Костик вылетел из кулисы одновременно с музыкой, сразу запел, и Кирилл поймал дежавю: публика у сцены закачалась в едином ритме, подняв вверх руки, двигаясь и застывая как по приказу. И тут гребаная секта! Костик носился по сцене, командовал залом и музыкантами, зрители визжали и хлопали, подпевали, кто-то утирал слезы в объятьях зареванных подруг. В перерывах он пил воду и общался с залом. Кирилл слушал и поражался. Больше, конечно, наглости и умению переобуться: раньше в секте он был пламенным инквизитором, теперь же выбрал другую роль. — Спасибо вам за вашу любовь! — вещал Костик, нависая над залом. Зал отвечал мощным эхом и цветными фонариками. Или: — Мы вместе! Мы — армия! Мы — семья! Сплошное «возлюбим друг друга». Отец был бы им доволен: мальчик вырос и нашел себе новую паству. Прожекторы мигали, басы отдавались внутри, били в уши, вибрировал пол и, кажется, сам воздух. И вдруг все стихло, свет потух и сменился одиноким прожектором, выхватившим из темноты лицо Костика с широко раскрытыми, полными слез глазами. Кирилл сморгнул, не понимая, почему так отчетливо это видит, и заметил, что стоит уже не у дальней стены, а в двух шагах от ограждения, возвышаясь над всеми почти на голову. Костик смотрел в зал, проговаривая под музыку: — … Молитесь, бодрствуйте со мной! Его глаза остановились на Кирилле, расширились еще больше. Он подался назад, замер, а потом медленно, не отводя взгляда, двинулся к краю сцены. И запел: О Господи, скорбя, я прошу тебя: Да минует уст моих эта чаша — чаша смерти. Страшно пить мне. Я ослаб. Я не уверен так, как прежде. Кирилл опознал рок-оперу. Он слышал ее в классическом — английском — исполнении, и был не уверен, что именно поет Костик. Кажется, это называлось «Гефсимания». Слегка повело голову. Кирилл сморгнул. Звук стал чище, отчетливей, а слова словно шептали ему прямо в уши. Ныне дух мой стал скорбен и устал. Все, что так во мне кипело, Все давно перегорело За три года, Словно бы прошло не три, а тридцать лет. И правда. Кирилл вдруг почувствовал, как устал за этот проклятый год. Как его измучило постоянное одиночество, которым он вроде спасался, а на деле — наказывал себя за глупую доверчивость; невозможность согреться, поверить, да просто откровенно поговорить. Хотел спастись от злого мира, а попал в одиночную камеру. Костик опустился на колени, оказавшись лицом к лицу с Кириллом, протянул руку и требовал: Я должен знать, я должен знать, Господь! Ради чего я должен жизнь отдать? Я должен знать, я должен знать, Господь, За что умру? — резануло по ушам. Кирилл вздрогнул. Он помнил, что хотел отомстить, но за что? За собственные проблемы и обиды, за нелюбовь? А Костик, поникнув и прижимая руку к груди, устало обещал: Ты суров, Бог мой, но слово за Тобой! Я испью до капли чашу, Претерплю и крест, и муки, И вдруг вскочил, вытянулся вверх, к небу, и отчаянно попросил: Но пока силен я духом, Бог, скорей, пока я — твой. Прожектор еще несколько секунд освещал раскинутые крестом руки, запрокинутую голову — и погас. Зрители потрясенно молчали. В темноте и тишине Кирилл опомнился и начал пробираться к выходу, не обращая внимания на возмущенные взгляды аплодирующих и орущих от восторга людей. «Зона поражения, — всплыло в голове. — У кого-то больше, у кого-то меньше, зависит от опыта и силы, конечно». Кого только не встретишь в барах Питера. С экстрасенсом Кирилл пил впервые и к концу вечера вывалил на него все свои вопросы. «Если глаза в глаза — почти всегда будет контакт. Чем ближе, тем сильнее. Дальше — куда достанет. Если работает на толпу — отойди в сторону. Сам удивишься: все орут, дергаются, этакий зоопарк. Сделаешь пару шагов к ним — и не заметишь, как начнешь подпрыгивать вместе со всеми. Иногда даже границу видно. Если персонально работают на тебя — расслабься и получай удовольствие. Нет таких, кто совсем не поддается. Есть трудные, непробиваемых практически не бывает. Влюбиться, приворожить? Фигня и бабкины сказки. Заставить хотеть? А смысл? Очнешься и перехочешь. Может и есть любители трахать зомби; всякие причуды бывают, конечно. Ну, еще не убедишь сделать что-то, к чему человек не предрасположен: убить, например, или самоубиться. В остальном, зависит от мастерства». У выхода Кирилл оглянулся. Костик показывал «сердечки» зрителям. Отсюда голосящая толпа действительно выглядела странной — слишком шумной, слишком упоротой и заведенной. «Отойди в сторону…» Кирилл закрыл двери, отсекая от себя шум и музыку. Костик появился в дверях с музыкантами и свитой из девиц, несущих охапки цветов. Прятаться было тупо. Кирилл жестом попросил еще пива и отвернулся, толком не понимая, хочет он, чтобы Костик прошел мимо, «не заметив», или заговорил. Костик выбрал третий вариант: сел рядом и заказал кофе. — Это ночью-то? — не сдержался Кирилл. Свита и музыканты куда-то делись, цветы тоже. — О. А мироносицы где? Костик дернул плечом, дождался кофе, отпил: — Я думал, ты ушел. — Я тоже думал… — И лучше бы, наверное, ушел. Потому что — ну о чем им говорить? — Ну, ты, конечно, поднялся за год. — Старые знакомства. Ты за мной приехал? — Много о себе думаешь, — хмыкнул Кирилл. — А… дело? — За тебя там другой на Голгофу пытался. — Кто? — Что, правда не знаешь? Кирилл и сам не интересовался. Один раз созвонился с Русланом, узнал, что старца признали невиновным, а больше и не звонил. Но что Костик по-прежнему думает, что его ищут, и при этом дает концерты и светится на ютубе, не верилось. — Новая жизнь, с чистого листа, ну и все такое, — пояснил Костик. — Можешь расслабиться, дело закрыли. А ты, смотрю, и тут не унимаешься, новую «семью» себе завел? — Сиротские травмы: один совсем не могу. А ты как? — А я могу.