Глава 4 4.1 Вестовой Пашка Кочубей, загнав коня и бросив его в ущелье, теперь карабкался по кручам каменных глыб, сокращая расстояние. Мысль была одна: успеть в крепостицу и принять наравне с другими бой. Приказной Рудь, удачно встретившийся на шляхе, доставит донесение Гамаюна дальше, передаст по цепочке, а у него другая доля. И пусть подхорунжий потом распекает, но кто знает, может, как раз без его, Пашкиного, выстрела не обойдутся: Кочубей, вчерашний парубок, а ныне молодой казак, уже сбривший пух и отращивающий первые усы, славился не только навыком лазания по таким отвесным каменным стенам на пальцах, но и умением виртуозно стрелять. Меткость та от Бога была, стрелял на чутье с далеких расстояний и редко мазал, чем удивлял даже более опытных товарищей. Преодолев очередную гряду, Пашка волчьим скоком поднялся до следующего уступка, пересекая колтычки[55], и поднял голову, оценивая стену. Темная, она дышала холодом камня, спрятанная в естественной тени от солнца. Естественный вековой глянец местами покрылся трещинами и был выбит крохотными ямками. На них вся надежда. Высоко в небе парили в большом круге два орла. Далекие, они походили на крохотные черные точки. Казалось, орлы прочитали мысли человека и теперь, не веря, кружили, подстегнутые интересом. Что же ты предпримешь, двуногий? Насколько ты безрассуден? Угомонился бы, что твой выстрел? Кому он нужен? «Нужен! – думал молодой вестовой, не гоня упрямые мысли. – А что, если Гамаюн специально меня отправил из крепостицы, как самого молодого? Ведь мог любого! И хоть вестовой для таких поручений и нужен, но при осаде ему бы стрелок лучше пригодился. Так успею. Я должен!» Кочубей вздохнул, справляясь с дыханием. Можно обойти и потерять драгоценные несколько часов, но если подняться по этой вертикали, то крепостица внизу станет видна как на ладони. Нет времени для раздумий: время потеряешь, а там ночь придет – в горах быстро темнеет. И не так прогулка ночью страшна, как страх опоздать. Пашка замер, прислушиваясь, успокаивая сердце, и начал раздеваться, снимая с себя лишнюю одежду и амуницию. Шашка и кинжал точно не пригодятся, патроны же все забрал, забив кармашки патронташа до отказа. Повесил за спину, на другое плечо винтовку перекинул, подогнал ремни, – не улететь бы с таким грузом вниз. Хотел и свиные чуни скинуть, но босиком по горным тропам не пробежишься потом, когда стену преодолеешь. А скорость по-прежнему важна будет. 4.2 Сколько надо продержаться? Вестовой горными тропками ушел к своим, и если не убьют парня, то быстро доставит донесение – проворен казак, да и местность знает как свои пять пальцев. Такой и коня потеряет, и если голову не свернет, то обязательно доставит весть, пускай хоть бежать придется. В лагере сборы недолгие – один молодняк не погонят, сполохом всех соберут и двинутся. И тут первая печаль: где один прошел, там сотня вряд ли быстро сможет. Тропы не те, скорость не та, шуметь нельзя – обвал можно вызвать, завалит тогда камнями, и не станет тогда помощи. Не станут так безрассудно рисковать. «Значит, до вечера! – подумал подхорунжий и погрустнел, сделавшись еще серьезнее. – А если не успеют, то в горах заночуют, и тогда только к завтрашнему дню ожидать». Казак сжал зубы. Наверняка Билый скажет потом, что надо было отходить и ховаться в плавнях, ожидая прихода основных сил. Но вот в чем вопрос. Сам бы сотник так поступил? Нет. А кто бы так поступил? Кто ховаться в плавнях станет, бросив пост? Никто. «Завяжу бой, а потом посмотрим, кто кого. Может, Билый вышлет вперед удальцов, может, одиночки подтянутся какие. Главное – выиграть время!» Подхорунжий знал: все так думают, казаки верят в локоть товарища, никто никого никогда не бросал. Главное – продержаться как можно дольше, дать увязнуть