– Перекрестись, – чуть не плача, простонал я. Не мог я понять, в каком мире нахожусь. Где правда, а где вымысел. Только крест и спасет, если дьявол принял обличье Николай Ивановича. Микола обмахнулся крестом, видя все еще мои недоверчивые глаза, достал нательный крест и еще раз обстоятельно перекрестился, целуя святой образ на распятии. Я все еще не верил. Где-то скрывалась тайна, прикрыл глаза, смахивая ресницами слезу, то ли от боли появившуюся, то ли от страха. – Где я? – прошептал я. Казак не ответил, возился с торбой. – Где я?! – спросил громче. – Выпей, Иван Матвеевич. Держи! Да вот она! Не трясись. В руку сам вложу. Я машинально сделал несколько глотков и задохнулся, когда горло обожгло. Пелена с глаз стала сходить. Микола оказался прав. В голове прояснилось. Я огляделся, слабо вертя головой. Скрип колес, тряска, отдающая в спину, жухлая солома – одно пришло на ум: – Повозка? Мы едем? Куда? – Арба, – тут же отозвался казак. – Болгары в гости к себе зовут. Поедем? – Подмигнул лихо, словно на пироги нас звали. А может, на пироги? И нет никакой войны? Небо-то вон какое знакомое. Одно оно. Без начала и края. Спину заломило, и я вспомнил про ранение. Вернулся на землю. – Мне в штаб надо, – я отрицательно закачал головой, – какие гости?! Никак нельзя задерживаться! Война же. – Да лежи ты, неугомонный! Бежать уже собрался! Журнал свой еще возьми. Зачитаешь донесения. – А нужно? – на всякий случай спросил я, задумываясь. Как же я мог забыть про журнал? Вдруг спросят? – Да лежи ты! Не трепыхайся! Забудь про журнал. В гости мы едем. Теперь нам все можно, – закивал головой Микола, сдерживая зевок и равнодушно посматривая по сторонам. Я даже поверил на какой-то миг, что мы на прогулке, пока казак не продолжил: – Нет дороги у нас назад, Ваня. Проход перекрыт черкесами. Будут искать нас. Как собаки, все обнюхают. – Да зачем мы им, Коля? Зачем? – откровенно забеспокоился я. – Зачем мы диким? У них других забот, что ли, нет? Аулы, детишки голодные, стада овец! Да, не до нас им! От мысли, что от двух недобитых русских чего-то хотят злые горцы, стало особенно нехорошо. Беспокойство охватило все члены и принялось вытеснять остатки разума. Очередная горячка сменилась холодом и затрясла тело ознобом, стоило только вспомнить черных джиннов, появлявшихся из скалы и сеявших смерть вокруг себя. Страшные, беспощадные, умелые и теперь идущие по пятам… Пластун наклонился к уху и жарко зашептал: – Золото у нас, Ваня. Золото. Много! Понимаешь? – Не особо, – вяло признался я, имея твердое намерение вывалиться из арбы и уползти в степь. Там не найдут, там простор. – Золото, Ваня, немалое. Состояние большое. Черкесы теперь не одну душу задавят, подбираясь к нам. Рыть станут до последнего, допрашивая каждого мертвого, ни детишек, не женок не пощадят. – Отдадим? Казак покачал головой, глянул, как на дитя неразумное. Я понял – все равно задавят как котят. Без всякой жалости. Я чувствовал угрозу, зависшую над нами темной тучей, в которой уже громыхали яркие молнии. Боль в спине опять резанула турецким ятаганом. – Золото, бараны. Спасенный корпус – понимаю. Месть и опять же золото. – Мысли беспорядочно крутились в голове, и, кажется, я говорил их вслух. Я не боец, возможно, пластун здесь только из-за меня. Что делать? И стреляться поздно. Не по чести как-то. Казак подумает, что поручик трус. И нет никакой доблести в артиллерии – все там такие. Не посрамлю! Время ушло безвозвратно. Потерял я шанс выйти с честью из игры. Наверное, в пещере тоже было поздно. Что же я не погиб во время боя? Теперь такие трудности создаю. – Что же мне делать, Николай Иванович? – Хлебни. – Пластун снова протянул баклажку. Я послушно отхлебнул. Плохая местная водка раке, рака, арака, или как там ее, и на этот раз помогла. Противный вкус заставил поморщиться, но мысли, хоть со скрипом, побежали быстрее. Нам же угрожает реальная опасность. Гибель! Сам же дал понять, что дикие черкесы от нас не отстанут, будут преследовать до последнего. Я знал чужую жестокость не понаслышке. Страх легким крылом коснулся чего-то внутри. Сжалось и расслабилось. А чего, собственно, бояться? Смерти? Так жизнь наша в руках Божьих, и не один волос не упадет с головы моей без Его позволения. Безвестности? Правда все равно воссияет. Через год или столетие. Потомкам не за что будет нас