– Почему, бабушка? – спросила девушка, всё также улыбаясь, поглаживая живот. – Светлые времена настали. Лучшая жизнь. Ночью у Эммы начались схватки. Видимо, растрясла живот по дороге. Проснулась она от резкой боли внизу и мокрая. Просится малыш на свет Божий, ох, как настойчиво просится. – Бабушка! – закричала Эмма что есть мочи. – Началось! Матушка Калиса и сестра Евдокия зашли в её келью одновременно, столкнувшись в дверях. – Беги к старцу Козьме, сестра. Беги! А я пока повитуху позову. Потерпи, деточка, сейчас всё будет. Сейчас. Эмма закусила первую попавшуюся книгу, чтобы терпеть схватку было легче. А терпеть пришлось долго. Она старалась не потерять сознание, боль, страшная и всё забирающая, раздирала её изнутри. – Ну, что там, Козьма? Что? – слышала Эмма встревоженный бабушкин голос сквозь пелену. – Уйди, матушка, Христом Богом прошу. Мешаешь только. Одного ребёнка вытащили, а там ещё что-то, – сказал Козьма, нахмурившись. Как бы роженицу сберечь, не потерять бы, кровушки уж больно много выходит. Рано ей ещё на небеса. Много ей ещё на земле дел найдётся. – Что там? – не поняла настоятельница. – Что, что? Второй ребёнок пробивается. Сестра Евдокия, прошу, уведи её. Отвлекает вопросами, мешает. Потом, всё потом, – распорядился старец тоном, не терпящим возражения. Всё разрешилось благополучно. Две девочки. Две дочери. Счастья тоже два. Эмма, белая, как молоко в крынке, смотрела глазами-изумрудами на два кулька и поверить не могла, что это её кровь и плоть. Красные сморщенные мордашки выглядывали из пелёнок. Дети, тоже уставшие от трудных родов, спали сутки, не прося есть, а теперь проснулись и требовали материнского молока слабым попискиванием. – Корми, мать, коли родила, – сказала сестра Евдокия, передавая первый кулёк. – А как? – Мудрёное ли дело? Выпрастывай грудь и сосочек ко рту подноси. Природа разберётся. – Старец Козьма, почитай, тебе жизнь спас. Дай Бог ему здоровья, – выступила бабушка. – Чуть не умерла ты в родах. – Правда? – спросила Эмма, приспосабливая грудь к миниатюрным губкам старшей дочери. – А ты не помнишь? Кровь как хлынула из тебя, еле остановили. Козьма остановил. – Недаром народ окрестный любит его, – сказала монахиня. – Чудеса творит старец. Истинное чудо. – Иди, сестра Евдокия, делом займись. Я тут с внучкой сама посижу. Евдокия сердито поправила окуляры, ишь, помешала, выпроваживают, и вышла из узкой кельи. – Старец не так прост, как ты думаешь, – шепотом сказала бабушка, оглядываясь по сторонам. – Обещай хранить в тайне, что скажу тебе. – Обещаю, – сказала Эмма и серьёзно посмотрела на матушку Калису. – Помнишь, говорили мы с тобой о чудо способностях? – Конечно, помню. – Так вот. Я однажды схватила его за руку и "перенеслась" в воспоминание святого старца. Никакой он не Козьма, а сбежавший от мирской суеты император Александр Первый. Он мне в своё время и монастырь, и земли монастырские помог отстоять. Был тут у нас один зловредный настоятель мужского монастыря, Иларионом звали, зарился на земли наши. – Ты не шутишь? – Точно говорю. Ты первая, кому я открылась. Никому не сказывай эту тайну, но имей в виду. Хорошо? – Хорошо, – ответила роженица задумчиво. Прошли годы. Эмма не вспоминала этого разговора с бабушкой, пока не получила от неё письмо, изменившее всю её жизнь. * * * Эмма смахнула одинокую слезу, помахала ручкой мужу Николаю, закрыла дверь купе и села на мягкий вагонный диван. Поезд тронулся, а у неё аж в груди защемило. Она оставляла Петербург с тяжёлым сердцем. Девочки совсем маленькие, ещё и трёх лет не исполнилось, а приходится