— Не пленные, товарищ полковой комиссар, — а бойцы вспомогательных рот из сознательных элементов разбитого Войска польского, перешедшие добровольно на сторону РККА. Между прочим, пропущенные через особый отдел и не вызвавшие подозрений. Большинство — уроженцы западной Украины. И не ходят, а несут охрану периметра лагеря автотанковой базы. Что касается флага, то на наших летунов цветных дымов не напасешься себя обозначать. Носятся, как мухи над фекалиями, того и гляди на наш табор, который с виду вообще не понять чей, советский или польский, бомбы сбросят. Бомбардировщики-то ладно, привычные, ученые, есть надежда, что разберутся. Но сейчас, в связи с отсутствие противника в воздухе, и истребители с бомбами летают! У этих же соколов реакция вперед мысли, моргнуть не успеешь, как угостят. — Самовольничаешь, — продолжал ворчать Попель. — Зачем тебе эти пленные сдались? Своих бойцов нет? — Свои бойцы — все как один мастера и при деле, трофеи ремонтируют. Коли уж вы так воюете, что нам работы нет. А безделье — прямой путь к разложению. — А ну, как перебьют они вас? — С чего бы? Мужики в переплет попали, так что и деваться-то им некуда. Или к нам или в банды. Они в банды не пошли и уже этим располагают. И зуб у них на поляков вырос огромный. А слышал бы ты, как они меж собой про СССР говорят, как про землю обетованную! — стал я горячо заступаться за уже своих новоявленных бойцов, пусть пока и в польской форме с красными повязками на рукавах, но вдруг запнулся и резко сменил тему. — А в Гражданскую как воевали? Из Белой в Красную армию не переходили ли? Вот и здесь один к одному. И вообще, — усмехнулся я и пропел куплет из «Сентиментального марша» Булата Окуджавы: Но если вдруг когда-нибудь мне уберечься не удастся, Какое новое сраженье ни покачнуло б шар земной, Я все равно паду на той, на той единственной гражданской, И комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надо мной. — Сплюнь! — одернул меня комиссар. — А вы, товарищ Попель, в сознательность народных масс, похоже, не очень-то и верите? — прищурившись, перешел я в наступление. Не век же мне оправдываться! — Не доверяете трудовому крестьянству, вставшему на сторону Советской Власти? — Как же я не доверяю? Доверяю! Но сперва победить надо, разобраться, кто есть кто! А как попало доверять — себе дороже! — Ну так победили уже их. Да они, по совести говоря, не особо нам и сопротивлялись. Иначе б мы к Вильно так быстро не вышли. У меня здесь только сознательных тысяча двести человек! Кормить их задарма? Из каких таких запасов? Мне продовольствия строго на списочный состав отпускают и ни грамма больше! Что, пленных надо голодом уморить или сразу расстрелять, чтоб не мучились? — В тыл отправь… — Где он, тот тыл? До границы больше ста километров! И кто их конвоировать туда будет? Мои слесаря, сварщики и фрезеровщики? Я, между прочим, Кирпоносу о прибившихся ко мне людях докладывал, но ему видно недосуг! А раз так, то я своей волей направляю энергию масс в организованное и позитивное русло! Стрелкового оружия насобирали на два с лишним полка, одних французских винтовок МАС36 больше восьмисот штук, не говоря уж о, собственно, польских. Пулеметов — сотни! Любые! Шательро, Гочкиссы, Браунинги, станковые, ручные, даже два десятка крупнокалиберных! А еще у меня пушки и минометы есть! Значит, будут у меня свои охранные пулеметные роты. Одну уж, в пять взводов по тридцать человек и шесть станкачей, как видишь, сформировал. Как остальных пленных особый отдел проверит, тоже вооружу. Потому, как они у меня уже есть, просто на хозяйстве используются. Будет на каждый мой батальон по одному охранно-пулеметному. Командовать ротами мои ж военинженеры будут. По совместительству. И вообще, захваченными ресурсами штаб корпуса распоряжается нерационально, такое мое личное мнение. — Ну, как знаешь, — махнул рукой, видя, что я закусил удила и давать украинцев в обиду не собираюсь, Попель. — Останусь у тебя до вечера и заночую. Посмотрю, как вы тут с пленными разбираетесь, поговорю с людьми. Я повел Попеля по своему лагерю, растянувшемуся на полкилометра в длину и метров на двести в ширину, ограниченному