Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 2 из 70 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Одиннадцать, – успокаиваю и этого хитрого турка. Патронов больше нет. Курок щелкает вхолостую. Револьвер смит-вессон летит в голову набегающего турка. Шашку вон, не успеваю замахнуться, два турка поймали по пуле. Выстрелов не слышно, кто же это так ловко стреляет? Ладно, жив буду – разберусь. Пока мне удача. Шашку в ножны. Быстро подбираю винтовку супостата. Краем глаза успеваю заметить, что в руках турецкий вариант пибоди-мартини, незначительно отличавшийся от английского прототипа устройством затвора, патрона, размерами штыка. На ствольной коробке выбит тугру султана Османской империи – знак с обозначением его имени и титула. Дальше счет на секунды. Легким, почти незаметным движением отбиваю нацеленный в грудь штык. Тут же левая нога вперед и в сторону, и всаживаю свой штык под верхнюю пуговку басурманского мундира. Двенадцать. Сколько же вас! Слишком сильно отбив вправо, трачу бесценное время и снова колю под пуговку. Тринадцать. Один за другим еще двое валятся от неизвестных стрелков. Заметив непонятное оживление или обратив внимание на крики солдат, ко мне направляется офицер на лошади. Тут не разгонишься, а конных только необстрелянные боятся. Винтовку наперевес. Два шага влево, два вправо, пусть думает, что тоже боюсь. Дядька-наставник в юнкерском училище на всю жизнь вбил порядок действий в строю и один на один. Шашечкой своей замахивается, ему бы коня остановить и боком развернуть. Тогда, правда, тянуться нужно будет, чтоб достать, а он грудью конской сбить меня решил, вот туда и штык, приклад в землю упереть. Жду, в какую сторону он завалится. Влево. Вправо вперед, чтоб между лошадиных копыт оказаться. Теперь шашка в дело. Вырывая шашку из ножен, продолжаю движение, режу по уходящей за падающую лошадь ноге, чуть выше сапога. Рана не смертельная, однако теперь офицер мне не соперник. Мой клинок вверху, наступаю на лошадиный бок, жалко лошадку, опускаю стальную полоску. Метил под ухо, ниже чалмы. Басурманин вскинул руку в попытке защититься, перерубил руку, рассек лицо, пришлось еще уколоть над воротником. А шашка у иноверца хороша! Поменяемся, Мусса? Или Исса, или как там тебя звали. Четырнадцать. Подобрал оружие. Ухватистая шашка в такой свалке сподручней. Огляделся. На позиции осталось две активные кучки. Два десятка батарейцев бежали в гору, в сторону наших. С той стороны сверкнули две вспышки, сзади предсмертный хрип, еще два трупа. Из-за валуна, метров триста выше, поднялась фигура в черкеске. Заливистый свист и крик: – Поручик! Господин поручик, сюда. Погодите, ребята. Из кобуры поверженного вынимаю такой же смит-вессон, как у меня был. Модель только немного другая. Расчетливо разряжаю в ближайшую кучку. С каким-то особым удовольствием. Двадцать. Из распавшейся свалки тел выскочил до самых бровей залитый своей и чужой кровью мой фейерверкер второго орудия. Улыбается, не веря в чудо. – Бежим в гору, – кричу ему. Солдат благодарно хрипит и кивает, что понял. Нас не преследовали. Лениво постреливали. Мазали. Я держал к камню, откуда кричал казак. Сердце лихорадочно застучало, ожидая встречу. Слишком таинственным казался меткий стрелок. Казаков было двое. Лошадей они уложили за камни на время своей