Часть 4 из 70 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Хитро, – оценил я. Николай хмыкнул: – Чего тут хитрого?
– Мы в плавнях[20] на кабанов гатями охотимся, – сказал он. – Кабан чует опасность, но гати не дают ему сойти с тропы.
Старший фейерверкер доложил о готовности орудий.
– Шрапнелью[21], трубка два. Веер вправо, три.
Таиться больше не имело смысла.
– Батарея, по басурманам, пли!
Три трехметровых факела рванулись к турецким шатрам.
– Шрапнельным, трубка один. Веер вправо два.
Веер – это значит крайнее орудие ставит два деления, среднее два с половиной, следующее – три. Шрапнельная граната взрывается в воздухе, осыпая противника сотнями винтовочных пуль.
– Батарея, пли!
– Замки снять и к своим. Аллюр три креста. Поспешай, братцы.
У противника огни, стоны, крики. Хорошо слышатся в ночи. Прости господи – поторопился! Можно было еще разок врезать. Теперь остаток жизни жалеть буду. Об атаке на батарею турки пока не помышляли. Слишком заняты собой.
Верный Прохор опять рядом, в руках вертит белую папаху.
– Нашел, батюшка, нашел! – голос старика ликовал.
– Схорони пока за пазухой, пластуны за белую заругают, – не оценил я его радости. Не очень-то хотелось ссориться с казаками.
– Та где эти пластуны. Небось возле турка ползают, пойдем, Иван Матвеевич, одни мы тут остались.
И тут на правом фланге залп из ручных картечниц. Страшно представить, что там у турок творится, сейчас бы конных казачков, до Плевны рубили бы нехристей.
– Вот и пластуны отметились, пошли, старый солдат, подождем их возле нашего камня.
– Простите нас, ребятушки, – перекрестился Прохор, опуская голову и не глядя по сторонам на темные холмики павших сегодня товарищей. Назад мы возвращались в полном молчании.
Когда опустились на остывшие валуны камней, почувствовал, как я устал. Колени подрагивали, ветер студил пот на спине и боках.
– Знаешь, Прохор, – я достал портсигар и долго раскуривал папироску, пряча огонек в кулаке, – это, наверное, самый длинный день в моей жизни.
– Нет, Иван Матвеевич, не суди так. Вот выживем, женим тебя, тогда узнаешь про самый долгий день в жизни.
Два дня противник приходил в себя, менял части на свежие, а мы долбили скалы и строили укрепления, используя естественный рельеф.
Начиналась оборона перевала Шипки.
3. Конвой
Сильный порыв ветра прогнул брезент, и из дырки от пули отчаянно засквозило. Маленький дьяволенок стихии хозяином ворвался в офицерскую палатку и тонко и протяжно засвистел в ухо, не особо стараясь выводить мотив. Потом шевельнул шерсть папахи, скользнул по щеке, лизнул по губам холодом и затих в ногах. Зябко поежился. Пристукнул сапогом, отпугивая чертенка, и дальше продолжил бритье.
С тех пор как турки перекрыли перевал, оставив попытки штурма и решив взять нас осадой, к голоду прибавилась новая напасть – холод. У нас не хватало сил пробить осаду, у турок – чтоб уничтожить нас. Три штурма, кроме больших потерь, не принесли результата. Война в горах совсем другая, здесь громадное численное преимущество не гарантирует успеха. Три раза завалив трупами немногочисленные возможные пути, противник откатывался, хотя и нам эти штурмы дорого стоили. Все ждали исхода, противник – сдачи, мы – небоевых потерь. Время работало против нас.
Снег засыпал единственный перевал, по которому мы могли получить помощь и провиант. Голод скоро вместе с холодом начнет уменьшать и так не великие силы русского корпуса.
Новый порыв ветра засвистел в дырку. Звук раздражал. Снова вестовому делать новую заплату.
Только вспомнил о нем, как рядом раздался протяжный кашель Прохора.
– Вот холера! Прицепилась! И не отвяжется, пока не слягу. Так кухню и не увижу. А похлебать горяченького-то хочется! Или, например, кашки поесть. Чтоб разваренная была и без мяса. Не надо нам мяса. Мы и постной кашке рады будем.
– Что там, Прохор? – встревоженно спросил я, не выдержав сетований, старик как займется, потом не остановишь.
– Иван Матвеевич! Гости к вам, – старик зашелся в новом приступе. Я покачал головой. Прохор за последние дни сильно сдал, высыхая на глазах. Я и сам сделал новые дырки в ремнях, постоянно чувствуя голод, и тревожно ждал момента, когда меня свалит с ног простудная болезнь.
Поспешно стер остатки мыла со щеки. Глянул в зеркало на свои покрасневшие глаза и поспешил выйти из палатки. У входа стояли давние знакомцы. Пластуны Николай и Григорий. Первый улыбался, топорща усы, и не было такого ненастья, которое бы его сломило. Весь его вид показывал, что казак рад встрече. Второй равнодушно сплевывал шелуху семечек в сухое крошево серого снега, коротко кивнул и спокойно стал отсыпать Прохору в подставленный карман жареного угощения. Глаза у вестового заблестели, радуется подарку. Да, с такими поставками и семечки будут казаться царским угощением.
