– Мы должны расстаться. Ты же понимаешь, я женат, – сказал Иван Кириллыч, застёгивая запонки на манжете белой рубашки. Хабаров, стоя спиной к Лене, сидящей на кровати с ногами, разглядывал себя в зеркале – не взлохмачены ли волосы? Обеденный перерыв подошёл к концу, нужно возвращаться на работу – управлять и наставлять народ. – Ты не думай, малыш, я тебя не бросаю. Иван Кириллыч потянулся к пиджаку, достал бумажник, вытащил и отсчитал бОльшую часть купюр, положил их на полированное трюмо. – Здесь достаточно, чтобы избавиться от… Сама понимаешь чего, – немного споткнулся в выражении любовник, глядя на её живот. – Кого, – поправила его Лена, натянув одеяло на согнутые колени. Ей захотелось, чтобы он поскорее ушёл. Вот прямо сию секунду. Чтоб закрыть глаза, открыть, и нет его больше. – Не понял. Что кого? – Избавиться не от чего, а от кого. Это уже не зародыш, у него сердце есть. Он человек. – Ты что хочешь его оставить? – спросил Иван Кириллыч, вглядываясь в неё. В голосе сквозили то ли угроза, то ли страх, то ли всё вместе взятое. Он помолчал, присел на краешек кровати на расстоянии от неё, как будто боялся теперь, когда Лена понесла, к ней прикоснуться. – Малыш, я ведь тебе ничего не обещал. Ты сама так захотела. – Уходи! – крикнула Лена. Она не выдержала и зарыдала, по-детски вздрагивая и трясясь худенькими плечами. – Моя жена завтра выписывается из роддома. С сыном. Если ты закатишь скандал, ты разрушишь мою семью. Да и карьеру. Но разве тебе нужна ТАКАЯ слава, а? С ТАКИМ прошлым дорога в партию заказана. Лена закрыла руками лицо и теперь не рыдала, а всхлипывала. – Люди осудят. Да и отец твой по головке не погладит. Он у тебя строгий, – продолжал уговаривать жестокий соблазнитель. Девушка зарыдала с новой силой. Хабаров встал и ушёл, уверенный – всё будет хорошо. Лена собрала после него постель, кинула в стирку, протёрла все поверхности в комнате, чтобы духа его не осталось. Ещё немного поплакала и поехала на дачу, к родителям. Мама варила земляничное варенье на широкой, залитой солнцем веранде. Отец в газетной панаме сидел в кресле под развесистой берёзой. Удивлённо поднял глаза, отодвинув газету. Вот так сюрприз! Старики её обрадовались, кинулись накрывать на стол. Пили чай с вареньем. Ягоды были сладкими, но на языке у неё горчило. Лена не знала, как незаметно отозвать мать в сторонку. Наконец, ей это удалось. После обеда Болотов вытащил из кармана любимые часы на цепочке – трофейные, и ушёл к себе, писать книгу-воспоминание. Лена, помогая матери убрать со стола, призналась, что беременна. Анфиса Болотова вскрикнула и закрыла рот обеими руками. Если отец узнает, им обеим несдобровать. Но у опытной женщины нашлось решение. – К сожалению, Вы не сможете иметь детей, – сказал уставший доктор, когда Лена пришла в себя после операции. Доктор снял марлевую повязку и перчатки и вышел из операционной. Анфиса Болотова своими путями договорилась об аборте, но срок был большой, возникли сложности, пришлось удалять матку. Вместе с маткой Елене Егоровне как будто вырезали сердце. Больше она так не оступалась, ни в кого не влюблялась, жила для себя, для завода и для комсомола. Работа инженером хоть и считалась творческая, но незамысловатая. Скучно, однообразно, негде развернуться. То ли дело партийная жизнь, полная ярких событий и поворотов, собраний и конференций, достижений и разоблачений. В двадцать восемь лет Елена Егоровна вступила в коммунистическую партию Советского Союза, а в тридцать лет её назначили парторгом завода. К сожалению, её счастье длилось недолго. – Страну развалили, – вздохнул Егор Тимофеевич Болотов, выключая телевизор. Если реформы Горбачёва он с трудом, но принял, то путч, переворот и заигрывания с демократами он считал изменой. После 1991 года карьера Елены Егоровны пошла на убыль. Авторитет партии не то что упал, а рухнул, чуть не придавив собой и её. Кто она без Коммунистической партии Советского Союза? Елена Егоровна не растерялась и быстро переквалифицировалась в партийного организатора левацкого толка. Хорошо, что к тому времени отец умер, тихо и незаметно для окружающих. Про бывших партизан, героев войны временно забыли. Народ был увлечён реформами, свободой слова, а часто просто словоблудием, благами и достижениями западной культуры в виде цветастых шмоток, джинсов, голливудских фильмов, жвачек и импортной еды. Все реформы вылились в дефолт, инфляцию и пустые магазинные полки. Потом жизнь постепенно устаканилась, но прежней карьеры в Болотовой не случилось. И вот когда ей позвонили из Москвы с предложением экранизировать книгу отца, Елена Егоровна воспряла духом. Наконец-то пробил её час. Наконец-то она и её героическая семья предстанет перед широкой публикой. Болотова мысленно репетировала речь перед премьерным показом. Может, она и родилась-то только ради этого момента? Эрик Шпаер. Дневник 12 июня 1943 года. "Из главного штаба прислали на днях мне нужного человека. Молодого, злого, правильного, то есть подходящего для этой работы. Биография у этого Егорки – то, что надо. По документам – сирота, а на деле – зол на Советскую власть и мечтает отомстить. Из купеческой семьи, он всё потерял с приходом коммунистов: и родителей – их расстреляли, и нажитое добро – конфисковано. Однако об этом никто здесь не знает. Документы затерялись, и теперь он просто бывший беспризорник по фамилии Болотов". 