— Не волнуйся! Вот увидишь: ребята тоже стали другими. В вашем возрасте время течет по-иному! За лето появились новые интересы, да и ты начинаешь учебный год с чистого листа. Старые обиды покажутся вам сущей глупостью, о них никто и вспоминать не захочет... — Ну, допустим... — бурчу под нос, сдирая с ногтя черный лак. Вдруг она права, кто знает? И нежный блонд, отсутствие макияжа и доброжелательная улыбка чудесным образом превратят меня в красу и гордость школы, избавив одноклассников от желания бросаться бумажками и всячески доставать. В конце концов, удалась же такая метаморфоза Людочке Орловой, в пятом классе внезапно превратившейся из тихой простушки в самую красивую девчонку в параллели. Дверь бесцеремонно распахивается, в проеме показывается взлохмаченная голова старшей сестрицы, ее идеальные нарисованные брови ползут вверх: — Мам, ты просто волшебница. Нелька, отлично выглядишь! Похожа на человека. — Спасибо, Алиночка! — сияет мама, собирая в футляр расчески, ножницы и средства для укладки. — Всего лишь похожа?.. — не успеваю как следует обстебать сомнительный комплимент: с жалобным стуком на пол летят коллекционные Барби, восстановленные мною с иезуитским мастерством и готовые к отправке покупателям. Вездесущий племянник Борис — порождение хаоса десяти месяцев от роду — давно облюбовал мои стеллажи в качестве объекта вандализма и при любой возможности со скоростью молнии прорывается к ним. Мама и Алина виновато переглядываются и бросаются устранять беспорядок — отбирают у орущего Бореньки растерзанную куклу Киру, кое-как усаживают ее обратно на полку и пытаются привести в божеский вид. — Выйдите. Все! — прошу как можно мягче, но получается все равно грозно. Я содержу свой восьмиметровый мирок в идеальном порядке и вторжений в него не переношу. Убеждена: все наши беды от бардака. Стоит хоть раз пропустить уборку, и он полезет из всех углов и щелей, накроет с головой и окончательно поглотит, лишив способности ясно мыслить. Изо дня в день методично сметаю несуществующую пыль, полирую поверхности, протираю зеркало. Только этот ритуал помогает выжить в тесной квартире, заполненной разноцветными шмотками, китайскими сувенирами, бижутерией, детскими игрушками, запахами сладкого фруктового парфюма, подгоревшего молока, выкуренных тайком сигарет, воплями Бореньки и нескончаемой болтовней моих дражайших родственниц. Мама и Алина похожи как две капли воды, наступают на одни и те же грабли и понимают друг друга без слов: в девятнадцать мама родила Алину, в том же возрасте у Алины появился Борис, обе принципиально не привязывали к себе отцов своих детей и, в отличие от меня, нисколько не переживают из-за слухов, курсирующих по городу. А вот я была бы совсем не против знакомства с папашей: есть подозрение, что инопланетная странная внешность и тараканы, населяющие мою голову, достались по наследству именно от него. Чертыхаясь, оцениваю повреждения Киры — платье придется шить заново. Займусь этим сразу после школы. Если останусь жива. Глубоко вдыхаю и не могу надышаться, смотрю на часы и свое подозрительно бледное отражение в зеркале, вешаю на плечо рюкзак и, плотно прикрыв дверь — границу зоны комфорта — ковыляю в прихожую. В успех маминой затеи верится слабо: я с пятого класса слыву отбитым фриком и за одиннадцать лет так и не стала в школе мало-мальски уважаемой личностью. С легкой руки Орловой моя жизнь превратилась в ад, а я — в его исчадие. Она постоянно вопила, что я уродина, приклеивала мне на спину прокладки, обзывалась и подставляла подножки, а я подбрасывала в ее сумку дохлых пауков, демонстративно поправляла неправильные ответы, давала сдачи в драках. Но на ее стороне был численный перевес: никто из тупого стада, именуемого классом, не пожелал перейти на мою сторону. И вряд ли одноклассники, завидев меня в бантиках и оборочках, отринут подозрения, раскроют радушные объятия и примут как свою. Плевать: маскарад затеян не для них. И даже не для успокоения мамы, неоднократно посещавшей директора по причине моего внешнего вида и стычек с некоторыми в конец оборзевшими личностями. Да, счастливой школьную пору не назовешь. Радует только, что наступил последний год моего одиночества и бессильной злобы. * * * Грохот развеселой музыки разносится над близлежащими дворами — торжественная линейка вот-вот начнется. С трудом переставляю ноги в тяжеленных ботинках: будь мамина воля, она навязала бы мне туфли на изящном каблучке, но, к счастью, в нашем сумасшедшем