Счастья она не дождалась, а вот родителей дождалась. Они, когда вернулись с работы, подняли такой шум. Кричали, бегали, копались в вещах, искали деньги, трясли за плечи свою толстую дочь. Точно не брала? Алёнка мотала головой из стороны в сторону. Что она совсем глупенькая, что ли? Расскажет правду, а мама с папой раз и умрут. Нет, она такого не хочет. Регина отпустила руку одноклассницы и перенеслась из комнаты Новак в класс. Ростоцкая посмотрела на Алёнку, размышляя, что со всем этим делать? – Алёна, а ведь ты не всё нам рассказала, – сказала Регина. – Нет, всё, – заупрямилась Новак. – Всё! – Я видела тебя в парке с цыганкой. – Ну и что?! – грудной, глубокий голос Алёнки вдруг сорвался на фальцет. – Признайся, ты сама всё вынесла из дома. Да? Алёнка закрыла лицо пухлыми белыми руками, кинулась на парту и зарыдала. Ребята замерли на секунду от неловкости. Королькова не выдержала первая, обняла и стала утешать горе-обманщицу. – Вы только никому не говорите. П-п-пожалуйста, – всхлипывала девочка. – А то они умрут! Родители мои умрут, если рассказать правду. Так она сказала мне. А-а-а! – Ну, как можно в это верить?! – возмутился Архипов, сотрясая копной светлых кудрей. – Как?! Мы живём в двадцать первом веке, а ты веришь в проклятия. Не умрут твои родители. По-крайней мере, сейчас. Пошли. – Куда? – спросила Новак, переставая рыдать. – В милицию. Нужно поймать эту цыганку. Она ведь может других обмануть. Ты об этом подумала? Солнечный удар Эмме было страшно. Страшно любопытно. Почему папеньку положили в большой деревянный ящик? Почему маменька надела всё чёрное, красивое, конечно, с кружевами, с вуалью, скрывающей заплаканное лицо, но всё чёрное? А эта загадочная женщина с глазами-льдинками, в чёрном монашеском одеянии, кто она? Назвать её старухой, Эмма не могла – слишком прямая спина и взгляд, как у Великой княгини, которую она видела во дворце – тоже великий, или, как сказала, маменька, горделивый. Почему ящик опустили в приготовленную яму, а маменька плакала, прижимая её к себе? Почему, когда они вернулись домой, женщина с горделивым взглядом так пристально на неё смотрела? После осенней кладбищенской сырости в квартире, которую они снимали на Екатерининском канале, было уютно: натоплено и пахло пирогами. И поминальный ужин был готов. Кухарка постаралась. Эмма сняла пальто и ботики и долго отогревала озябшие пальцы у изразцовой печи. – Познакомься. Эта твоя бабушка, – просто сказала маменька, подводя девочку к горделивой монахине, сидящей в креслице с резной спинкой, так любимом папенькой. – Матушка Калиса, это Эмма. – Приятно познакомиться, Эмма, – сказала женщина, медленно вставая и протягивая морщинистую белую руку. Эмма пожала сухую, как бумага, ладонь. Бабушка села обратно в креслице. Маменька погладила девочку по золотистым кудрям и ушла к гостям – полковым сослуживцам папеньки, подругам, бывшим фрейлинам при дворе её Высочества Великой Княгини, где её и повстречал бравый гусар Ростоцкий и сразил сердце юной фрейлины наповал. Без единого выстрела. Только пышными подкрученными усами. Так маменька сказывала. – Сколько тебе лет, дитя? – спросила бабушка Калиса. – Пять исполнилось в минувший четверг. – О, да ты совсем взрослая, – удивилась женщина в чёрном. – А я ничего о тебе не знаю. Например, в кого у тебя такие зелёные глаза? Чисто изумруды. – Я тоже о Вас ничего не знаю. Почему Вы не приезжали к нам раньше? – спросила Эмма и нахмурились. Изумруды сверкнули гневливо. – Я далеко живу, на Урале. Да и батюшка твой покойный не приглашал меня в гости. – Он – Ваш сын? – догадалась девочка. – Да. И он не понимал моего ухода в монастырь. – А почему Вы ушли в монастырь? – настаивала на рассказе Эмма. – Понимаешь, у меня не было больше детей, а твой отец вырос и ушёл служить в армию. Муж мой, твой дед, погиб. Куда мне было идти? – К Богу? – опять догадалась внучка. – Верно, – сказала бабушка и улыбнулась лучистыми льдинками глаз. Эмма даже зажмурилась, так ярко они светили. – А ты умная девочка, как я посмотрю. Приедешь ко мне в гости летом? – В монастырь? Я что же тоже буду монахиней?! – испугалась девочка. Бабушка засмеялась, прикрывая рот морщинистой рукой, но внучка успела разглядеть щербинку – промежуток между передними зубами. Как у папеньки. У Эммы два нижних зуба уже выпали. Молочные, как сказала маменька. Интересно, а