А! — раздался ближе к Чернухе, на огневых позициях короткий жуткий вопль, затих на секунду и ударил в уши снова, на сей раз долго, протяжно, — А-а-а-а!!! В тишине, нарушаемой лишь шорохом все еще падающего с небес мусора, послышались удары хлыста, конский топот и грохот тележных колес по сухой земле. Вгосподабогадушумать!!! Кто-то выжил и драпает!!! Раздолбай, не мог ракетницу прихватить! Что тут фонариком толку, если до батареи добрых полкилометра?!! — Вя-а-хррр!!! — заорал я что есть мочи, зная, что спутали мы в лесу только Веснянку, коня же своего я не тронул, все равно от нее не отойдет. В ночи раздалось в ответ короткое, злое ржание и считанные секунды спустя ко мне подлетело, показалось, нематериальное, зыбкое, но живое воплощение тьмы. Удар сердца — и я уже в седле, второй — мой конь прыжком переходит сразу в карьер, взлетая над белеющим утрамбованной землей посреди черной травы трактом. Какая-то минута и я уже домчался до поворота на Чернуху, до которой метров двести. Черт! Черт!! Где он?!! — Janek!!! Angej i Tadeusz eksplodowali! — окликает меня справа, прямо с поля, видно в горячке приняв за своего. Сквозь гулкое буханье крови в ушах теперь слышу грохот несущейся по стерне двуколки. Тело смещается в седле чуть в сторону, пригибаюсь к самой гриве коня и мы с Вяхром входим в вираж. Вот уже вижу двуколку и стоящего в ней на полусогнутых ездока, выхожу навстречу почти впритирку и, выпрямляясь, выхватываю притороченную справа к седлу спату, рубя его слева поперек шеи. Метров через пятьдесят я остановился и оглянулся на недалекую деревню. Собаки сходят с ума, но дураков любопытствовать, что за война вдруг началась, нет. Да и не разглядеть меня сейчас в темноте. Развернувшись, я догнал неуправляемую двуколку и остановил. Включив фонарик, увидел на белых мешках тело в желтых сапогах и клетчатом пиджаке из обрубка шеи которого все еще, пульсируя, била кровь. Владислав. Тут же лежит прицел от гаубицы. А вот головы нет. Пришлось возвращаться. Хорошо, что поле сжато и я ее быстро нашел на стерне, а заодно и кепку. Через десять минут я, пересев в повозку и отпустив Вяхра, подъехал к леснику, который уже успел сходить за Веснянкой. — Владислав все, — сказал я коротко. — Насколько я его понял, двоих разорвало, а он, гаденыш, уцелел, потому, что решил орудия на огневых испортить. Вон, прицел снять успел. А твой чего? — кивнул я на неподвижное тело у ног Григория Александровича. — Этот тоже все. Мне тут мстители не нужны, — ответил он также лаконично. — Коней они взаймы у Тараса взяли, пятый остался там, пока не вернут. Конец ему, я Тараса знаю. — Надо бы тех двоих проверить, — предложил я. — Хочешь — иди, — сказал мне лесник. — Но не советую. Лес горит, да и, может, не все взорвалось. Если что просто раскидало, так сейчас от жара рваться будет. Не выжить им там, даже если до сих пор чудом уцелели. — Хорошо. Что теперь? — А теперь нам от них избавиться надо, — пожал плечами Григорий. — Посторонись. — С этими словами он легко поднял с земли и бросил на двуколку второй труп. Мы двинулись в путь. Сначала по тракту вглубь леса. Ветер сейчас западный, пусть и не сильный. Пал пойдет в сторону опушки и позиций гаубичной батареи. Трофеи, конечно, может попортить, но и следов потом будет никаких не найти. А мы как раз обошли пожарище с севера и углубились во владения лесника, двигаясь к урочищу Райгрод. — Опять не повезло, — вздохнул я с сожалением. — Ты это о чем? — спросил меня лесник. — Война неправильная, — ответил я словами Михаиру Исибасу. — Ты ко мне пришел, я аж загорелся, хотел даже, поначалу, Владислава этого чуть ли не на дуэль вызвать. Чтоб бой