доме не нашлось пары подходящего размера. Сворачиваю за угол, встаю у погнутого, наспех выкрашенного школьного забора и бесстрастно наблюдаю за великовозрастными детишками — они сбиваются в стаи согласно буквам, начерченным мелом на асфальте, по чьей-то странной прихоти разделяются на своих и чужих и даже не задумываются, что можно поступить иначе. Судя по ужимкам и нарочито громкому гоготу, никто из них за лето не поумнел и не повзрослел. Прищурившись, вглядываюсь в черно-белую толпу, разбавленную яркими пятнами роз, хризантем и подарочных пакетов, и наконец вижу высокую стройную фигуру Артема Клименко. Он белозубо улыбается нашей классной Татьяне Ивановне, и весь его вид — прямая спина, идеально сидящий на широких плечах пиджак, манера держаться — безошибочно указывает на наличие в венах голубых кровей. Торжественный марш вязнет в ушах, басы отдаются болью в желудке. Поморщившись, прохожу в ржавую калитку и скрепя сердце плетусь к 11 «Б», хотя всеми фибрами души не желаю быть частью их общности. Встаю за могучими спинами одноклассников, отрешившись от вдохновенных речей директора, рассматриваю Артема и представляю, как он оглядывается, радостно приветствует меня, и факт нашего знакомства производит в этих нестройных рядах настоящий фурор. Яркое солнце сияет медью в темных густых волосах, длиннющие ресницы обрамляют отливающие золотом глаза — он определенно хорош... Хорош настолько, что я обнаруживаю себя с открытым ртом и бьющимся через раз сердцем. Дергаюсь и чертыхаюсь, хотя мне не стыдно: так бы и простояла, любуясь совершенством, до скончания дней. Мне никогда не нравились парни. Нет, как и все девчонки, я сходила с ума по героям книг, сериалов и аниме — за их ум, чувство юмора, бесстрашие или отмороженность, но реальные представители мужского пола не вызывали никаких эмоций: ни поговорить, ни спросить совета, ни обсудить новости. Мы словно упали с разных планет. Алина, однажды бесстыдно прочитавшая мой дневник, поставила диагноз «позднее зажигание» и, отсмеявшись, заверила, что когда-нибудь я обязательно влюблюсь и пойму, насколько была глупа в своей категоричности. С тех пор я не веду дневников. Но в середине августа у нашего дома остановился пыхтящий фургон, здоровенные грузчики, матерясь, перенесли мебель и многочисленные коробки в соседний подъезд, и представительный дядя, руководивший процессом, рассчитался с ними наличкой. У Бори как раз закончились пюрешки, но мама и Алина прилипли носами к окну и явно не собирались в магазин. И ни одна из них не отреагировала на просьбу закрыть за мной дверь. Сжав в кулаке пятисотку и размахивая пустым пакетом, я сбежала по ступенькам вниз и замерла: у скамеек стоял еще один новый жилец — примерно мой ровесник — и задумчиво смотрел куда-то вверх, на кроны тополей, небо и солнце. Парень как парень, разве что очень красивый. Он перевел на меня взгляд, оценил мои шмотки, улыбнулся и одними губами прошептал: «Привет!». Промычав в ответ что-то нечленораздельное, я позорно слиняла, но за душой поселился зудящий и ноющий интерес — он не отпускал, нарастал, и в какой-то момент начал неслабо пугать. Днями напролет сидеть на подоконнике и ждать внезапно стало жизненной необходимостью. А когда парень показывался на улице и легкой походочкой спешил по своим неведомым, но явно волшебным делам, я превращалась в беспомощную муху, увязшую в сиропе. Мы сталкивались во дворе еще трижды: каждый раз он одаривал меня широченной улыбкой, замедлял шаг, намереваясь что-то сказать, но так и не решился. Не решилась и я... Алина, обладающая ведьминским даром считывать эмоции, расспросила молодых мамочек на детской площадке и, вернувшись с прогулки, как бы невзначай обронила, что в соседний подъезд заселилась семья из трех человек: Артем Клименко, его младший брат и мать. Что его родители развелись, и первого сентября он пойдет в мой класс. Всю сегодняшнюю ночь, пялясь в темный потолок с отсветами фонарей, я ломала голову над этой информацией, но не определилась, что с ней делать. Правда в том, что я изгой: в мире нет ни одной живой души, которой были бы интересны мои дела, мысли, мечты, планы. Я не верю в любовь, дружбу и искренность, и успешно отпугиваю от себя сочувствующих: броским мэйкапом и черными шмотками поддерживая образ фрика и психопатки. Однако мамины увещевания, что пора наконец превратиться в нормальную, положительную девочку, вдруг возымели действие: мне больше не хочется выглядеть отбитой. И выбывать из