много ли в них молока? – Нет, не будешь. Если сама не захочешь уйти в монастырь, – сказала бабушка Калиса, отсмеявшись. – Эмма, пойдём, я тебе что-то покажу! В комнату с криком вбежал рыжий лопоухий Николенька Радов, сын маминой подруги, тоже бывшей фрейлины. Она хотела ещё поговорить с этой женщиной – надо ли называть её бабушкой? – к которой её удивительным образом тянуло, даже больше, чем в кондитерскую на углу, но Коля схватил девочку за руку и потащил показывать новых оловянных солдатиков. Как будто ей они интересны. Ох, уж эти мальчишки! Зато летом всё изменилось. Эмма упросила маменьку отправить её на Урал. Матушка Калиса регулярно писала, справляясь об их делах, и маменька разрешила навестить бабушку. Разрешила! И теперь Эмма спит в келье – так в монастыре называются спальни, ест вкусную кашу на молоке, ходит с любимой бабушкиной собакой Альфой купаться на озеро близ монастыря, забирается на крепостные стены под присмотром сестры Евдокии и смотрит вдаль, закрывая глаза от яркого солнца ладонью. Так в старину женщины-воительницы осматривали окрестности и, если нужно, защищали подданных от врагов. Бабушка ей читала такую книгу на ночь. – Чем ты сегодня займёшься? – спросила внучку матушка Калиса за утренней трапезой. – Дел много: сначала будем читать Евангелие, потом помогу послушницам кормить кур, уток и свинок, – ответила Эмма, загибая пальцы. Альфа подала голос. Девочка посмотрела на собаку, сидящую у бабушкиных ног. – Если будет жарко, пойдём с Альфой на озеро купаться, – добавила она. – Ты кое-что забыла в своём списке, – с укором сказала бабушка. – Что?! – Помолиться. – Ой, простите, матушка-настоятельница. Совсем вылетело из головы, – сказала Эмма, хлопнув по лбу ладонью. – Сегодня же служба. – А ещё я покажу тебе школу для крестьянских детей и больницу. – Так тут что, есть ещё дети? – обрадовалась Эмма. С ними можно было играть! Сестра Евдокия мало знала игр и была неповоротлива – бегала медленно, кидала близко, видела плохо. – Нет. Школа летом закрывается. Крестьянские дети работают в поле: сено косят, урожай собирают. Дел у них сейчас много. Эмма приуныла. – Не горюй, – сказала матушка с улыбкой, погладив внучку по золотистым кудрям. – Завтра я тебя познакомлю с удивительным человеком – старцем Козьмой. – Что в нём удивительного? Она не понимала, что может быть интересного в старце – в старике с длинной седой бородой. То ли дело крестьянские дети – с ними и поиграть можно, и побегать, и попрыгать. – Это непростой старец. Он помогает людям, умеет лечить, много читает и знает. После завтрака и обязательного чтения Евангелия Эмма, наконец, вышла из дома. Начинался новый день, и жизнь в монастырском дворе вовсю кипела. Сестра Евдокия запрягала лошадь в бричку, отправляясь по делам в город, послушницы – кто подметал, кто работал в огороде. Деревенские мужики чинили крышу амбара. Самое интересное происходило на скотном дворе. Эмме нравилось следить за поросятами и утятами. Последние так потешно щипали травку, а первые бултыхались в луже. Девочка порой звонко смеялась. Становилось жарко. А потом вдруг свет померк. Тем-но-та. Чер-но-та. – Девочка моя, ты меня слышишь? Эмма открыла глаза. Над ней склонилась матушка Калиса. Синие глаза-льдинки смотрели встревожено. – Слышу. Я ведь не глухая, – ответила девочка и зажмурилась от боли. От произнесённых слов в голове загудело, как будто на неё надели ведро и ударили по нему палкой. – Солнечный удар, – сказал кто-то из обступивших её монахинь. Оставшийся день Эмме надлежало провести в келье и много пить. Квас, молоко, морс. Чего ей только не давали. К вечеру ей стало лучше. На следующий день бабушка повязала ей белый платок на голову и сказывала не снимать. На солнце долго не играть, заходить в тень. Осторожничать! Эмма вышла во двор. Всё как будто выглядело по-старому, и всё же что-то было не так. Девочка не понимала, что именно. Она на днях стащила смешные окуляры сестры Евдокии, нацепила их на нос, посмотрела – мир вокруг расплывался. Как старая монахиня их носит? Зачем? Ничего не видно толком, одни очертания. Так вот. Сейчас Эмма всё видела чётко, но по-другому. С ней что-то произошло. Внутри. В голове. В душе. Солнечный удар, наверно, проник внутрь. Она посмотрела на крестьян, перекрывающих крышу амбара, и сердце ёкнуло. "Сейчас! Вот прямо сию минуту что-то случится!"