– Проститутки? – шепотом осведомилась Рина. Нинель схватилась ладонями за голову. – Давайте вернем Гаврилу Гавриловича. Пожалуйста! Согласитесь! Да, это дорого, но в нашем доме не поселится нечто жуткое. Ох! Рина, прости, мне срочно надо в туалет. Придется воспользоваться вашим. Не провожай меня, санузел у вас расположен там же, где у меня! Дорогая, не волнуйся, я аккуратна, ничем не больна… Последние слова Нинель произнесла, убегая в глубь квартиры. – Она сошла с ума, – заявила Рина, – у нас в доме никогда не жил Гаврила Гаврилович. – Может, сходить за ее дочкой? – предложила я. Ирина Леонидовна махнула рукой. – Она с детства странная, ничего вокруг себя не видит, двадцать лет пишет книгу про разведение кроликов. На днях открыла мне дверь подъезда и сказала: «Рада вас видеть, Иван Никифорович». С одной стороны, это приятно. Ваня – молодой красивый мужчина. Не с йоркширским терьером, который у Лидии Григорьевны живет, меня перепутали. С другой стороны, странно, Ваня-то почти два метра ростом, вес у него… м-да, не такой, как у меня. Хотя, может, мне худеть пора. И тут в двери заворочался ключ, и через пару секунд в прихожую вошел Иван. – Что-то случилось? – насторожился он, глядя на нас. – Ваня, тихо, – шепотом попросила Рина. – У нас в гостях Нинель Волынская? – улыбнулся мой муж. – Да. А как ты догадался? – удивилась я. Иван открыл дверь на лестницу и показал на туфли, которые стояли на коврике. – Соседка всегда спускается по лестнице в уличной обуви, потом надевает свои тапки и входит в чужую квартиру. – Ванечка, – донеслось из коридора, – хорошо, что ты пришел, – пожалуйста, возьми на себя труд уговорить всех реанимировать Гаврилу Гавриловича. – Нинель Михайловна, пойдемте в столовую, – предложил Иван, – там спокойно поговорим. Мы переместились в комнату. – Нинель, тебе какой чай? – осведомилась Рина. – Черный, зеленый, фруктовый? – Я люблю всякий, но пить не стану, – заявила соседка, – ты мне нальешь скороспелый. – Какой? – хихикнула я. – Скороспелый, – повторила Волынская, – зальешь листики водой, они пять минут постоят, и пей, дорогая. – Ты разве иначе делаешь? – заинтересовалась Рина, которая всегда готова записать чужой рецепт. – Конечно, да, – ответила Нинель, – любой напиток должен созреть. Кипятим заварку двадцать минут, потом сажаем на него Нюру. – Кого? – удивился Иван. – Нюру, – повторила Волынская, – она устраивается сверху на чайнике. И там сидит час и сорок две секунды. – Сорок две секунды, – ошалело повторила я. – Почему не минуту? – Потому что не минуту, – отбила мяч соседка. – Нюре положено сидеть по часам. – Сколько ты домработнице платишь? – воскликнула Рина. – Дорогая, ты задаешь очень интимный вопрос, – поморщилась соседка, – о любой другой женщине, которая проявила такой интерес, я мигом подумаю: «Птица эта – не моего поля ягода, она дурно воспитана». Но поскольку мы с тобой родные по подъезду, отвечу так: прислуга довольна. – Не каждая согласится на чайнике сидеть, – протянула я, – это неудобно, наверное. И жарко, в особенности летом. Глаза Нинели расширились. – Детонька, ты откуда в столицу приехала? – Таня – коренная москвичка, – встала грудью на мою защиту свекровь. – Да ну? – вдохновенно изобразила удивление Волынская. – А рассуждает, как пэтэушница из местечка «Курятня у дороги». Танечка, ты впервые слышишь про бабу на чайнике? Ватную куклу? Твои родители никогда не готовили правильную заварку? – У тебя работает горничная Нюра, а у нас есть грелка для чайника, – вмешалась Рина, – я тоже решила, что твоя домработница на чайнике с заваркой устраивается! – Да чтобы я наслаждалась напитком, который поломойка высидела! А вдруг она… э… звук издаст! – пришла в