с трех сторон оврагом, дорогой и рекой Вилейкой, четвертое направление которого, в сторону поля, было открыто. Периметр у нас был построен из обращенных выездами внутрь капониров и напоминал бастионный фронт стародавней фортеции. Роль куртин выполняли самодельные рогатки-заграждения и траншеи за ними, вырытые, чтоб люди бездельем не маялись и лишние мысли им в голову не лезли. Везде, на валах капониров и в траншеях были подготовлены и кое-где уже заняты, контролируя стволами все вокруг, пулеметные позиции. Как говорится, если людей нечем занять — совершенствуй оборону, это дело бесконечное. Если неделю простоим, у меня и противотанковые рвы и ДЗОТы здесь будут. До ближайшего леса километр всего. Постепенно обойдя все подразделения и наши, и пленных, мы добрались до особистов, которые втроем, в присутствии моих комиссаров, опрашивали, вызывая к себе поодиночке украинцев. Видно было, что это им уже изрядно поднадоело и работа шла без интереса. Поглядев на всю эту мороку, я решил разрубить гордиев узел единым махом и, с благословения полкового комиссара, который сам уже достаточно насмотрелся и наговорился, приказал построить всех непроверенных. Обращение мое к ним было коротким. — Солдаты Войска польского! Так как большинство из вас не является природными поляками, а угнетаемыми в панской Польше украинцами и белорусами, перенесшими множество обид от представителей и властей так называемой титульной нации, мы предоставляем вам возможность и право сражаться плечом к плечу с бойцами РККА за освобождение Украины и Белоруссии от польского ига! Польша будет разбита и очень скоро. Украина и Белоруссия будут свободными. Каждый из вас сейчас может сделать свой выбор. Или остаться военнопленным, за что вас никто не упрекнет, но и потом, когда вы станете гражданами СССР, не поблагодарит. Или вернуться домой освободителями, бойцами РККА. Имейте в виду, что с военнопленных взятки гладки, но тот, кто принес присягу в РККА, за нарушение ее карается сурово. К вам это относится вдвойне. Любое предательство, трусость, своеволие, неподчинение приказам командиров, грубое нарушение дисциплины — расстрел. Поэтому, кто в себе неуверен, останьтесь на месте. Желающие принести присягу и вступить в ряды РККА, пять шагов вперед! Несмотря на грозное предупреждение, на месте осталось не больше полутора сот человек, остальные вышли. Три взводных коробочки вообще, коротко пошептались, после чего из строя вышли капралы и скомандовали те самые пять шагов. Выбор сделан. Пленным — лопаты. Новым бойцам, после принесения присяги — оружие. Так как читать по-русски умели далеко не все, то повторяли, выходя поодиночке перед строем, за комиссаром, а расписывались уже сами. Так, в один день, я заимел себе шесть пулеметных рот, вооруженных, чтобы отличать по звуку выстрела, французскими винтовками МАС36 и ста восьмьюдесятью станкачами, двадцать четыре из которых — крупнокалиберные польские браунинги и таким же количеством ручников. Насколько своевременным это было, показало уже утро девятого июля. Накануне вокруг Вильно загрохотало — дивизии 5-го ТК пошли на штурм города, который, с сильным гарнизоном, мы не могли оставить у себя в тылу. Передать блокаду тоже оказалось некому, поскольку 8-я армия шла южнее, а 10-я — севернее. В тот же день послышалась канонада на фронте 14-й танковой дивизии. Пошла на прорыв польская группировка из «литовского аппендикса». Ни та, ни другая сторона за день не достигли решительных результатов. Наши ворвались в городскую застройку, но до полной ликвидации обороняющихся было еще далеко. Появились у нас и подбитые танки и самоходки, легкие 122-миллиметровые и корпусные 107-миллиметровые, которые использовали прямой наводкой для разрушения баррикад. 