– Старик, у тебя же горло! – не удержался я. Что делает? Это как наждаком по живому. Совсем разум от голода потерял. Да и неловко мне стало: объедать казака – дурные манеры. Прохору-то все равно, а мне стыдно за него.
– А я не для себя! – возмутился старик. – Я для вас!
– Тем более не надо. Может, у Григория последняя еда.
– Та нехай! – отозвался суровый казак и сплюнул шелуху. – Не последняя.
– Удачи в вашу хату, ваш бродь, – поприветствовал Николай. – Спаси Христос.
– И тебе не хворать! Чаю? Прохор, организуй кипятка.
– Да где ж я его возьму… – закручинился вестовой. – А заваривать что станем? – забурчал привычно неслышно, но все услышали.
– Благодарствуем, поручик, но дело у нас спешное, оттого важное.
– Какое? – я весь подобрался. Пластуны просто так объявляться не станут. Всегда чем-то заняты.
– Знаю, что пушек у тебя нет. Да и не нужны они нам. Хотим другого попросить.
– Пороху?
– Есть у нас порох, – рассмеялся казак и посерьезнел, – нет веревок. Не хватает нам длины до земли. Вылазка срывается. В лагере еды почти не осталось. Сегодня солдаты на троих паек делят. Есть местечко, где потаенно можно на дорогу попасть, может, разживемся провиантом.
– Есть у меня веревки. Хорошие, крепкие, проверенные. Дам. С одним условием.
– Хозяйственный у нас поручик, – подсказал Прохор и закашлялся.
Казаки переглянулись, хмыкнули.
– Так еду еще добыть надо, а потом делить! Это как про шкуру неубитого медведя!
– Ну, пане поручик, – разочарованно протянул Грицько и отвернулся от меня, словно разуверившись во всех людях окончательно.
– Да я не про то. – Я поморщился. Как такое подумать могли? – Меня с собой берите. И не смотрите на меня так! Берите, берите!
– Да ты шо! Да на кой это вам! – не удержался Николай, глаза его округлились. – Поручик! Там до земли пропасть. И внизу одни камни! Убиться проще, чем пулю себе в висок пустить.
– Надо мне! Я вам имущество казенное даю, отвечаю за него головой. У меня журнал! Понимать должны.
– Понимаем. – Казаки закрутили головами. Тут с голода все пухнуть скоро начнут, а он журнал ведет. Я улыбнулся, открывая основную причину:
– Да и засиделся я. Надоело от холода дрожать. Руки соскучились по дрожи оружия. Берите!
– Грицко, та кажи ты ему! – занервничал Николай, пугаясь такой мысли. Даже испариной покрылся, а усы непривычно стали топорщиться. Не понимал он, зачем поручику рисковать, если мяса добудут или еще чего, то всем поровну будет. Сиди да жди только.
Я посмотрел на жилистого казака. Наши взгляды встретились. Потом Грицко пожал плечом, сплюнул шелуху и сказал:
– Та нехай.
Первый ужас после шага в бездну прошел. Мимо пролетела птица – показалось, чуть не задела крылом. Резанул ветер по глазам. Зажмурился. Необходимость постоянно отталкиваться от скалы постепенно вытеснила страх и ужас. Веревки толстые, связаны вроде надежно. Прохор бросить меня не даст. Скорее сам свалится. Знай отталкивайся руками и ногами от вертикальной скалы, а то физией по камням не бог весть какое счастье. Это сверху казалось, что скала ровная, первый же десяток метров спуска развеял это заблуждение – тело саднило от ушибов. Примерно на трети я приноровился и даже стал поглядывать на Грица, спускавшегося метрах в двадцати левее. Иногда, когда приходилось обходить выступы, довольно чувствительно встречался со скалой боком или спиной. Один раз после такого выступа веревка закрутила меня, сначала в одну сторону, потом в другую. Я немного потерялся. И только удар в ступни и сразу же приземление на пятую точку откуда-то издалека принесли мысль о конце спуска.
– Отчипляйсь швидче[22], ваш бродь! – Григорий бежал ко мне. Его веревка быстро змеилась вверх. – Давай! Давай! Не на прогулке!
Он помог мне развязаться. Три раза дернул за конец – веревка стремительно поползла к небесам. Миг – и нет ее. Только громады вокруг высятся, с уступами неприступными. Облака так низко сегодня, вершины скрывают.
– Пане поручик, – казак вернул меня в действительность, не дав созерцать дольше, – сховаться треба. – Он показал на груду камней, лежавших возле скалы. Спрятаться, от кого? Горная дорога шла вдоль отвесной скалы, с другой стороны обрыв от двух до трех метров. Там горная река. Не широкая, но полноводная. Шумит живая вода, искрится – не застойная. Испить захотелось сразу. Подумать только: с настоящей чистой водой, а не топленым снегом.
Устроившись за камнями, почувствовал, как замерз. Когда спускался, казалось, ветер продувает со всех сторон. Здесь тоже дуло. И хоть камни защищали, очень скоро у меня зуб на зуб не попадал. Шинелька хоть не овчинный тулуп, но и она осталась наверху. Несколько камней упало на дорогу. Следующая двойка начала спуск.
– Григорий, холодновато. Не правда ли?
Он посмотрел на меня как на неразумного капризного ребенка.