засады. Запрыгнув в седла, крикнули, чтоб мы хватались за стремя. Бежать, когда тебя тащит прекрасное ухоженное животное, легко. Приноровись к лошадиному ходу и только ноги поднимай. – Прости, ваше благородие, седло не предлагаю, конь тебя не подпустит, а времени в обрез. Дядька ваш нас нанял оборонить, золотом обещал расплатиться. Давай до тех куширь[11]. – Погоди, дай отдышаться, да и солдатика моего перевязать нужно. Турок мы видим, конных у них нет. Погоня не грозит. Казаки спешились, один занялся фейерверкером. А я хорошо их рассмотрел. Прекрасные лошади, отличное оружие и латаные-перелатаные обтрепанные черкески. На ногах какие-то чуни из свиной кожи щетиной наружу, столетние папахи. Пластуны![12] О ловкости и меткости этих людей в армии сказки рассказывали. Каждый командир хотел заполучить под свою команду как можно больше казачьих частей, хотя командовать ими было сложно. О дисциплине не шло и речи. Можно было только ставить задачу и хвалить за выполнение. В казачьи части приходили добровольно кубанские пластуны. Они не подчинялись никому – ни армейским офицерам, ни своим сотникам и атаманам. В казачьей сотне на войне находились от пяти до десяти пластунов. Если боевая задача была трудна для казаков, обращались с просьбой к пластунам. Эти ребята обязательно придумывали какую-нибудь гадость для противника. Отравить или угнать табун лошадей и оставить неприятельское войско без лошадей перед наступлением. Застрелить в глубоком тылу вражеского генерала и раствориться без следов. Во время боя несколько пластунов занимали позиции, с которых без промахов отстреливали командиров или вражьих артиллеристов. Воевали не только дерзко, но и еще с издевкой над врагом. Днем пели песни под мандолину, занимались своим оружием и лошадьми, а по ночам вырезали турецкие караулы, перед уходом поднимая панику среди турок. Один раз приволокли с полтора десятка вражеских мундиров, вывешенных для просушки. Другой – котел с почти готовой кашей. Это не для урона, для куражу. – Так что тебе дядька обещал? – Перстнем золотым прельстил. Откуда у Прохора перстень, интересно. – Может, это подойдет. – Из кармана достал золотой портсигар – подарок отца в день получения офицерских эполет. – Он только с надписью. Казак взвесил на ладони массивный прямоугольник. – Не жалко? Видать, дареный. – Отец с рождением русского офицера поздравлял, а сегодня я как заново народился. – Отец жив? – Два года как… – Мы вместе перекрестились. – Тогда не возьму. Беречь такие подарки полагается, память об отце священна. Ты, поручик, уразумей, не за золото мы пошли. Богатство – это не для нас. Не каждый холоп так за своего барина просит. Интересно стало! Да и ты не плошал: один был в белой папахе, вертелся чертом, геройствовал, терял тебя не раз. Рад, что вышел из рубки целым. Вот папаху твою взял бы! Где она? – Нет. Утерял, – растерянно пробормотал я. Пластун усмехнулся в усы, но вернуться не предложил. Я посмотрел на его поношенный головной убор. – А давай так: я у тебя папаху куплю – и нравится мне она, и память о тебе будет. Да и не гоже мне, офицеру, без головного убора, не ровен час на доклад вызовут. И я вытащил все ассигнации, которые были в кармане, и протянул довольному казаку. – На память, ваш бродь, я тебе утерянную добуду, а пока носи, – снял свою и протянул.