24 июня 1943 года. "Егорка, позывной "Уж", прошёл обучение и внедрился в партизанский отряд. Вроде всё идёт зер гут. Не ошибся я в нём – хитёр и изворотлив, как змеи в этих жутких лесах. Он даже умудрился завести в отряде фройляйн с аппетитными формами. И не просто завести, а склонить её на нашу сторону. Ох, что делает любовь с женщинами! Она теперь наша связная. Фройляйн Анфиса передаёт планы и схемы всех партизанских передвижений. И не только в моих землях, но и по соседним регионам. Наконец-то у меня появились "глаза и уши". Наконец-то!" 30 июня 1943 года. "Получил от командования благодарность. За уничтожение крупного партизанского отряда. Как же удивились эти русские крысы, когда мои солдаты, пройдя по тайной тропинке по болотам с местным названием Поганые, ворвались в их лагерь! Почти всех расстреляли. Какое удовольствие получил лично я, добивая партизан выстрелом в лоб. Всё равно что раздавить надоедливое кусачее насекомое. Солдаты в качестве вознаграждения получили всех выживших партизанок. Забавы хватило часа на два. Потом девок тоже расстреляли. Егорка – молодец. За донесение подарил ему бутылку шнапса, шоколад и часы на цепочке". Трудности перевода – Она пришла в себя, – сказала женщина в белом халате, поправляя сползающий стетоскоп на шее. – Приступ прошёл. Она пока слаба, но говорить может. Архипов открыл дверь палаты, пропуская Регину вперёд. Ростоцкая вошла, окинула комнату взглядом. Болотова, накрытая белой простыней, лежала на кровати с подъёмным механизмом. Трубки и провода от пациентки тянулись к мониторам и аппаратам у стены. Полицейские в белых халатах поверх одежды подошли к кровати подозреваемой. Дочь партизана уставилась на них тяжёлым взглядом – железобетон. Регине стало неприятно, даже живот скрутило. – Я так и знала, что эта девица всё разнюхает и обо всём догадается. По глазам видно, что упёртая, – махнула головой в сторону Клептоманки арестованная. – Елена Егоровна, Вы будете говорить? – спросил Руслан, нисколько не смутившись. Пауза затянулась. Наконец Болотова кашлянула, отвернулась от них и ответила. – Буду. Только подайте мне зеркало. Выгляжу, наверно, как чучело. – А где оно? – спросила Регина. – В тумбочке, – сказала женщина, указывая направление. Ростоцкая открыла дверцу белой тумбочки у кровати. На полке, действительно, лежало зеркальце. Складное, с расписной потёртой крышкой, похоже, что старинное. Регина подала его пациентке. Болотова приняла его по-царски, как императрица у фрейлины. Приоткрыла зеркальце, посмотрелась, пригладила волосы, закрыла и положила его поверх простыни. – Слушайте, записывайте, два раза повторять не буду, – строго сказала Болотова, будто была на партийном собрании. Руслан и Регина переглянулись – ну, ну – но ничего не сказали. Архипов пододвинул жене стул, сел сам, включил диктофон на телефоне. Монолог обещал быть длинным. – Олесе я, действительно, симпатизировала. Она – умная, увлечённая историей натура. И её любовный скандал я переживала, как свой собственный. Хотя это и не важно. И, когда Лев Амурский её бросил, я посоветовала ей уйти с головой в работу. Так легче, по себе знаю. Регине показалось, что подозреваемая будет хитрить, и решила "посмотреть" на все события её собственными глазами. Она положила руку поверх морщинистых пальцев опасной пациентки. Болотова дёрнулась, мол, не трогай, но Ростоцкая прижала её руку к простыне на пару секунд и перенеслась в воспоминание дочери партизана. – Да, Вы правы, Елена Егоровна, совершенно правы. Я, как глупая девчонка, повторила детскую ошибку, – сказала Олеся с горечью. – Ну, ничего. Завтра я уезжаю в Тутаевку. Они стояли у широких металлических дверей складского ангара, где готовились к съёмкам фильма. – А что там, в Тутаевке? – спросила Болотова, по-матерински поправляя выбившую жёлтую прядь волос девушки. – Там нашли дневники немецкого офицера Эрика Шпаера. Смотритель музея не знает немецкого языка. С трудом перевёл имя. – Как здорово! Значит, в фильме будут дополнительные исторические подробности, – оживилась Елена Егоровна. – Хотелось бы в это верить. Вечером она с радостью сообщила матери о находке. Анфиса Болотова уже готовилась ко сну – сидела в цветастой ночной сорочке на кровати, свесив ножки. Услышав новость, она странно покачнулась и завалилась на бок. – Мама! – кинулась к ней дочь, приподняла. – Не допусти этого! Слышишь? Не допусти, – захрипела старушка. – Это разрушит память об отце и твою собственную жизнь.