стыдиться. Нужно только Миколу слушать. Микола вытащит. Микола знает, что делать. Скажет порешить себя, так пущу пулю без раздумий. Ну что улыбается? Что за беззаботность? Нипочем, что ли, невзгоды, и страха не ведает? Взгляните на него, кабы не пшеничные усы – турок, да и только. Ему даже катание в тылу у неприятеля нравится, принимает как забаву, тупя остроту действительности. Бесшабашный. Уверенный. Казаку же все было нипочем: черкесы, турки, разбитая арба, медленно едущая по ухабам дороги вглубь страны неприятеля – не удивился бы, если бы сосед запел. Вся моя жизнь зависела от Бога, Миколы, болгарских крестьян, их жен, от кого угодно, только не от меня. Каверзный вопрос завертелся на языке, но вместо него спросил: – А болгары, те, что нас везут. Как ты с ними договорился? – Да как в сказке! – В сказке? – переспросил я, холодея и поджимаясь. – Да не чурайся ты. Я слово волшебное знаю! – усмехнулся пластун, развернул сверток, достал пупырчатой мокрой брынзы, сунул мне кусок, который сразу застрял во рту. – Ешь! – Не могу! Не глотается! – А раке на что? – Слово. Дай угадаю: золото? – прохрипел я, давясь кислой слюной. Золото – да, самое волшебное слово, любые двери открывает, тебе всегда рады и везде принимают в гости, ты обрастаешь друзьями, женщинами. И всем нужно только одно: золото. Даже тем же горным дикарям оно нужно! – Нет, Ваня. – Нет? – Из глаза брызнула самопроизвольно слеза, стоило колесу подпрыгнуть на камне – спина новой боли совсем не терпела. – Что за слово тогда? – уже тише спросил я. Камнями, что ли, заплатил? Изумруд, может? – Тодор – Федор по-нашему. Микола перестал жевать. Лицо его несколько вытянулось. Казалось, он к чему-то прислушивается. – Тодор? – не поверил я, как крестьяне могли среагировать на такое волшебное слово. Сказал бы проще, что помогают нам, потому что мы за них воюем, освобождаем из-под турецкого ярма. Что благо они совершают, помогая русским солдатам. – Ага. Тодор. Не знаешь такого? – то ли шутил казак, то ли серьезен. Не мог понять. Весь он подтянулся. Зазвенел струной. И брынза из рук куда-то делась и бурдюк. – Тодор – самое волшебное слово. – Тодор, Тодор, – затвердили крестьяне, оборачиваясь, услышав знакомое слово. – Видишь? Тодор! – Нет, – честно признался я. – Не знаю я такого волшебного слова. – А я – знаю. Один из лидеров апрельского бунта. Да не смотри так. С весны мы с отрядом здесь. Как восстание у болгар началось, так мы из Сербии двинулись помогать. Славяне же. Христиане. Отчаянный народ воевал за свое освобождение с кремневыми ружьями и вилами против регулярных частей низана. Тодор да Георги пытались их повести. Не получилось у них. Люди они хорошие, но не военные. Жаль. Люди тысячами гибли. Да ты сам их видел, которые к русскому корпусу прибились. Толпа необученная, хоть и отважная. Нужно было это обдумать. Я закрыл глаза. Тодор, значит. Значит, золото теперь не в цене? 6.3 – Вот и гарно. – Гарно? – машинально переспросил поручик. – Красиво. Хорошо в нашем случае, – пояснил я. – Да. В нашем случае как раз все гарно. – Граф мрачно шутил, но мне нравилось. Духовитый. Не пропадет, должен выкарабкаться. А главное, похоже, что вышел из своих грез – находится в миру. Эх, други мои! Где вы сейчас? Поняли, что не погиб и с графом ушел в туретчину? Гриц наверняка каждый метр проползает, отыщет все следы и в схрон наведается. Там и весточку оставит, если не начнет сразу рыскать. Ох, Сашко. Как же жалко тебя. Как я в очи дывиться родителям буду, да вдовам, что ты так любил. – Шуткуешь[34]? Поправляешься, значит. – Да, – протянул Иван Матвеевич и закашлялся, – гарно шуткую. Я покачал головой. Не понравился мне кашель поручика. Еще чего не хватало. – Отдохни, но в грезы не уходи. Лежи спокойно. Не шевелись. Шашка твоя под соломой. Поручик зашевелился, нащупал шашку, благодарно кивнул. Молчит. Наверное, все силы потратил. Уловил ухом глухой лай собак. А вот и звонко завелась. Так только мелкие могут, у них норов особый. Значит, село неподалеку. Арба стала поворачивать, заскрипели на оси колеса. Один из крестьян спрыгнул и вскоре пропал из виду. Второй кое-как объяснил поведение друга своего: – За лопатами пошел, могилы рыть. Сперва, этих закопаем, потом ко мне домой. Помыться вам нужно, одежду постирать, покушать, – повернувшись, он заговорщически подмигивал. – Тодор?