негодование соседка. – Хорошо же вы обо мне думаете! И как вы себе представляете сие действо? Я закрываю крышку, а баба плюхается на чайник? Она же его раздавит! Удивительная глупость может прийти некоторым людям в голову. – Меня подтолкнуло к этой мысли имя Нюра, – зачем-то стала оправдываться Рина. – И что? – с угрозой в голосе осведомилась соседка. – Так зовут ватную куклу. – Господи, да зачем ей имя? – расхохоталась Ирина Леонидовна. Нинель Михайловна сдвинула брови. – В интеллигентном старомосковском доме, в семье, где прапрадедушка жил на Тверской, а прабабушка на Мясницкой, даже половик у двери имеет свое прозвище. – Правда? – не поверила я. – Моего зовут Федор Евгеньевич, – гордо заявила соседка, – ложась спать, я всегда здороваюсь с подушкой Карелией Петровной и одеялом Семеном Сергеевичем. – Лифт Гаврила Гаврилович – не человек, – осенило меня, – это просто лифт. Подъемник. – Именно так, – согласилась Нинель. – А вы что, никак не поймете, в чем дело? Я давно вам разжевываю: Гаврила Гаврилович умер. – Сломался, – нашла я более подходящий глагол. – Умер! – взвизгнула Волынская. – Лифт работал с двадцатых годов прошлого века. Помню, как я возвращалась из школы, а он меня вез, любимый, заботливый Гаврила Гаврилович! Иван сделал глоток из чашки. – Нинель Михайловна, сколько вам лет? – Ваня, что за вопрос? – рассердилась соседка. – Фу прямо, как невоспитанно. Но тебе отвечу – тридцать два. Я быстро закрыла рот салфеткой, а мой муж стал сосредоточенно размешивать ложечкой сахар. – Кто такая тогда пластмассовая Мэри? – решила рассеять все нелепости Рина. Нинель воздела руки к потолку. – Да что с вами сегодня? Ужасный, мерзкий лифт современного образца, очень похож на этот… как его, слово плохое такое… – Проститутка? – подсказала Рита. – Это существительное литературное, его употребляли классики. Например, Куприн в романе «Яма». – Ой, нет! – занервничала гостья. – Лифты такие теперь установлены почти во всех гостиницах. Мода на них пришла из Америки, и там же придумали пакость, которая сейчас всем нравится. Ногти! О! Точно! Вспомнила! Ногти! Современный лифт похож на эти ногти! Прямоугольные, маленькие, гаденькие, в панировке из гнилых сухарей. Глаза Рины загорелись факелами. – Ногти в панировке? Никогда не пробовала, не готовила. Рецептом поделишься? А чьи ногти надо взять? Волынская с шумом выдохнула. – Я не ем эту дрянь. Зайди в любую харчевню у метро и спроси у повара. Ногти подают почти в каждой. – Интересно, чьи там ногти? – с самым серьезным видом спросил Иван. – Медвежьи? Слоновьи? Коровьи? – Чаще всего куриные, – ответила соседка, не поняв, что Иван Никифорович просто иронизирует. – Наггетсы! – осенило меня. – А я что вам говорю, – фыркнула Нинель, – вы до невозможности непонятливые. Наш старый лифт – антикварное произведение искусства: железные двери с орнаментом, стены деревянные, пол тоже, висит зеркало в бронзовой раме, стоит обитая бархатом скамеечка. Едет плавно, ты ощущаешь себя истинной королевой, аристократкой. У Гаврилы Гавриловича что-то сломалось. А все разбитое чинится. Есть человек, который его восстановит, но он дорого берет. И ясно почему: он сделает уникальный лифт новеньким. Понятно объясняю? – Сейчас да, – кивнула Рина, – а раньше не очень. Ты так выражалась, что мы с Танюшей решили, что у Гаврилы Гавриловича фамилия Лифт и он умер. – Я такого не говорила, – отрезала Волынская. – Мы так поняли, – вздохнула я. Нинель пожала плечами. – И кто виноват? Я ответила на все ваши вопросы. Теперь очередь Рины и Вани. Дорогие, что вам больше нравится: наш родной, уютный, антикварный Гаврила Гаврилович или пластмассовая, противная Мэри, похожая на типичный ноготь из харчевни?