– Сымай секрет, хлопцы. Скоро свитло встанэ. Дальше пидэмо, – сказал Димитрий Рябокобыле и Пяте. Те перемахнули через невысокие камни и, пристроившись сзади Димитрия, пошли след в след за ним. Сказал свою поговорку, да и пожалел потом. Снова думы стали одолевать Реву. Дом вспомнил, батьку, без времени почившего. Мамка-то пред Господом преставилась, когда Димитрию пяток годков от роду было. Бабка Аксинья и шептала, и травами-настоями поила, но прибрал Господь рабу божию Марию. Ожинившись, назвал Димитрий доченьку в честь матери, Марусей. «Эх, снова все к одному сводится. Куда нэ кынь, скрызь клын, – подумал про себя Рева и, отгоняя навязчивые мысли, вновь махнул руками, рассекая воздух. – Званье казачье, а жыття собачье». Вот и излучина реки. Младший урядник Димитрий Рева подозвал к себе казака Пяту Иванка. Распорядился подымать хлопцев и строиться. – Пока сонце зийдэ, роса очи выйисть! – с задором в голосе сказал Димитрий. Кручина для казака в походе – злейший враг. Дух – он на то и дан, чтобы его в бодрости держать. Рева, подойдя к реке, снял папаху и сунул голову в бурный, обжигающий холодом, поток. – Бог баче, та нам нэ кажэ, – сказал он, вновь надевая папаху. Холодные струйки воды стекали по бороде и усам, капали за отворот бешмета. Силой и бодростью вновь наливалось тело, превращаясь в несгибаемую сталь. – Бога бийся, а на сэбэ надийся, – сказал Димитрий громко, сбивая с души последние остатки хмарных мыслей. Иванко ревностно побежал исполнять распоряжение младшего урядника. Ему хотелось показать себя в этом походе. То, чему его научили. Через четверть часа отряд казаков вновь был в седле. Димитрий скомандовал: «С богом, братцы!», и казаки походным строем выдвинулись дальше. Утренняя серость проникала постепенно в ночной туманный воздух. Рассвет, как и закат, в горах наступает внезапно. Казакам нужно было пройти еще с десяток миль, чтобы затем, помогая основной группе станичников, ведомой Миколой Билым, закрыть проход в ущелье. Дабы перекрыть возможный путь отступления черкесам. Шли шагом, молча. Рева пристально всматривался в склоны гор. Скорее для самоуспокоения. Ведь порой и днем не сразу заметишь среди валунов да кустарников фигуры притаившихся за ними горцев. А в данный час, когда свет Айсулу стал лишь ослабевать, разбавляемый серым предрассветным светом, разглядеть что-либо на склоне даже меткому казачьему глазу было практически невозможно. Рева подозвал знаком к себе Гната Рака и шедшего рядом с ним Иванко Пяту. – Где-то здесь должна быть наша крепостица. Старшим там Гамаюн, – сказал младший урядник. – Замаскирована она хорошо. Надеюсь, что горцы прошли мимо. Подойдем ближе, нужно будет узнать у Гамаюна, что видели, что знают. В прибрежных лазлах послышался шорох. Рева поднял правую руку вверх – «Внимание». Станичники замерли как вкопанные. Но тревога была излишней. Из кустов ивняка выскочила горная дрофа и, увидев всадников, вновь скрылась среди густой травы. Рева повернулся к станичникам и собирался дать команду «Вперед», когда увидел, что сквозь серый предутренний воздух, извиваясь, как будто черная змея, в небо подымается струйка дыма. Младший урядник, зажмурив глаза, тряхнул головой в надежде, что все это ему кажется. Вновь открыл глаза… – Не показалось, – тихо произнес Димитрий. Примерно с того места, где по определению должна была находиться крепостица, подымался вверх черный дым. Рева прислушался. Было тихо. Ни громких голосов, присущих черкесам, когда они совершают свои набеги, ни выстрелов. Димитрий махнул рукой: «Вперед». Отряд двинулся дальше, так же шагом. Пускать коней рысью не было смысла. Кони могли повредить ноги, а конь – это полноценная боевая единица. Впереди был поворот. Река делала изгиб, уходя вправо. За поворотом начинались заросли ивняка. Чуть выше, на склоне, буйно рос кавказский кедр. Среди этой рощицы и располагалась казачья крепостица – дальний пикет – сторожевая застава. С нее велось наблюдение за приграничными с горцами территориями. В нужный момент, когда