был, драка настоящая, чтоб победить! А вышло все опять, будто на заводе. План наметил, дело сделал. Как обычный технологический процесс. А то, что мечом его срубил, когда накладка у нас вышла, так он даже не вооружен был. Хоть пальнул бы в меня, что ли. На заводе тоже, знаешь накладки бывают. Получается, все делаешь правильно, даешь результат, побеждаешь вроде… А удовлетворения нет. В цеху ты так хоть деталь выточи. Так вот она, в руках у тебя! А здесь что остается? Только трупы и разрушения, которые нормального человека радовать никак не могут. — Мне б твои заботы! — рассмеялся Григорий. — Тебе моих забот не унести, так что, не желай того, чего не ведаешь, — ответил я с грустью и вдруг решился. Не знаю почему, но вызывал у меня доверие этот мужик. — Знаешь, может статься, годика через два сюда немцы придут, а нам, временно, подчеркиваю, временно, придется отступить. Схрон, ты говоришь, имеешь. Так хоть еды там запаси на годок-другой, в общем, сколько можно. Да и Лиду на восток уже сейчас тебе бы отправить. Я тебе письмо оставлю к жене своей, Полине, вот пусть с ним и едет. Встретят, приютят и устроят. — Боишься, стало быть, немца? — без эмоций, даже не совсем вопросительно, а больше констатируя факт, отозвался Григорий Александрович. — Тут, видишь, какое дело. Гитлер, канцлер немецкий, по стопам Наполеона чешет, а последний ведь до Москвы дошел со своим войском двунадесятиязык. Вот и этот, новоявленный, пожалует, как подомнет под себя всю Европу. Хребет мы любому сломаем, кто к нам сунется, в этом сомнений нет. Но вот вопрос времени… Пока ломать будем, в этих местах немцы, с их расовой теорией, могут успеть убить каждого четвертого, включая женщин, детей, стариков. Вот такая петрушка. На ус мотай, но болтать не советую. — Ты б мне тогда хоть оружие оставил, что ли, — попросил лесник. — Это не могу. Учтено. Да и при Советской власти только навредит. А чтоб не навредило, вопрос надо в самой Москве решать. Так что пока лучше головой думай, что тут вокруг тебя и как, да не теряйся, если европейские цивилизаторы в наши дикие дебри пожалуют. Головой, знаешь, натворить можно не меньше, чем винтовкой. Потом мы долго ехали молча и заговорили лишь на болоте, когда высыпали из пропитанных кровью мешков пшеницу, которую было очень жалко Григорию, но и в пищу он ее принять не мог. В эти мешки мы набили земли, да привязали в качестве груза к двум ушедшим в трясину телам. Концы в воду. После этого лесник вывел меня на тракт Друскеники-Гродно и я, забрав гаубичный прицел и «Томпсон», но оставив оба ВИСа Григорию, поехал знакомой по рейду дорогой к Немново, где был уже утром. Напарник же мой с подводой, на которой все оставались четыре чистых мешка, лежавшие внизу, ушел восвояси. За целый день меня никто не хватился. В Немново думали, что я уехал в Гродно, а там, соответственно, наоборот. Но вернулся я очень вовремя, поскольку меня срочно вызвали к командиру корпуса. Справившись о ходе работ по «Сандерлендам» и услышав в ответ, что, собственно, наше дело сделано, самолеты разгружены, вытащены на берег и ими уже занимаются только авиаремонтники, он кивнул и сказал: — Ну и хорошо, что все успел. Собирайся, тебя вызывают в Москву. Зимняя война Эпизод 1 Тук-тук, тук-тук — стучат на стыках железнодорожные пары. Я слышу их сквозь сон и чувствую, как с меня стаскивают теплую шинель. — Вяхр, уймись, дай поспать, — бормочу, вцепившись в одежду и не отрывая головы от плащ-палатки, брошенной на сваленное в моей половине вагона сено. В ответ слышу недовольный храп, чувствую теплые губы, щекочущие шею. И вдруг коняга больно прикусывает меня зубами за ухо! — Ай! Черт! Больно