их оставлять на попечение отца – милого рыжего ушастика Николя, и ехать на Урал. "Эмма, душа моя, скорее приезжай. Старец Козьма слёг и просит тебя. Каждый день справляется, не приехала ли ты. Перед смертью сказать тебе хочет, а что, не ведомо мне. С любовью и в ожидании, настоятельница Покровского монастыря матушка Калиса" Ну, как после такого письма не бросить всё и не отправиться в путешествие? С тяжёлым сердцем, конечно. А что поделаешь? После долгой тревожной дороги Эмма, наконец, добралась до монастыря. Высунулась из брички и окинула его взглядом. Всё то же чудо-озеро, те же высокие крепостные стены, по которым она бегала в детстве, тот же мост к главным воротам, та же первозданная красота. И воздух. Женщина втянула в себя эту смесь запахов озёрной воды, соснового леса и свежескошенной травы. Как же тут хорошо! Матушка Калиса и сестра Евдокия встретили её грустными улыбками. Приехала! Дождались! Глаза монахини за толстыми стеклышками окуляров покраснели. Бабушка же держалась стойко и плакать себе не позволяла. Старец Козьма дорог и мил сердцу, дружба их и поддержка в трудную минуту измерялась не годами, а десятилетиями, но слезы лить нельзя – грех. Ей ведь точно известно, что друг её попадет в лучший мир, так чего оплакивать, радоваться надобно. – Пойдём. Пойдём скорее, – сказала матушка Калиса, хватая её за руку. – Даже не дашь мне умыться с дороги? – удивилась Эмма. – Вот-вот преставится. Тебя только ждёт, – ответила она уже в длинном тёмном коридоре. Старец с закрытыми глазами лежал под образами на узкой кровати. Белая холщовая рубаха, руки и седая длинная борода – поверх одеяла. Монахиня и священник с прямой спиной сидели рядом, мерно покачиваясь. – Проветрить бы надо, – сказала Эмма. Свечи у икон начадили, дышать в маленькой келье было нечем. Козьма, услышав её голос, открыл глаза, уже не голубые, выцветшие, белёсые. – Приехала. Иди ко мне, зеленоглазая. Присядь. Монахиня и священник встали и вышли из кельи. Эмма и матушка Калиса сели на их место. – Мне мало осталось времени. Мало. Посему сразу к делу. Просьба есть у меня к тебе, дитя. – Сделаю, что смогу, – сказала Эмма, вспоминая, как старец жизнь спас – ей и близнецам. – Племяннику моему помощь нужна. Вижу я, что начнутся у него проблемы вскорости. – Какому ещё племяннику? – Сыну брата моего Николая. Император Александр II племянником мне приходится. Разве бабушка тебе не сказывала, кто я есть на самом деле? – Ах, это. Как же я помогу племяннику Вашему? Кто я и кто он, – сказала Эмма и пожала плечами. – Только ты и сможешь ему помочь. Только ты. Вижу я силу твою. В бабку уродилась – предчувствие у тебя развито. Помнишь, собаку Альфу излечила? – Как же её забыть. – Я видел всё и тогда ещё тебя заприметил. Помоги. Прошу, – сказал старец, приподнимаясь с постели. – Он ведь много уже сделал – крестьян освободил, железные дороги провёл, новые земли к империи присоединил. Не посрамил фамилию Романовых. А сколько ещё сделает! Вижу, я всё вижу! – Но у меня семья – муж, дети. Как же они? – сопротивлялась Эмма. – Это твой долг. Задумайся. Может быть, ты для этого рождена? – сказала бабушка, сверкнув глазами-льдинками. Эмма не могла больше противиться. Сначала кивнула головой, потом вздохнула. – Хорошо. Даю слово. Буду беречь жизнь царя Александра, покуда жива буду, – твёрдо сказала Эмма и перекрестилась. – Вот и умница, – сказал Козьма, укладываясь обратно в постель. – Обещание надобно держать, – напомнила бабушка. – Собороваться хочу, – прохрипел старец. Эмма поцеловала его сухую руку, встала и вышла из кельи.