было ясно, что готовится набег, с крепостницы и посылался сигнал «Сполох». Отчетливо пахнуло гарью. Огня не было видно, но дым шел густым потоком к небу. Все говорило о том, что горцы, возвращаясь в аул с добычей, заметив крепостицу, решили напасть и на нее. К тому же перевес сил был явно на их стороне. Рева вновь подал знак: «Стой». Отряд остановился и спешился. Димитрий отобрал из молодых казаков десяток самых крепких. Из «стариков» взял двух братьев Раков и Степана Рябокобылу – богатырского роста, косая сажень в плечах. Рябокобыла хорошо владел бакла-новским ударом и рассекал своих противников в сшибке до седла. – Задача такая, – тихо произнес Рева, – рассредоточиваемся по склону и подымаемся к крепостице. Рушницы наизготовку. Смотреть в оба. Цепляясь за корни кедров, торчащих из земли, казаки стали подыматься по склону. Подойдя метров на десять к крепостице, Рева дал знак «Затаиться». Перед глазами станичников всплыла трагичная картина недавнего боя. Ворота и часть ограды крепостицы были развалены, от сторожевой вышки и от бывшей небольшой казармы, от которой остался лишь нижний связующий ряд бревен, шел дым. С тлеющей надеждой Рева послал двух братьев Раков разведать обстановку. Те юркими тенями добежали до ворот и скрылись за ними. Прошло минут пять, может быть, десять. В ожидании время идет в совершенно ином измерении. В створе разбитых ворот, точнее, в том, что от них осталось, показался Гнат Рак. Он махнул рукой, показывая, что врагов на территории крепостицы нет. Рева дал приказ двинуться вперед и повел за собой станичников. Казаки не могли и предположить, что им придется увидеть. – Як Мамай прошел, – отрешенно сказал Димитрий Рева. – Неужто ни одной живой души?! Казаки дружно закрестились, видя побоище. В душе урядника еще теплилась надежда. Судя по изрубленным телам станичников, казаки дрались до последнего. По следам крови можно было понять, что и черкесам досталось немало. Рева снял с головы папаху и, медленно ступая, обошел место кровавого боя. Изувеченные тела односумов-станичников. Многих он знал с детства. Теперь они лежали пред ним изрубленные. Димитрий вглядывался в лица, пытаясь разглядеть знакомые черты, но среди павших казаков он не видел командира крепостницы – Гамаюна. «Неужели его забрали черкесы?! В рабство продадут или обменяют», – Рева пребывал в догадках. Проходя мимо бывшей казармы-землянки, он прислушался – ему почудился стон. Димитрий машинально потянулся к шашке. Стон стал громче и отчетливее. – Гнат, Стэпан, ходь сюды! – крикнул Рева Раку и Рябокобыле. – Гляньте, шо там. Казаки подошли ближе. Через развал бревен они увидели окровавленное тело Гамаюна. Одно из бревен лежало на его ногах. Лицо было в кровяной корке, черкеска разорвана справа на груди. Оттуда сочилась тонкая струйка крови. – Димитрий, ходь сюды! Гамаюн раненый, – выпалил Гнат Рак. Степан Рябокобыла уже освобождал Гамаюна из завала. Рева опустился на колено и, приподняв голову Гамаюна, снял с него папаху. Волосы на голове слиплись от крови. Кровь, залив лицо казака, спеклась в одну корку. Рева попытался ее убрать, но получалось плохо. – Гамаюн, братец, – крикнул Рева. Но подхорунжий лишь стонал. – Отвоевался казак. – Вин на ладан дыхае, – сказал, тяжело вздохнув, Степан Рябокобыла. – Не с нами уже. Отходит. – Языком меньше балтай! – зло одернул его Димитрий. – Бог нэ биз мылости, казак нэ биз щастя! Лучше покумекаем, станишные, как Гамаюна быстрее в станицу отправить. Бабка Аксинья выходит. И не таких вытаскивала! Положение усугублялось тем, что Гамаюн потерял много крови. Счет шел если и не на минуты, то на часы. – Эх, арбу бы сейчас. До Мартанской быстрехонько бы догнали, – вставил свое слово Иванко Пята. – Проще крылья вырастить, – хмыкнул Рябокобыла. – Ага. Кэпкуэш, чи ни? Була сыла, як маты на руках носыла. Где визьмеш ту арбу?! – резко оборвал Пяту младший урядник. – Погодь, Дмитро, хлопець дело кажэ, – встрял в разговор Гнат Рак. – Тильки покумекать трэ… – Тихо! – одернул его Рева, поднеся руку к