же! — крикнул я в голос, откинув шинель и рывком сел на своем ложе. Вяхр, приняв «черта» на свой счет, обиделся и отошел от меня. Развернувшись задом и задрав хвост он коротко заржал, видимо так, по своему, выражая свое отношение к лентяям, позволяющим себе валяться, когда солнце уже оторвалось от горизонта. Конец августа. Зябко по утрам. Поежившись, я как был, в кальсонах и нательной рубахе, вскочил на ноги и принялся энергично делать зарядку, чтобы разогнать кровь. Намахавшись, скинул крышку и зачерпнул ведром воды в стоящей посреди вагона «общей! деревянной бочке, дав коню напиться. Затем, откопал припрятанный мною в дальнем углу под сеном мешок с овсом и, развязав его, устроил своему четвероногому другу роскошный завтрак. Конечно, Вяхр с голодухи не помирал, сена у нас полно, но овсом захрустел с превеликим удовольствием, простив мне все обиды и прегрешения. Пока он был занят, взял лопату и, отворив дверь вагона, выгреб наружу с конской половины подстилку вместе со всем, что там было навалено за ночь. Набрал и разбросал по полу полдесятка охапок свежего сена. — Ну, хорош, хорош, лопнешь! — забрал я мешок, который успел облегчиться килограмм на десять. — На-ка вот, яблочками лучше похрусти. — Поставил я перед ним высокую корзину без ручки, которую всю ночь прикрывал собственным телом. Вагон к этому времени как раз проветрился и я закрыл дверь, тем более, что въезжали на станцию и светиться в нижнем белье перед стоящими на перроне людьми было неприлично. — Тучково, — прочитал я название на здании вокзала. — Часа через два уже на месте будем. На месте, это на складах НКО на восточной окраине Москвы. Ведь не ради же меня поезд из самой Польши гонят. Мой вагон вообще последний. Прицепили по моей личной просьбе, ВОСО не возражало. А впереди пятнадцать платформ с 220-миллиметровыми польскими мортирами, да у самого паровоза вагон охраны со взводом бойцов. Мне бы, конечно, было бы удобнее где-нибудь у ЗИЛа сойти, но начальник поезда предупредил, что пойдет через северную часть московского кольца от Белорусского вокзала на Савеловский и дальше. Так что Вяхр пусть хрумкает вдоволь, ему еще меня сегодня от самого Лосиного острова домой везти. Обиходив коня, занялся собой. В первую очередь развел огонь в разборной жаровне, которую сам же и сварганил еще в Польше из тонких металлических листов. Поставил на нее греться воду в котелке, а сам стал умываться, зачерпывая пригоршнями в бочке так, чтобы обратно не лилось. Мне из нее еще пить. Затем, прикрепив на стенку небольшое зеркальце, побрился. В столицу еду, да еще с войны, должен как на парад выглядеть. Котелок у меня один, поэтому после водных процедур пришлось ждать, когда закипит вторая порция воды. Завтрак у меня сегодня тоже лошадиный — овсянка. Зато от пуза, несмотря на то, что половину краюхи хлеба пришлось пожертвовать Вяхру, иначе поесть спокойно он бы не дал. Снова помыть котелок, вскипятить, заварить, попить чаю — время летит незаметно. Вот уж и Одинцово проехали. Пора собираться, а то так в нижнем белье и попросят на выход. Пока седлал коня, собрал в самодельную брезентовую чересседельную суму вещи, пока отряхнулся от сена, одел на себя форму со всеми наградами, висевшую, чтобы не мялась, на плечиках под потолком, пока помыл ноги и натянул сапоги, пока начистил их до зеркального блеска — вот уж состав и стучит, медленно проходя стрелки перед Белорусским вокзалом. Затянув портупею с кобурой я подумал было, что неплохо было бы покурить и совсем уж собрался достать табачок и трубку, как состав наш остановился. Снаружи сквозь духовые окошки доносились разговоры людей, стоящих на перроне, в которые