14-я же дивизия, не имея танков для контратак, использовала свою противотанковую бригаду САУ, выдвигая ее на направления наметившегося прорыва и отражения его огнем, поэтому несколько отошла, сохранив, тем не менее, связность своего фронта. На заре 9-го числа я, по своему обыкновению, делал зарядку, упражняясь сразу с двумя мечами, своим и японским подарком. Такое начало дня неизменно предавало мне бодрости до самой глубокой ночи, будто я получал инъекцию сильного энергетика от своих загадочных клинков. Но сегодня, танцуя с мечами на узком гребне вала капонира, чтобы потренировать интуитивную устойчивость на ограниченной поверхности, при очередном развороте я увидел в алых лучах зари какое-то шевеление у леса на севере между Мозейками и высотой 167. До него было больше километра и сразу разобрать, что это там движется, перетекая из одной формы в другую, я сразу не смог. Часовые же наши, дежурившие у пулеметов ниже, вообще, похоже, ничего не заметили. Как завороженный я смотрел, напрягая глаза, и понял, что это в полной тишине идет шагом, развернувшись лавой, конница. — Тревога! В ружье!!! — заорал я, не разбираясь, наша она или польская, береженого, как известно, Бог бережет. В лагере спустя секунды раздались громкие, звонкие удары по железу и вскоре послышался топот сотен ног. В поле нам ответили горны и в алом свете первых лучей солнца блеснули вскинутые вверх клинки. Кавалерия перешла в галоп, давя грохотом копыт и стремительно сокращая дистанцию. Шестьсот метров, пятьсот, четыреста… Строй поляков из правильных шеренг, втягиваясь как в воронку между оврагом и Вилейкой, сбивался в плотную глубокую массу. — Без команды огня не открывать! — заорал я, краем глаза видя, как мои бойцы занимают позиции и приводят в готовность оружие. Нет, я уже не сомневался, что передо мной враг, но видел, что он хотел взять нас тихо, без большого шума, холодным оружием в конном строю. Если мы будем палить сейчас, то поляки спешатся, бросив коней и тогда, в правильном бою, их слаженные, сбитые эскадроны, элита польской армии, могут одолеть моих ремонтников и вчерашних пленных. Возни с нами, конечно, будет достаточно и никуда они потом уже не уйдут, но мне от этого не легче. Бить надо наверняка. Двести метров, сто… — ОГОНЬ!!! — что есть мочи скомандовал я, махнув вперед зажатым в правой руке японским подарком, один перекрывая своим голосом разнесшийся в тот же миг над полем боевой клич конников. И тут же спохватился. Что ж это я? Стою как дурак на бровке полуголый! Миг сомнения и порыв скрыться подавлен, меня видят бойцы! Никакой осторожности, робости, трусости!! Бежать нельзя!!! Да и поздно. Считанные секунды и сплошной рев сотен пулеметов, среди которых сразу заболевшие уши с трудом могли выделить очереди крупняков зенитной роты, хлопки брошенных под копыта ручных гранат. С такой дистанции не мажут! Польские эскадроны буквально наткнулись на стену из летящих навстречу пуль и над ними взлетели обрывки тел, заклубился кровавый туман. Казавшийся еще более жутким в свете восходящего солнца. Чтобы пробиться через такую лавину огня, надо родиться не в рубашке, а сразу в бронежилете. Тем не менее, единицы счастливчиков все еще скакали вперед и один из них — прямо на меня! Я с ним стою вровень, вижу полные ярости бледно-голубые глаза, падающую на подставленную плашмя спату польскую саблю и свой тати, полосующий поперек живота поляка пониже ребер. Все, бой кончен. — Прекратить огонь! — отдаю приказ тем, кто не наигрался и продолжает постреливать, выискивая и добивая раненых, и тут же прыгаю вниз, под защиту вала, от засвистевших вокруг пуль. С высоты 167 по нам, точнее, по мне, начали бить из пулеметов. — Вешкин! — увидев невдалеке командира рембата АТРБ, срываю на нем пережитый за мгновение до того страх. — Что медлишь?! Вышли взвод БРЭМ, пусть раздавят гадов!! Спустя полчаса я принимал доклады. Атака отбита. Это хорошо. И голод нам в ближайшее время не грозит, разве что — диета из конины. Терпимо. Пулеметчики, бросив оружие, сбежали верхом в лес. Плохо. Подбит на опушке из противотанкового ружья БРЭМ. Еще хуже. Но ружье, как ни удивительно, первое в этом походе, захвачено и три десятка патронов к нему у убитого стрелка, а БРЭМ, которому прилетело в верхний двигатель, легко отремонтировать. Собственно, он и сейчас на ходу. Уже лучше. Трофеи собраны. Одних карабинов более полутора тысяч плюс еще два десятка станковых и полсотни ручных браунингов. Раненые подобраны и показали, что взять нас хотела Поморская кавбригада с прибившимися к