абрекам в драке. Пока с крепостицей не разберутся, табун вряд ли погонят через брод, не станут так рисковать лошадьми. Первые попытаются снести заслон крепостной, наверное, думают, что и нет тут никого. Ведь, по здравому смыслу, можно и отойти. Можно. Подхорунжий усмехнулся. Натянул папаху глубже, по уши, стал руку приподнимать, готовый отдать приказ канониру. Пальцы нежно поглаживали ствол винтовки Пибоди-Мартини. Ласточки с шумом вылетели из гнезда под крышей землянки, делая вираж на солнце. Проводил взглядом полет, выдохнул. Казаки молча тоже ждали, тщательно выцеливая противника. Гамаюн резко махнул рукой, выкрикивая: – Пли! – Мортира рявкнула, канонир разжал уши, прищуриваясь и оценивая попадание. Знатно ли осыпало картечью абреков? Сколько полегло? В оседающей пылюке барахтались подбитые лошади, подминая под себя всадников. Мало: две-три. Надеялся больше разглядеть. – Залпом, пли! – секундой позже отозвался урядник. Сухой треск слился в один залп. – Ховайся! Живо! – Гамаюн уже не смотрел, как кононир укрывается в землянке, вскинул винтовку к плечу, ловя цель на мушку. Спустил курок. Абрек слетел с седла. Этот больше не будет ходить в гости. В ответ начинали беспорядочно стрелять, и подхорунжий поспешил укрыться за бревенчатой стеной. Пули тут же расщепили дерево рядом. Надо менять позицию. – Зараз. Зараз, – бормотал сам себе Гамаюн, на миг выглядывая из-за угла и вылавливая из клуба пыли новую цель. «Много диких, нельзя мазать!» – на мушке запрыгало искаженное заостреное лицо, взял ниже, целясь в грудь, выстрелил и промазал – в последний момент дернулся под горцем конь, и пуля в шею животному угодила. Практически не целясь, на чутье стреляя, услал еще две пули, одну за одной, без паузы. Звук прорезался, оказывается, от рева мортиры уши заложило. Трескотня выстрелов, крики, ржание. Абрек кубарем слетел с раненого коня, ловко перевернулся, вскочил невредимый из пыли, уцепился за стремя мимо мчавшегося скакуна и побежал к плетням дальше, вытаскивая на ходу револьвер. Новая пуля раструхлявила бревно, и дерево жалобно завибрировало, загудело, принимая в себя свинец. Гамаюн на секунду прикрыл глаза, пытаясь проморгаться от мелких песчинок, что нещадно глаза кололи, и увидел смерть Митюхи Червоного – сразу несколько пуль в того угодили, так и уткнулся лицом в ложе, целясь во врага в последний раз. Был казак – и нет казака. Подхорунжий зажмурился, мысленно читая молитву, выдохнул, вынырнул. Сразу на мушку горца очередного поймал, спустил курок. Вылетел абрек из седла. На движение среагировали, и тело, пулю словив, дернулось резко вправо, разворачиваясь. Обдало бок горячим. Пластун, плотно губы сжав, быстро перезарядился. «Думал, дольше продержимся, повернут изувурги, а оно вона как оказалось – отчаянные и упертые. Видать, давно им наша крепостица глаза мозолила». Гамаюн снова высунулся и выстрелил. Поймал взглядом урядника, тот обернулся, в отчании ища командира, и одними губами прошептал: – Не сдюжим, – сам пугаясь слов. Подхорунжий, конечно, не услышал, но понял без лишнего, тут же свистнул, зычно закричал, перекрикивая гомон боя: – Браты! Отход! – Открыл дверцу землянки и упал на колено, выстрелами прикрывая откликнувшихся казаков. 