губам. – Чуете?! Казаки застыли на месте, вслушиваясь в каждый шорох. Снизу, с дороги у подножия склона, где Рева оставил вторую половину отряда, доносились знакомые звуки. Как будто река перекатывала мелкие камни или кто-то ударял по камням деревянной чакалкой. До слуха донеслись слова одной из народных песен, которую черкесы обычно поют в дороге. Какой-то джегуако негромко пел, прерывая временами песню игрой на камыле. – Вот и арба! Бог послал! – с радостными нотками в голосе сказал Рева. – С нами Бог, – закрестились знамению молодые казаки. – Стэпан, будь ласка, визьми двух хлопцев и гэть до низу. Арба эта нужна как воздух! Рябокобыла не заставил себя ждать. Взяв двух молодых казаков, он змейкой, переступая мелкими шажками, сбежал вниз, к подножию. Несмотря на свой недюжинный рост, Степан довольно ловко и быстро спустился по склону. Молодые казаки, семенящей походкой следовавшие за ним, еле поспевали, чтобы не отстать. Рева оставил у бывшей крепостицы Гната Рака и еще троих молодых казаков, а сам с остальными станичниками спустился вслед за Степаном Рябокобылой. Тот уже держал под узцы двух запряженных в арбу коней местной адыгской породы. Кони пытались встать на дыбы, чтобы освободиться от незнакомца, но Степан держал их крепко, не давая возможности двигаться. Его руки, словно лещотки металл, держали фыркающую от недовольства двойку шоолохов. Чувствуя силу, державшую их в узде, кони присмирели и успокоились. Чего нельзя было сказать о тех, кто сидел в арбе. Это были два средних лет мужчины и мальчик-подросток. Рева не ошибся, услышав слова песни. Мальчик держал в дрожащих от волнения руках камыль. Его спутники, подняв руки кверху, тем самым показывая, что оружия у них нет, также были напряжены. Рева подошел к арбе и, приложив правую руку к сердцу по горскому обычаю, поздоровался – «Сау бул!» – и показал знаком, что зла никто горцам не желает. Те немного успокоились и опустили медленно руки. Было понятно, что сидевшие в арбе по-русски не говорят. Среди казаков также не было тех, кто мог балакать по-черкесски. Рева, насколько у него это получалось, объяснил жестами, что им необходима помощь. Показывая на дорогу, ведущую в станицу Мартанскую, он так же жестами попытался объяснить горцам, что им нужно будет ехать по этому шляху до самой станицы, чтобы доставить туда раненого казака. Горцы, все еще недоумевая, покорно мотали головами, мол, ясно, уважаемый, сделаем. Рева старался держать себя в руках и не искушать себя. С тех пор как потерял он жену и доченьку, лютой ненавистью он пылал к горцам. Для него они все были варнаками. Он не делил их на мирных и воинственных. Но сейчас он понимал, что от этих троих и их арбы зависит жизнь его станичника, односума, друга. А это все не халам-балам для казака. Поэтому младший урядник Рева, не давая воли порывам звериной ярости, которую он испытывал к горцам, мыслил в данный момент трезво, вспоминая слова Священного Писания о други своя. Именно забота о Гамаюне, с кем он делил и кусок лепешки, и глоток воды, и коня в бою, заставляли его быть дружелюбным к этим сынам гор. Те же, в свою очередь, понимали, что откажись они в данный момент или не довезут в целости этого раненого гяура, за их жизни никто не даст и ломаного гроша. В душах горцев смешались вместе и чувство страха и чувство уважения к этим людям. Тоже горцам, живущим с ними по соседству, таким же воинственным и смелым воинам, но верующим не в Аллаха, а в Ису. Иисус является в Исламе одним из величайших пророков мусульманской религии и носит имя Иса ибн Марьям аль-Масих (Иса сын Марии мессия). Эпитеты, которыми называют в Исламе Иисуса – раб Аллаха или Абдуллах, посланник Аллаха или расулюЛлах, праведник или салих, слово Аллаха или калиматуЛлах, речение истины или кауль аль-хакк. Также пророк Иса носил имя Масих, что означает «мессия» – таким именем Иисус назван в Священном Коране. Поскольку Иисус носил имя Иса ибн Марьям, то это подчеркивало особую роль его матери Марьям в Исламе. Пророк Иса по Исламу явился