— Мои аплодисменты. И причины того выведены с математической точностью, власть и ответственность должны быть равны или начнется процесс уравновешивания, и это так же неизбежно, как возникновение электрического тока из-за разности потенциалов. Облекать властью безответственного, значит, пожать бурю. Призвать человека к ответу за то, что он не может контролировать, значит, действовать со слепым идиотизмом. Неограниченные демократии нестабильны, потому что их граждане не отвечают за того, кого они избирают. Исключая ответственность перед трагической логикой истории. Об уникальном «избирательном налоге», который должны платить мы, там и не слыхали. Не было предпринято ни единой попытки выяснить, обладает ли гражданин социальной ответственностью, соразмерной с его буквально неограниченной властью. Если он голосовал за невозможное, случалась беда, и ответственность волей-неволей ложилась на него, уничтожая и гражданина, и ни на чем не основанный храм. Внешне наша система лишь слегка отличается от предыдущих. У нас демократия, не ограниченная ни национальностью, ни цветом кожи, ни мировоззрением, ни рождением, ни богатством, ни полом или убеждениями, и каждый может причаститься к власти за короткий срок и без непосильного труда. Наши пещерные предки тратили примерно столько же усилий, чтобы разжечь огонь. И лишь небольшое различие делает нашу систему действующей, потому что сконструирована она в соответствии с учетом реальных фактов. Поскольку суверенные избирательные права есть высший предел человеческой власти, мы удостоверяемся, что носитель их принимает на себя наивысшую ответственность. Мы требуем от каждого человека, который желает контролировать государство, поставить на кон собственную жизнь — и потерять ее, если придется, — чтобы спасти страну. Если власть максимальна, то и ответственность должна быть максимальной. Инь и янь, идеальные и равные. Майор добавил: — Может ли кто-нибудь определить, почему в нашей системе правления не было попыток переворота? Несмотря на тот факт, что все правительства в истории испытали на себе его прелесть. Несмотря на общеизвестный факт, что жалобы громки и постоянны. Поднялся один из старших курсантов. — Сэр, переворот невозможен. — Да, но почему? — Потому что переворот, вооруженное восстание требуют не простого недовольства, но и агрессивности. Повстанец должен иметь желание сражаться и умереть или он всего лишь салонный либерал. Выделите агрессивных и сделайте их пастушьими собаками, овцы никогда не доставят вам никаких хлопот. — Прекрасно изложено! Аналогии всегда сомнительны, но эта близка к действительности. Завтра хочу видеть математически точное доказательство. Время для еще одного вопроса. Спрашивайте, я отвечу. Есть таковые? — Э-э… сэр, а почему бы… ну, зачем ограничения? Пусть все служат и все голосуют. — Молодой человек, вы можете вернуть мне зрение? — С-сэр… конечно, нет, сэр! — И тем не менее это сделать легче, чем внедрить такую моральную категорию, как ответственность, в сознание человека, у которого ее нет, который ее не хочет и сопротивляется ее непосильному бремени. Вот почему поступить на службу так трудно, а уйти так легко. Ответственность перед обществом выше семьи или племени, требует воображения, преданности, верности, всех высших материй, которые человек должен выработать в себе сам. Начнешь впихивать их в него, его просто стошнит. Так случалось в армиях при всеобщей воинской повинности в прошлом. Посмотрите в библиотеке отчеты психиатров о промывке мозгов военнопленным в так называемой Корейской войне, год тысяча девятьсот пятидесятый. Потом проанализируем в классе, — он опять прикоснулся к циферблату часов. — Можете идти. Майор Рейд задавал нам жару. Но с ним было интересно. Мне запало в голову одно из его небрежных замечаний, которыми он постоянно разбрасывался. До этого я считал, что крестовые походы отличались от остальных войн. Я пережил перепалку с майором и получил вот что. Требуется: доказать, что война и этические идеалы имеют одно и то же генетическое происхождение. Краткое доказательство: все войны являются результатом демографического давления (да, даже крестовые походы, хотя придется покопаться в торговых маршрутах и еще кое в чем, чтобы это доказать). Этика — все признанные этические нормы — основана на инстинкте самосохранения; этическое поведение — это поведение субъекта, поставившего вопрос выживания других выше собственной жизни. Пример: отец, умирающий ради спасения