ней конными пограничными дивизионами. Она накануне пыталась силой пробиться через порядки 14-й дивизии и, не преуспев, бросила тяжелое вооружение, обозы и просочилась ночью через лесной массив на стыке позиций мотострелков. Ближе к рассвету поляки захватили подростка, который и сказал им, что здесь стоит русская тыловая часть. Думали разжиться фуражом, продовольствием, повозками и кухнями. В то, что кто-то из местных нас «сдал» я не очень поверил и направил в лес на разведку взвод украинцев, которые действительно того подростка нашли. В таком виде, что родная мать из недалеких Новоселок, которую нашли, послав гонцов по весям на предмет пропажи людей, опознала лишь по приметной родинке. Парень в лесу как раз занимался выслеживанием шатающихся поляков и, на свою беду, нашел их. После этого я с чистой совестью отдал приказ из состава Поморской кавбригады и пограничных частей никого в плен не брать и отправил бойцов трех пулеметных рот, и без моих ЦУ не собиравшихся миндальничать, в лес на прочесывание. К сожалению, оно ничего не принесло, кроме трофеев, брошенных без боеприпасов 81-мм минометов. Остат ки польской конницы ушли. Не беда, рано или поздно попадутся. Особый отдел АТРБ снял показания и теперь им прямая дорога в трибунал за зверства по отношению к собственному гражданскому населению. Эпизод 15 — Пижоны! — спустя два дня, одиннадцатого, цедил сквозь зубы, идя вдоль строя моих, без всяких скидок, бойцов, комкор-5 Потапов. — Пистоли, сабли, даже шпоры понацепили! — Что с бою взято — свято. К тому же, форму одежды не нарушают, потому, как до сих пор в польской, — вступился я за украинцев. Правда, и среди красных инженеров-командиров увлечение холодным оружием и трофейными ВИСами вместо наганов было повальным. Более того, саблю и пистолет у меня имел каждый уважающий себя отделенный командир, а рядовые променяли мосинки на ручники Браунинга. — Ладно, деваться некуда, уговорил, — не стал развивать тему Потапов. — Отправишь как маршевые пополнения по две роты в каждую нашу дивизию. А ты, — повернул он лицо к идущему с другой стороны Кирпоносу, — оформишь все, как надо. Сколько у нас еще таких пленных в тылах? — Не считая поляков, тысячи четыре наберется. — Отлично! Их, как этих любимовцев, тоже в строй! На восполнение потерь! Переодеть, перевооружить! А кто откажется — с поляками в тыл! — Есть! — заметно, судя по кислой физиономии, не одобряя действия комкора, отозвался НШ. — Большие потери? — встрял я, воспользовавшись секундной паузой. — По корпусу — пять тысяч двести сорок девять выбывших из строя за три дня! В сто раз больше, чем за все время до этого с начала операции! — Я вот о чем подумал, товарищ комкор, — завел я разговор об идее, которую уже давно вынашивал. — Может и не надо всех переодевать? Небольшие отряды на польских машинах и в польской форме сразу никто обстреливать и мосты перед ними рвать, как перед нашими БА и БТР, не будет… — Это против правил войны! Бойцы РККА должны сражаться в своей форме! — возразил Кирпонос. — Разведка? — не обратил внимания на замечание Потапов. — Разведка, разведка… Черт! Забыл совсем! Тут тебя один человек хотел видеть! Со мной в штаб корпуса поедешь, нечего тебе здесь от меня скрываться! Спустя полчаса мой черный лимузин шел в колоне за «Туром»-тонна с четвертью внезапно сорвавшегося с места комкора. Сопровождали нас БА-11 и полубронированная полуторка с бойцами в кузове. Штаб корпуса стоял в Немеже и мы спешили туда со всей возможной скоростью. По прибытии на место меня сразу же, без объяснений, направили в дом, который занимал разведотдел и там попросили подождать, проводив в сад. Прогуливаясь под ухоженными яблонями я поглядывал на здоровенного лохматого пса, сидевшего как изваяние в дальнем углу у своей будки и только неотрывно следившего за каждым моим шагом глазами. Умная собачка, знает, что цепь коротка, а брехать — себе дороже. — Здравия желаю, товарищ бригадный инженер! — увлеченный гляделками с барбосом, я обернулся на знакомый голос и нетипичное для РККА полное обращение по званию. — Михаиру?! — Капитан пограничных войск Михаил Исибасов, — поправил меня, хитро прищурив