к израильтянам для того, чтобы подтвердить то, что Тора (Таурат) является подлинной, и также принести израильтянам еще одну священную Книгу Всевышнего – Евангелие (Инджиль) – новый Шариат. Пророк Иса в Исламе – это один из посланников Всевышнего Аллаха (расулюЛлах), такой же, какими были Нух, Ибрахим Муса и Муххамед. Иисус в Исламе идентифицируется с пророком Исой, но в Священной Книге Коран отвергается идея Троицы и отрицается представление христиан об Иисусе как о Боге и Божьем Сыне. Священный Коран подчеркивает, что Иисус – раб Божий. Димитрий послал нескольких казаков вверх, к бывшей крепостице. Те вернулись примерно через полчаса, неся по двое тела павших товарищей. Увидев это, горцы, сидевшие в арбе, окончательно поняли, что требовалось от них. Спрыгнув на землю, они помогли казакам уложить тела и накрыть их рогожей. Раненого Гамаюна несли на волокуше, собранной из веток, четверо казаков. Волокушу укрепили на арбе, чтобы меньше трясло на ухабах. Гамаюна привязали ивовыми ветками к самой волокуше. Рева подошел к стоящим в сторонке горцам. Где словом, где жестом попытался донести до их сердец, что вверяют в их руки жизнь своего боевого товарища. Горцы в ответ показали, что просьбу выполнят и раненного казака и тела убитых в станицу доставят. Димитрий снял с шеи амулет и, передавая его одному из черкесов, дал понять, что это своего рода пропуск на казачьих залогах и постах. Подойдя к лежавшему в арбе на волокуше Гамаюну, Рева склонился к нему, прижавшись лбом ко лбу. Что-то прошептал вполголоса. Стоявшие рядом с ним станичники так и не поняли, что именно. То ли молитву читал младший урядник Рева, то ли прощался. В последнее время часто его мысли тяжелые посещали, убиенные супруга с доченькой во снах приходили. Понимали станичники, что не тот стал Димитрий. Гложет его душу тоска, хотя и не показывает он этого явно, но чуйка казачья не подводит никогда. Вот и сейчас гадали односумы-станичники, о чем шептал Димитрий Рева, склоняясь над раненым Гамаюном. А Димитрий и вправду, видимо, чувствуя неладное, мысленно прощался со своим боевым товарищем. Нет! Он был уверен, что горцы, давшие слово свезти тела в станицу, обещание выполнят, чего бы это им ни стоило. Цену слову они знали. Димитрий сомневался в том, что он вернется живым из этого похода. Уж много знаков было ему за последнее время. Подняв голову, он перекрестил Гамаюна и лежавшие рядом с ним тела станичников и, надев снова папаху, махнул резко рукой: «Трогай». Один из горцев хлестнул коней, и арба затряслась по каменистому шляху, ведущему в родную станицу. «Поможи, Боже!» – прошептал Димитрий, когда арба с телами его товарищей, подпрыгнув на очередном ухабе, скрылась за большим валуном. – Хрыстос в небесах, а душа в телесах, – сказал он стоящим несколько позади него казакам. – Бог души нэ возьмэ, покы вона сама нэ вылэтыть! – Так, Дмитро! Так! – ответил, подошедший к нему Гнат Рак. – Бог нэ выдаст, свиния нэ зъйист. 7.3 – Смотри, – закричал Филимон, подцепив ногой ремни с шашкой в ножнах и простым кинжалом. – Я иду, и тут меж камней блеснуло что-то. Дай, думаю, посмотрю! А это схрон чей-то! Михась, младший брат сотника Миколы Билого, скинул с плеч тушу молодого кабанчика – повезло на охоте – и быстро подошел к другу. – Дай посмотрю. – Казачий схрон! – ликовал Филимон, и в предутреннем сумраке лицо его светилось от счастья. – Дурень ты, – сказал Михась и покачал головой. Хлопец потянул чужую шашку из ножен. Блеснула ухоженная сталь. Беспокойство усилилось. – Дурной знак. Кажись, беда случилась великая, раз казак свое оружие оставил. – Да что могло случиться? – беззаботно хмыкнул Филимон. – Ну, отрабатывали, может, какую учебную тревогу – видели же дымы, не зря твой брат ученья проводит. – А то, Филя, и случилось, – сказал Михась и посмотрел вверх на гладкую стену камня, бесконечно уходящую ввысь. – Что никто просто так лезть к небу не станет. Если только не такой дурной, как ты. – Да ни, – Филя неистово закрестился. – Дураков нэма так рисковать.