя Смоки, так нелепо подставивший уши под ведмачий речитатив, казался пловцом, вынырнувшим из воды и силящимся достать рукой до борта бассейна. Роб не видел его лица и внезапно понял, что даже благодарен палачу за этот невольный подарок. Указательный палец Медведя, ободранный до кости, упирался в кровавую надпись на стене: ОТСТУПИСЬ На мгновение ноги отказались повиноваться. Роб всякое повидал. В конце концов, он воевал – хотя гордиться тут особо нечем. Сжигал деревни с женщинами и детьми. Отнимал у озверевших братьев девочку лет десяти – она все равно не пережила ночи, ее забрал майор. Девчонка вбила насильнику в горло перьевую ручку, а утром ее повесили. Роб до сих пор помнил ее расцарапанные ноги, двумя тонкими ветками качавшиеся под окровавленным подолом. Война раздевала душу, раскапывала ее нужники, вываливала наружу потаенное дерьмо. Но тут случилось иное. Здесь пировал Зверь, сытый, самодовольный, уверенный в своей безнаказанности. Роб покачнулся, надо было упасть, смешаться с кровавым месивом, стать мясом и кишками. Пройти эту инициацию. Но он лишь полез на кучу еще дышащих, шевелящихся трупов, чтобы вырвать из нее товарища. И только закончив, обнаружил, что плачет кровью. * * * – Ты… – сказал Медведь, увидев его. И даже попытался улыбнуться. – Как ты, друг? – спросил Роб. Он приставил револьвер к виску Медведя и взвел курок. – Рооо… – Что? – Роооо! – Изо рта Медведя полетела кровь. – Что, дружище? – Пииить. Роб покачал головой. Воды нет. – Ну ты… и зануда, – сказал Медведь. Роб кивнул и выстрелил. «Так и есть, дружище. Так и есть». Охотник снова был прежним – кровавая магия Джека Мормо оказалась сильнее ведьминых чар. А может, это была смерть. У нее свои чары. Медведь, огромный, освежеванная туша плоти, лежал на песке, вытянувшись, и не дышал. Золотая пуля снесла ему полголовы. Из швов, снятых Робом, торчали обрезки кожаных ниток. В животе охотника, вспоротом, а затем заштопанном вкривь и вкось, что-то шевелилось. Роб не горел желанием узнать, что именно. Нет, спасибо. Роб хотел закрыть охотнику глаза, но Мормо срезал тому веки – как предусмотрительно! Роб подумал, вынул мешочек с оставшимися золотыми пулями. Достал две, расплющил ударами рукояти «уокера». Убрал мешочек обратно. И закрыл мертвецу глаза золотыми неровными монетками. Вот так. Возможно, это что-то значит в загробном мире. Роб пожал плечами. Возможно, ничего. А он просто сентиментальный дурак. Роб поднялся и пошел прочь. Он прошел через весь город, уже не замечая чудовищной вони разложения, набрал воды в колодце на повороте дороги, напился сам и наполнил флягу. Тошноты не было. Человек ко всему привыкает, даже к жизни на бойнях. А потом он вернулся к ведьме. Распятое нагое женское тело. Роб медленно и не торопясь, оглядел ведьму с ног до головы. Несмотря на ситуацию, он вдруг на мгновение почувствовал желание – особенно неуместное здесь и сейчас, посреди этой кровавой вакханалии. А вот жалости не было. После смерти Медведя – нет, совсем нет. Впрочем, о Медведе он тоже не жалел. Но охотник был ему другом… и не заслуживал такой смерти. Любой другой – пожалуйста. Медведь нагрешил за свою недолгую скверную жизнь на два Ада и пару чистилищ… Но не такой. – Эй, – окликнул он Аэлиту. – Живые есть? Ведьма мучительным усилием открыла глаза. Рядом с ее головой на перекладине солидно сидели две вороны. Когда Аэлита очнулась, одна ворона попыталась клюнуть ее в глаз, но промахнулась. Ведьма дернула головой и застонала. Ворона примерилась клюнуть еще.