и без того узкий правый глаз, японец. — Узнал, что вы рядом и не мог не воспользоваться случаем засвидетельствовать свое почтение человеку, спасшему мне жизнь и оказавшему неоценимые услуги империи. — Ну, здравствуй, японский шпион. Мне сразу тебя в особый отдел сдать или расскажешь, какого ляда ты здесь делаешь, кроме того, что хочешь меня под монастырь подвести байками о неоценимых услугах империи? — Сделаю скидку вашей славянской непосредственности, товарищ бригадный инженер, хоть я и обязан ей тем, что прибыл сюда по тайному соглашению между нашими правительствами. Надеюсь, вы понимаете, что я сейчас нарушаю тайну исключительно, чтоб повидаться с вами? Что касается ваших заслуг, то не стоит их отрицать. Время показало, насколько мудрым было решение императора заключить прочный мир с СССР, благодаря которому наша армия смогла высвободить силы и одержать важные победы в Китае. Роль ваша, в этом процессе нам известна. Да и меч Мурамаса, которым вы владеете, говорит о многом. — Извините, товарищ капитан погранвойск Михаил Исибасов, вовсе не хотел вам тыкать, но уж слишком неожиданна для меня наша встреча. Все понимаю, поэтому, что вы здесь делаете и где прячется японский батальон, спрашивать не буду. А что касается заслуг перед Империей Восходящего Солнца, то они взаимовыгодны. Как там у вас поживает адмирал Ямамото? Самурай, как ни старался сохранять внешнее хладнокровие, чуть поморщился и сказал: — Доказать измену не смогли, но мы пристально наблюдаем за ним и его окружением. — Ну, это мне и так известно, — рассмеялся я. — Вот если бы вы, товарищ капитан, могли бы сказать мне что-то, что я не знаю, то я бы вам тоже поведал бы кое-какие секреты, важные для вас! — И что же вас интересует? — японец навострил уши, явно заинтригованный перспективой обмена информацией. — Ничего особенного… Что там случилось в Варшаве с вашим послом? — После смены правительства в Токио в Польшу был направлен новый и с новым аппаратом. Поскольку господин посол не владел польским языком, то все контакты, особенно конфиденциальные, шли с двойным переводом через английский. Но мы, японцы очень ответственная нация и привыкли хорошо служить Тенно, выполняя свою работу. Поэтому господин посол язык прилежно учил, но пока не овладел в такой степени, чтобы вести на нем ответственные переговоры, не пользовался. Когда ваше правительство обратилось к нашему с просьбой о посредничестве и господин посол вышел с предложением польскому министру иностранных дел, грязного имени которого я даже не хочу произносить, то тот, не зная, что господин посол все понимает, грязно ругал по-польски страну Ямато и обожаемого Тенно, самое малое — усомнившись в чистоте его крови. — Понятно, встряли ляхи из-за своей заносчивости… — Теперь ваша очередь, — напомнил Исибаси. — Боюсь, что моя новость для вас гораздо весомее, может, ответите еще на один вопрос? — Нет, сначала вы, а я, если ваша новость действительно так важна, отвечу еще на один вопрос. Потом, — не согласился японец. — Ладно. В следующем году Франция капитулирует. Или уже в этом, если немцы до конца июля, разделавшись с Польшей, смогут перебросить свои основные силы на запад. У Японии есть шанс быстро прибрать Французский Индокитай и острова в Тихом океане. — Это больше похоже на пророчество, нежели на достоверную информацию, — заметил Исибаси, но поторговаться мне с ним не дали. — Таварыщ брыгынжанэр! Таварыщ брыгынжанэр!! Машину забырают!!! — влетел в сад рядовой Грачик Григорян, владевший родным армянским гораздо лучше, чем русским, мой сменный водитель, радист, ординарец и, одновременно, позывной. — Завели? — спросил я о самом на этот момент важном. — Нэт! Я бэгом к вам! — отдуваясь, выдохнул грузный армянин. — Извините, товарищ капитан, похоже, у меня срочные дела, — раскланялся я с японцем и быстрым шагом вышел на улицу, где невдалеке стоял мой «Тур». У машины я обнаружил двух чекистов, старший из которых был в звании капитана ГБ. Странно, подумалось мне, сотрудник центрального аппарата, но никогда прежде, даже мельком я его не видел. — Ваша машина? — спросил чекист. — Моя! — подтвердил я «право собственности».