своих детей. Но если рост демографического давления — результат выживания общества, значит, войны, являющиеся результатом такого давления, тоже происходят от инстинкта самосохранения. Проверка доказательства: возможно ли избежать войны, понизив демографическое давление (и таким образом вычеркнуть слишком очевидное зло, приносимое войной), а для этого сконструировать некий моральный кодекс, который ограничивал бы популяцию? Не вдаваясь в дебаты о пользе или этичности планируемой рождаемости, можно ясно видеть, что все виды, которые останавливались в росте, со временем вытеснялись другими, которые этого не делали. В истории Терры можно отыскать много ярких примеров такого вытеснения. Тем не менее допустим, что человеческой расе удалось достичь равновесия между рождаемостью и смертностью так, чтобы планета полностью соответствовала требованиям населения, и таким образом зажить мирно и счастливо. Что произойдет? Вскоре, примерно в следующую среду, явятся жуки, перебьют виды, которые «не будут более учиться воевать», и вселенная забудет о нас. И это все еще может случиться. Либо мы продолжим экспансию и уничтожим жуков, либо продолжат экспансию они и уничтожат нас, потому что обе наши расы — умные, крепкие и претендуют на одно и то же господство. Знаете, за какой срок демографическое давление может заставить нас заполнить всю вселенную плечом к плечу? Ответ вас ошеломит: в мановение ока в масштабе возраста нашей расы. Попробуйте… это всего лишь война за территорию. Но имеет ли Человек право на распространение по вселенной? Человек таков, каков он есть, дикое животное с волей к жизни и способностью воплотить желаемое, несмотря на любые препятствия. Если не принять этого факта, любые рассуждения о морали, войнах, политике — ерунда. Истинная мораль проистекает из знания, какой Человек на самом деле, а не каким его хочет видеть доброхотливая и доброжелательная тетушка Нелли. Вселенная сама даст нам понять, имеет или нет Человек право заселять ее. А тем временем мобильная пехота будет стоять — в боевой готовности и начеку — на страже человеческой расы. Ближе к окончанию училища каждого из нас прикомандировали к какому-нибудь кораблю под начало опытного боевого офицера. Что-то вроде предварительного экзамена, корабельный инструктор мог решить, что тебе чего-нибудь не хватает. Можно потребовать собрать комиссию, но я ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь подавал такой запрос; ребята либо возвращались на доучивание, либо мы их больше никогда не видели. Некоторые экзамена не проваливали, потому что их убивали — корабли были боевыми. Нам приказали держать вещи собранными — однажды во время обеда вызвали всех старших кадетов из моей группы, они ушли, не доев, а я вдруг оказался кадетом-командиром роты. Радости от этого повышения — ровно столько, сколько от капральских шевронов в учебном лагере, но через два дня пришел и мой черед. Я бегом кинулся в кабинет коменданта с вещмешком на плече и радостью в сердце. Меня тошнило от поздних занятий, рези в глазах, непонимания предмета, своих глупостей на уроках; несколько недель в компании настоящих боевых ребят — вот что нужно Джонни! Я прошел мимо строя новичков, трусцой направлявшихся в класс, и у каждого из них был сумрачный вид, какой бывает у всех кадетов в офицерском училище, когда они понимают, что возможно здорово лопухнулись, подавшись в офицеры. На радостях я запел и заткнулся, едва оказался в пределах слышимости коменданта. В кабинете сидели еще двое, кадеты Хасан и Берд. Хасан по прозвищу Ассасин был самым старшим на курсе и выглядел точь-в-точь как тот, кого рыбак выпустил из бутылки. Пташка Берди ростом был не выше воробья и настолько же страшен. Мы были допущены в святая святых. Комендант сидел в инвалидном кресле — мы никогда не видели, чтобы он обходился без него, разве что на субботних смотрах и построениях; полагаю, ходить ему было тяжело. Но это не значит, что мы его вовсе не видели. Бывало, отвечаешь у доски, поворачиваешь голову и обнаруживаешь у себя за спиной инвалидное кресло, а полковник Нильссен внимательно разглядывает твои каракули с ошибками. Он никогда не прерывал урока, был даже специальный приказ для дежурных: не орать «смирно!». Но с толку сбивал постоянно. Казалось, он мог пребывать в шести местах сразу. Комендант имел постоянный чин флотского генерала (да-да, тот самый Нильссен!); полковника ему дали временно до вторичной отставки, чтобы он мог занять должность