борьбы за внимание новенького, не поборовшись, я не собираюсь. Раздаются жидкие аплодисменты, мелюзга высыпает к микрофонам и наперебой читает стихи. Артем совершенно расслабленно и чересчур мило общается с Миланой — той самой Людочкой Орловой, вместе с имиджем сменившей имя и без всякого труда убедившей всех, что теперь она другая личность, — что-то коротко шепчет ей на ухо, и она заливается обворожительным смехом. Иголка болезненной досады вонзается в бок. «У меня для тебя плохие новости... Она явно не понимает твои шутки, а смеется, потому что ты такой... такой...» Едва сдерживаюсь, чтобы не дернуть его за рукав, но отказываюсь от дурацкой идеи. Прошлый учебный год закончился эпичной дракой с Миланой, и я не знаю, что она выкинет, обнаружив мое присутствие. Татьяна Ивановна по-матерински похлопывает Артема по спине, кивает и тот, кивнув в ответ, скрывается в толпе. А потом раздается нежный звон колокольчика, и мой новоиспеченный одноклассник появляется на площадке с нарядной первоклашкой на плече. — Вот, мальчишки, берите пример с Артема. Только перешел к нам, а уже удостоился такой чести... Еще бы: активист и спортсмен! Одерживал победы и занимал призовые места в областных и общероссийских соревнованиях! — Татьяна благоговейно улыбается и дрогнувшим пальцем поправляет оправу очков, умолчав, однако, что отец новенького, оставшийся в другом городе, занимает высокий пост и частенько мелькает в газетных статьях. Если бы девчонку нес на плече кто-то типа меня или Авдеева, страдающего паническими атаками, его бы заприкалывали и сделали героем мемов, но сейчас даже юморист Бобров захлопнул варежку и следит за каждым шагом Артема с нескрываемым восхищением. Солнце прячется за тучей, ледяной ветер насквозь пронизывает тонкую ткань блузки. Не хватает верной косухи, ее надежности и тепла, а полустертые воспоминания вспыхивают особенно ярко. Когда-то давно, еще в детском саду, я побывала на школьной линейке Алины и была сражена этим действом — прямым как струна старшеклассником, маленькой феей на его руках и вниманием, обращенным на них со всех сторон. Именно тогда у меня единственный раз в жизни появилась заветная мечта: вознесясь над толпой, позвонить в медный, украшенный ленточкой колокольчик. Мама сказала, что такую привилегию нужно заслужить, и я усердно училась в нулевке — читала на время, тянула руку, рвалась к доске. Но что-то пошло не так, и в свой первый День знаний я, запрокинув голову, с тоской и обидой наблюдала за другой, более достойной счастливицей — Людочкой Орловой... Примерно тогда я и заподозрила, что мир несправедлив, и с такими вот сияющими субъектами нас разделяет пропасть. Доставшее всех мероприятие подходит к концу, Артем под бурные овации возвращается к классу, и всех нас строем проводят в храм науки. Плетусь в хвосте колонны и осматриваюсь: стены в коридоре приобрели тоскливый серый оттенок, резкий запах краски застревает в носу, и, пожалуй, больше здесь ничего не изменилось. Одноклассники с грохотом отодвигают стулья и рассаживаются, выбирая соседа по уровню интеллекта или месту в пищевой цепи. Галерка свободна, и я стремлюсь поскорее ее занять — отсюда открывается отличный обзор на затылки и спины, и нет необходимости отвечать на докучливые расспросы или едкие замечания. Но тут, на беду, меня обнаруживает классная, вместе с ней прозревает и остальная «общность»: — Кузнецова... Здравствуй! — И вам не хворать... — Слишком поздно понимаю, что проявила неуважение, но вздох Татьяны Ивановны тонет в искрометном (нет) юморе Вовочки Боброва и Паши Савкина: — О, Кузя. А где твоя штукатурка? Не выдержала веса и осыпалась? — Аккуратнее, братан: она бьет с левой. Как бы тебе в глаз не прописала. — Да не, она смирная, когда пьет таблетки. Кузя, ты же не забыла их принять?.. Два идиота, считающих себя великими стендаперами, стукаются кулаками, и к потолку возносится их похожий на блеяние смех. Скриплю зубами, но мило улыбаюсь, изображая, что шутка зашла. С сегодняшнего дня я другой человек: положительный, рассудительный и спокойный — под стать блузке и банту. Артем вертит головой, пару секунд оценивает обстановку, и до меня вдруг долетает его до мурашек приятный, бархатный голос: — А с тобой мы еще не знакомы. Как тебя зовут? Он обращается ко мне, но не узнает. Или делает вид, что впервые видит. Снисходительно ждет ответа, но горло словно залили оловом. В повисшей тишине раздается противный мышиный писк, источником которого являюсь именно я.