2. Сатисфакция[13] – Барин, Иван Матвеевич. Живой! – Прохор не столько сбегал вниз, сколько старался не набрать скорость. – Змейкой, змейкой беги. Держи на молодые раины[14], ишь, как тянутся среди каменюк, – крикнул ему казак. – А то до Плевны не остановишься. Старик скользил по жухлой траве, путался в корнях сухого бурьяна, готовый упасть и сломать себе шею. Каждый раз я не выдерживал, прикрывал глаза и морщился, открывая их с неохотой, медленнее, чем полагалось. Обошлось. Молодой казак, стоявший рядом, одобрительно засмеялся и покрутил головой, восхищаясь чужой прыткости, не свойственной для столь почтенного возраста. На последних метрах солдатское кепи слетело с головы дядьки, когда тело изогнулось под немыслимой дугой. И головной убор уже он водрузил на седые кудри в колючих фиолетовых репьях[15]. Верный слуга прижался к груди. Горло стиснула спазма. – Зачем же ты бежал, как Буцефал двуногий, мы же сейчас подниматься начнем, – как можно ласковее спросил я, пытаясь отодрать с грубого сукна кепи первый репейник. Глупая затея не удалась. Цветок упирался всеми колючками, и материя трещала. Оставил так. Какая-никакая маскировка. – Терпеть мочи не было. – Глаза старика были полны слез, губы тряслись. – Цел ли, батюшка, не ранен? – Не кручинься, Прохор. Самым замечательным случаем цел. Вот казаки сильно выручили. Без них ни за что не выбрался бы. – Не преувеличивай, ваше бродь, – казак отмахнулся от крылатого насекомого, отгоняя божью тварь от носа своего. – Ты и сам, поручик, скор и как вьюн крутился. Видел я. Оценил. Однако теперь расходятся наши дороги на этом месте. Дальше сам доберешься. Нас товарищи вечерять зовут. Оглядевшись по сторонам, ничего не заметил, где сотоварищи казака и куда они его на обед приглашают. Стало интересно, словно ребус решаю. – Ты не головой верти, кулеш носом чуять треба! – подсказал служивый, показывая, как надо правильно дышать носом: шумно и морщить посильнее. – Точно, – я рассмеялся. – Вон оттуда вроде ветерок приносит. – Точно, – передразнил казак досадливо. – Вон откуда, – показал пальцем в абсолютно голое место в другой стороне. Правду он говорил или опять дразнил, так и осталось для меня загадкой. – Погоди, пластун, я понял, ты ночью туда, – я ткнул пальцем за спину, – возьмите меня с собой. – На кой?! – опешил казак, представляя себе такую обузу. – На пушки свои посмотреть хочу, ну и папаху вернуть, чего имущество иноверцам оставлять. – В этот момент я сам себе не смог ответить, зачем мне это нужно. Память – дело хорошее, но если бы мне предложили лезть ночью к туркам, я, безусловно, отказался бы. Чего это черт меня за язык дернул. Хотя теперь, когда слово вслух произнесено, меня не остановят ни господь Бог, ни воинский начальник. – Гриц, возьмем поручика? – заулыбался казак в усы, кивая напарнику. Одетый в коричневую черкеску, пыльный и с темной кожей, как земля вокруг, воин не сразу среагировал на слова друга. – Гриц? Что там у тебя? Долговязый жилистый мужик, от которого скрытая сила исходила мощным потоком, как раз в очередной раз отпихивал руку Прохора. Хмуро глянул в нашу сторону, сердито брови сводя на переносице: – Микола, та кажи ты ему… Шо за скаженный дид! – кажется, казак начинал сердиться и заводиться. – Поручика? Та возьмем, нехай попробуе тещиных блинов! Николай повернулся к Прохору. Потрепал старика по гимнастерке, пыль выбивая: – Дядька, та чего вы человика истязаете, ему проще до Стамбула и обратно сбегать, чем объяснить, что барин ваш удачно у меня шапку купил и того… ну… это… не возьмем мы у тебя ничего. В расчете мы. Полном. – Казак сделал паузу и уже добавил мне: – Все, пора, по первой темноте к большому камню, тому, ну знаешь, подходи, только тихо. И чтоб ничего белого. – Он тряхнул светло-русым чубом. – Разумеешь? – А красное можно? – на всякий случай спросил я. – Червоне ночью як черное. – Пластун присвистнул. – Можно, а что у тебя красное? – Оторочка мундира. – Я не врал – была кайма. – Шуткуешь трошки? – Микола подмигнул. – Це гарно. Мундирчик худой наденьте – на животе придется поползать. – Николай, еще вопрос. На каком языке вы говорите? – Язык обыкновенный, человечий. Все понимают – и русские, и хохлы, и сербы, и черкесы. Ну, до побачинья. Казаки через десяток метров скрылись за кустарником. И так ловко, что ветки, перестав дрожать, быстро застыли неподвижно, словно и не пропускали через себя никого. – Теперь, Прохор, доложи, сколько наших вышло и где они. Старик вытянулся, понимая торжественность момента. – Тут недалеко, возле ручейка, в порядок себя приводят, шестьдесят четыре души.
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!