коменданта училища. Я как-то спрашивал у казначея, и тот подтвердил, что все верно, коменданту положено платить как полковнику, хотя стоит ему уйти в отставку, и он начнет получать генеральское жалование. Что ж, как говаривал Ас: «О вкусах не спорят». Надо же, отказаться от половины жалованья за привилегию объезжать табун кадетов. Я и представить себе не мог такое. Полковник Нильссен поднял на нас взгляд и произнес: — Доброе утро, господа. Устраивайтесь поудобнее. Я устроился, но удобнее не стало. Полковник подкатил к кофеварке, сварил на четыре чашки, и Хасан помог ему принести кофе к столу. Мне кофе не хотелось, но кадет не отказывается от предложений коменданта. Полковник отхлебнул глоток. — У меня ваши назначения, господа, — возвестил он. — И ваши временные патенты. Но я хочу быть уверен, что вы понимаете ваш статус. Об этом нас уже проинструктировали. Офицерами мы становились лишь в той мере, какая требуется для практики и оценки — «временно, сверх штата, на правах стажеров». Самыми младшими, постоянно поправляемыми, с самым примерным поведением и на очень краткий срок; вернувшись, мы вновь станем кадетами и можем вылететь из училища в любой момент, стоит лишь экзаменатору поморщиться. Нам временно присвоили «третьих лейтенантов» — в армии этот чин нужен не больше чем рыбе зонтик. Нас воткнули в узкую щель между флотскими сержантами и настоящими офицерами. Ниже быть просто невозможно, хотя называешься офицером. Если кто-то отсалютовал третьему лейтенанту, значит, освещение было слишком тусклое. — В ваших патентах сказано «третий лейтенант», — продолжал полковник Нильссен, — но на платежной ведомости это никак не отразится, обращаться к вам по-прежнему будут «мистер», а единственным изменением в форме будут звездочки на рукаве, размером меньше, чем кадетские лычки. Вы продолжаете обучение до тех пор, пока не выяснится, что вы готовы стать настоящими офицерами. Полковник улыбнулся. — Зачем вообще вас называть «третьими лейтенантами»? Я и сам удивлялся. К чему эти липовые патенты, если они не делают нас офицерами? По учебнику, конечно, я знал ответ. — Мистер Берд? — спросил полковник. — Э-э… чтобы поместить нас в структуру подчинения, сэр. — Именно. Полковник подъехал к висящей на стене схеме организации командования в училище. Обычная «пирамидка», сверху донизу. — Взгляните… Он указывал на квадратик, соединенный горизонтальной линией с другим квадратиком; на первом было написано «ПОМОЩНИК КОМЕНДАНТА (мисс Кендрик)», на втором его собственная фамилия. — Господа, — продолжил полковник, — без мисс Кендрик я бы с трудом управился с данным заведением. У нее не голова, а быстродействующий процессор. Он нажал кнопку на подлокотнике кресла и произнес в пространство: — Мисс Кендрик, какова успеваемость кадета Берда по военной юриспруденции в последнем семестре? Ответ последовал немедленно: — Девяносто три процента, комендант. — Благодарю вас. Видите? Я подписываю любой документ, если его подает мисс Кендрик. Не хотелось бы, чтобы ревизия установила, сколько раз она подписывается моим именем, а я этих бумаг даже не вижу. Скажите мне, мистер Берд… если я вдруг рухну к вашим ногам бездыханным, сможет ли мисс Кендрик продолжать вести дела дальше? — Ну, как… — Пташка озадачился. — Наверное, повседневные дела, если будет делать то, что понадо… — Да ни хрена она не будет делать! — рявкнул полковник. — До тех пор пока полковник Чонси не скажет ей, что делать. Но уже по-своему. Мисс Кендрик — очень умная женщина и понимает то, о чем вы, очевидно, не имеете понятия. Она не находится в структуре подчинения и никакой власти не имеет. Он помолчал и продолжил: — Цепочка подчинения — это не просто фраза, она реальна, как зуботычина. Если я пошлю вас в бой кадетом, все, что вы сможете делать, это передавать дальше чьи-то приказы. Если командир вашего взвода получит причитающееся, а вы отдадите приказ рядовому — хороший, умный и осмысленный приказ! — вы будете не правы, как и тот рядовой, что подчинится вам. Потому что кадет — вне цепочки подчинения. Он — не военный, он не носит звания, он даже не солдат. Он учится быть солдатом — или станет офицером, или останется в прежнем звании. Он подчиняется армейской дисциплине, но он — не в армии. Вот почему… Ноль. Дырка от бублика. Но если кадет не в армии… — Полковник! — М-да? Что вам, молодой человек? Мистер Рико. Я сам себя напугал, но сказать пришлось: — Но… если мы не в армии… значит, мы не десант, сэр? Полковник моргнул.