4.3 Багровым кругом катилось дневное ярило за кромки гор, зависая на их острых вершинах. День клонился к вечеру. Жара, сопровождавшая отряд Димитрия Ревы на пути через ущелье, спала. Кони пошли чуть резвее. Совсем рядом петляла, словно огромная змея, горная река. Она несла свои воды через земли казаков на черкесскую сторону. Течение ее то замедлялось, слегка разливаясь и омывая каменистые берега, то, словно горный барс, бросалось по перекатам, опрокидывая небольшие камни, делая переправу через нее невозможной. Отряд младшего урядника уверенно продвигался к своей цели. Впереди шел на пегом мерине местной черкесской породы сам Рева. Два брата, Григорий и Гнат Раки, односумы Димитрия Ревы, ехали чуть позади. За ними шли походным строем молодые казаки, не знавшие до сих пор вооруженных стычек с врагом. И замыкающими шли Степан Рябокобыла и Сидор Бондаренко. И братья Раки и Рябокобыла с Бондаренко были казаки стреляные. Не раз хаживали они со станичниками гонять басурмана по скалам да за зипунами. Горы они знали хорошо и могли ориентироваться в них даже ночью. Билый заведомо выделил в помощь младшему уряднику Реве пятерых бывалых казаков. Зная жоглый[56] нрав молодежи и желание выделиться в первом для них боевом походе, старики были призваны охолаживать[57] прыть парубков, дабы те не наделали глупостей. Молодых казаков к понюшке пороху приучали постепенно. Беря на первые боевые задания, их старались держать в резерве, сберегали. Боевому искусству и джигитовке казаков начинали учить с детства. К восемнадцати годам из казака получался смелый и ловкий воин. Но кострычить[58] ловко лозу, попадать пикой на всем ходу в кольцо, стрелять на ходу в цель – это одно. Совершенно иным выглядел бой в реальности, когда в тебя в ответ также летели пули и твердая рука врага с шашкой тянулась к твоей голове. Поэтому казаки и держали парубков в резервных группах и пускали их в бой, когда его исход был предрешен не в пользу врага. Так казачий дух, закаленный в регулярных тренировках, отшлифовывался и превращался в несгибаемую сталь, способную, подобно крепкому кар-бижу[59], разить врага. Молодые казаки, слегка утомленные переходом и жарой, шли на конях шагом, глядя изредка по сторонам и стараясь держать походный строй. Рева же и его одно-сумы, напротив, не сводили глаз с прилегающих скал. Ничего не ускользало от их пристального наметанного взора. За уступами скал мог запросто скрываться не один десяток черкесов, которым, чтобы уничтожить небольшой конный отряд, не понадобились бы даже ружья. Достаточно было столкнуть вниз пару увесистых валунов, и камнепад смел бы казаков вместе с конями. Рева дал знак рукой остановиться. Младший урядник несколько раз, раздувая ноздри, глубоко вдохнул воздух, словно горный барс, когда выслеживает добычу. Ветер донес запах еще свежего лошадиного навоза. Рева слегка насторожился. Он также знаком подозвал двух братьев Раков и Сашко Калиту – одного из молодых казаков, ехавших в первом ряду. Младший урядник залихватски закинул согнутую в колене правую ногу на седло и облокотился предплечьем правой руки на бедро. – Ну-ка, хлопцы, разнюхайте, шо там попэрэду. Дюже навозом лошадиным воняеть. Да глядите, шоб все нозирком[60], – негромко распорядился Димитрий. Прячась за валунами, короткими перебежками трое посланных на разведку казаков скрылись из виду. Вернувшись через четверть часа, Гнат Рак доложил: – Кубыть тихо усе. Привал варнаки делали. Оттель и гний конский дюже воняеть. Черкесы кубырь сробылы. Гати[61] рясно[62] навтыкали. Мы с хлопцами шлях зачистили. Могем дальше двигать. – Добре, – ответил Рева. Вновь вдел носок правой ноги в стремя, слегка выпрямил спину и дал отмашку двинуться дальше. Справа все так же шумела река, разговаривая с камнями. Порой из ее чистых вод выпрыгивала форель, на секунду зависая над течением, и вновь окуналась в обжигающую холодом воду. По противоположному склону, полого спускающемуся к реке, островками расположились кушнари[63] дикой горной акации. Среди ее мелких темно-желтых цветков завели свою вечернюю перекличку турчелки. В воздухе пахло прохладой и свежестью, идущей от реки. Пики скал, словно зубы великана, кусали солнечный круг. Оставалось совсем немного времени, и солнце зайдет за горные уступы, поднимающиеся, казалось, неприступной стеной. В горах