По прямой линии? И – кто?! Неизвестно. Но надо полагать, все документы, удостоверяющие родство, у него есть. А намек насчет Корхена… ТВАРЬ!!! Прекрасно она все понимает. Еще и издевается, негодяйка! Ни денег, ни… чем вообще занят Вэлрайо?! Вэлрайо… А ведь никто другой не мог сказать этой гадине… О том, что наследник сломал руку, знают все. А вот конкретно о количестве переломов, от силы – человек десять. Вэлрайо знал. Но тогда… Вэлрайо пропал. Элоиза почувствовала, как к сердцу подкатывает ледяная волна. Если он у Анны… он наверняка у Анны, и она намекает… Выбора нет. Придется выполнять все требования мерзавки! Пока – придется. Элоиза, окончательно потеряв и терпение, и человеческий облик, заскрежетала зубами. За что и была тут же наказана. Щелчком. И приступом острой боли. Передний зуб не выдержал нагрузок. Откололся. И остался у Элоизы на самом видном месте во рту некрасивый кусок. Мало боли, так ведь еще и сколько придется теперь вынести у цирюльников, которых ее величество боялась и недолюбливала! Разумеется, это тоже были происки негодяйки Анны. Вот кто бы сомневался? Яна, Русина – Ваше императорское величество, неужели вы тоже выступаете в поход? – Безусловно. Я обязана разделить судьбу своих солдат, какой бы та ни была. Яна была уже в форме. Ей предлагали коня, и она согласилась. Из города она выедет на коне. И какое-то время поедет верхом. А в безлюдной местности с громадным удовольствием пересядет в бронеавтомобиль. И уютнее, и спокойнее, и не гадит он, кстати… А еще не кусается, как этот экологически чистый транспорт, да и воняет поменьше. Бензин? А вы конский пот нюхали? Так не поленитесь, прогуляйтесь до ипподрома. Лошади пахнут не розами и какают, простите, не бабочками. Но – картинка должна быть. И придется терпеть лошадь. Сей очаровательный конек по кличке Бегемот сейчас стоял рядом. Спокойно стоял, смирно. Повезло – нашелся флегматичный и здоровый конь, который готов был терпеть такого наездника, как Яна. Ну и без выкрутасов, что немаловажно. – Ваше… – Государыня, торы и жомы, сэкономим наше время. Репортеры заулыбались. Императрицу они вообще полюбили. Не то чтобы Яна уважала прессу, скорее знала, как с ней обращаться. Прессу надо прикармливать сенсациями, иногда добавляя к ним пару золотых, и чесать за ушком. Не всегда и не везде. Но местную прессу – обязательно. Она не разбежалась, не залезла под кровать и не затаилась. Местные репортеры вполне серьезно стараются донести до своих читателей хоть какие-то известия. Есть за что уважать. Яна и Черчилля уважала, кстати. Англию не любила, но сэра Уинстона ценила. Он, видите ли, во времена оны отправился на Кубу, а потом и на англо-бурскую войну военным корреспондентом. Туда, где стреляли, убивали, пытали пленных… и он мог в любой момент оказаться в числе погибших. Но поехал же! И лез во все бочки затычкой. И писал… Это вам не трусы очередной звездюлины описывать. И не на гей-парадах интервью брать… хотя последнего Яна бы тоже опасалась. Сходишь так одного цвета, вернешься другого. В Русине звездюлин пока не было. И гей-парадов тоже. Так что писали бедные репортеры о войне. Врали, конечно, но не сильно. Когда война вокруг тебя, сильно и не соврешь. А когда критику наводят не через интернет и комментариями, а при личной встрече, да сапогом в зубы, тем более поосторожничаешь. Подумаешь, и что писать, и о ком писать. Бывали случаи. Репортеров на дуэль не вызывают, но коллизии бывают самые разные. И использовать репортера вместо зайца в охоте на собственно зайца, и немножко его перепутать с боксерской грушей… Бывало. Потому в Русине соблюдался паритет. Пресса не сильно наглела и была цела-здорова. Не акулы пера, скорее – воспитанные и вежливые пираньи местного разлива. Поэтому с местной прессой императрица общалась достаточно корректно и радушно. Не цедя слова «через губу», не давя высокомерием и не сверкая титулами. А могла бы… Репортеры это оценили и писали о Яне в самом положительном ключе. Да и сложно было написать иначе. Яна не делала ничего плохого. Она работала с бумагами, взяв на себя часть административных хлопот, она прогуливалась по городу, ходила в храмы, выслушивала людей, старалась помочь… – Государыня, не проще ли будет остаться в Ирольске, а потом поехать вслед за войском? – уточнил один из репортеров. «Алексей», – припомнила его имя Яна. И отрицательно качнула головой. – Жом Алексей, я императрица Русины. Отец передал мне эту тяжелую ношу. И я обязана. Обязана выдержать. Хотя бы то, что выдерживают мои солдаты. Те люди, которым приходится намного тяжелее, чем мне. Которые прошли по дорогам Русины, которые стреляли в противника, которые защищали и продолжают защищать даже не меня – свою родину. Разве я могу ответить им неуважением? Остаться в стороне? Я постараюсь не мешать генералу Валежному, но сделаю все, что смогу. Даже немного больше. – Государыня, вы согласны на переговоры с освобожденцами? – Чтобы сохранить даже одну человеческую жизнь, я соглашусь на переговоры хоть с гигантским слизнем. Репортеры от души посмеялись над сравнением. – Что будет, если они не согласятся на переговоры? – Штурм, – просто сказала Яна. И развила тему: – Кровь, боль, отчаяние и горе сотен тысяч женщин. Ради тех, кто живет под этим небом, я надеюсь, что Пламенный согласится на переговоры. – Государыня, выбрана ли кандидатура императора? – Пока еще нет. – Но возможно… Яна покачала головой: – Я с радостью выйду замуж. Но только за человека, которому можно доверить судьбу Русины. И никак иначе. – Государыня, как вы сможете определить такого человека? Яна улыбнулась. Вот всех освобожденцев подряд она не знала, а Тигру можно доверить судьбу Русины. Опять же, она помрет вскоре после брака, и за подставу ей ничего не будет. Вот ведь… в чем угодно можно найти свои плюсы. – Это будет человек, которому страна дороже собственных амбиций. И никак иначе. – А любовь, ваше… – Она у нас будет. К Русине. Общая. Яна улыбалась. Отвечала на вопросы, шутила, потом заиграла труба, и она шагнула вперед. К Валежному. Ему – говорить. Ей – быть рядом. Быть символом. Это правильно. Это лучшее, что она может сделать здесь и сейчас. – Солдаты! Братья мои! Сегодня мы выступаем… Валежный говорил хорошие и правильные слова. О том, что враг будет разбит, что победа будет за ними, что они справятся – ради Русины, что им надо сделать еще одно, последнее усилие… Яна слушала, и ей хотелось плакать. Пафос? В том-то и дело, что не пафос! Если политик, который в двадцать первом веке произносит речи о свободе и равенстве, выглядит смешным и нелепым, назойливым и напыщенным, то Валежный не просто говорит. Он верит в свои слова.