темнеет быстрее. Необходимо было найти место для ночевки, чтобы отдохнуть самим и дать отдых лошадям. Впереди, на расстоянии в полверсты, в лучах заходящего солнца багровым всплеском сверкнула излучина реки. Здесь ее течение замедлялось. Слева шла все та же отвесная скальная стена. Между ней и излучиной реки природа создала колтычок, достаточный для стоянки полусотни всадников. Здесь и решено было сделать привал. Димитрий Рева выделил из молодых хлопцев двоих коневодов. Все казаки спешились. Коневоды приняли лошадей и отвели их в сторону, к зарослям ивняка. Когда лошади остыли, их напоили и пустили пастись. Находясь на территории врага, было решено костры не разжигать. Рева выставил два секрета. В каждый из них он определил двух казаков. Рябокобылу и молодого казака Иванко Пяту младший урядник отослал на версту вперед по пути следования. Те залегли среди валунов и затаились. Двух других – Гната Рака и парубка Журбу – Рева отправил к излучине реки. Они укрылись среди ивняка, густо росшего по берегу. Вечеряли кто хлебом, кто лепешкой, натертыми соленым бараньим курдюком. – Всем спать, – сказал Димитрий. Сам же дремал в полока, читая про себя молитвы ко Господу и Богородице. Ночь своим черным покрывалом в час накрыла и окрестные скалы, и реку, и лагерь казаков. Лишь Семь сестер, Стожары да Чумацкий шлях разливались по темному небосводу мягким голубоватым светом. Эти небесные путеводные знаки, по которым со времен седой древности находили нужную дорогу предки черноморских казаков – запорожцы. Да и сейчас не утратили казаки навыка их пращуров – ориентироваться ночью по звездам. Димитрий лежал на спине, закинув обе руки за голову. Остро пахло полынью. Находясь в полудреме, почудилось ему, что жива его красавица жена Фотиния, жива и его доченька Марьюшка. Смеются обе, увидев его, пришли на покос. День жаркий, солнечный. Младшенькая все ручонки тянет, обнять хочет, букетик ромашек протягивает, приговаривает: – Что ты, папка, полынь нюхаешь, на ромашек тебе! Нарвала, пока поднимались. Жена губы пухлые в улыбке кривит, качает головой, улыбается, протягивает белый тугой узелок. – Смотри, коровка божья по цветку ползет, сейчас к тебе полетит! – слышится радостный детский крик. Принесли девчонки трапезничать: холодного айрана в макитэрке[64] да свежую лепешку из кукурузной муки. Протягивает Димитрий руки, чтобы обнять дорогих своих жену и доченьку, а по их белым платьям кровь пятнами выступает. И позади них черкес злобно кэпкувает[65], оскалив зубы. В руках рушница, из дула дымок сизый струится. Вздрогнул Димитрий, открыл глаза. Исчезло видение. Тоска на душу легла, печалью глаза увлажнились. Прошлым летом, когда Рева в походе был, шайка черкесов на бахчу станичную наскок сделала, где в то время жена его Фотиньюшка кавуны вместе с другими казачками прибирала. А доченька рядом с мамкой была. Черкесы Марьюшку забрать хотели, да не дали казачки своих в обиду. Стрельнул тогда один черкес из ружья и попал в доченьку. Пуля с ее тельца вышла и в мамкино попала, под самое сэрдэнько легло. Так и схоронили их обеих без Димитрия. Лютой ненавистью воспылал Димитрий с той поры к варнакам черкесским. Боялись они его. Убитым черкесам уши отрезал. По вере мусульманской их после смерти в рай басурманский за уши притягивают. У кого ушей нет – харам. Сразу в ад попадает. Так и не женился Димитрий боле. Бобылем жил. Поначалу подумывал сменить черкеску на рясу монастырскую. Воином Христовым стать. Да грехов своих боялся. Не дадут во врата монастырские войти. В миру остался. Смерти искал. Подобно волку, басурман грыз, проходя порой по шляху судьбы, как по острому карбижу. Молитва и вера крепкая спасала. Забылся в полудреме вновь младший урядник Димитрий Рева. Тело и голова требовали отдыха. Глава 5