вдруг вторглись властные, громкие требования разойтись и пропустить. В дверь гулко забарабанили. — Открывайте, милиция! Какого лешего от меня надо? Ладно, откроем, раз просят. Изнутри дверь удерживал брезентовый ремень, который я скинул и откатил створку на метр в сторону. От людей меня теперь отгораживает только поперечная доска-засов, которую я установил, чтобы Вяхр, не дай Бог, на ходу не выпрыгнул. — Лейтенант госбезопасности Черепанов, ГУГБ! — представился мне чекист, возглавлявший группу из трех сержантов ГБ, усиленную десятком милиционеров. — Вы бригинженер Любимов? — Да, я бригинженер Любимов, — подтвердил я настороженно. — Что-то случилось? — Нам надо осмотреть вагон. Самойленко! Организуй двух понятых! — не терпящим возражений тоном объяснил мне лейтенант причину своего визита. — Пожалуйста, — пожал я плечами, раскрывая дверь настежь и убирая доску, — смотрите. По знаку лейтенанта сержанты азартно, гурьбой ринулись внутрь и тут же вывалились наружу. Первый, получив обоими задними копытами в грудь, раскинув руки собрал остальных. — Убили!!! — закричала женщина невдалеке. Лейтенант выхватил ТТ из расстегнутой заранее кобуры, но не успел поднять ствол, как увидел направленный на себя черный зрачок моего ВИСа. — Сопротивление… — начал было он. — Полноте! Вас кто учил к коню сзади подходить? — возразил я, глядя на растерявшихся милиционеров. — Уберите оружие и окажите товарищу помощь. Ему врач нужен! — сказал я, подавая пример, убрав пистолет в кобуру. Законов никаких я не нарушал, арестовывать меня не за что. Тем более — стрелять при таком скоплении народа. Лейтенант ГБ повел себя благоразумно и приказал двоим милиционерам отнести пострадавшего в вокзальный медпункт, а остальным отодвинуть людей на перроне подальше. — Подождите, Вяхра выведу, а то он вас тут всех затопчет, — предупредил я и, подхватил маузер с оптикой, чтобы повесить его на ремне себе за спину. Это движение вызвало очередной приступ воинственности у чекистов. На этот раз не только ГУГБ-шники, но и милиционеры вытащили кто ТТ, кто Наганы. Я только головой покачал, закинул оружие за спину и, взяв Вяхра под уздцы, отошел с ним на очищенный от людей конец перрона. — Вперед! — скомандовал я чекистам, сделав приглашающий жест в сторону открытого настежь вагона. — Почему у вас винтовка? — не спеша выполнять команду и убирать оружие, подозрительно спросил Черепанов. Я залез в суму, достал бумаги, нашел нужную и протянул чекисту. — Потому, что это моя охотничья винтовка. Подарок маршала Ворошилова. Читайте. — Бригинженеру Любимову… За отличную стрельбу… Винтовку «Маузер» с трехкратным оптическим прицелом… — полувслух пробежал лейтенант глазами по записке. — Вопросы есть? Нет? — Извините… — протянул мне Черепанов бумагу назад. — Чего ждете? Вагон ваш! — усмехнулся я смущенному виду чекиста. Опять сержанты устремились внутрь. Две женщины, понятые, остались стоять на перроне у самых дверей. Чуть дальше, за цепочкой милиционеров, на происходящее глазела толпа пассажиров, отъезд которых, сорвав расписание, мы задерживали, судя по объявлениям. С платформ за всем смотрел еще и вооруженный самозарядными винтовками армейский караул, криками отгоняя зевак, чтобы не приближались к поезду ближе трех метров. Через открытую дверь мне было видно, как чекисты в вагоне, побегав, ворошат сено. — Ничего, — вышел один из них, забросив внутрь пустую корзину из под яблок. — Товарищ лейтенант госбезопасности, нам семафор зеленый уж сколько горит! Дежурный по вокзалу ругается! — одновременно подбежал вдоль состава начальник поезда. — Отправляй! — зло махнул ему рукой Черепанов и, посмотрев на меня, вдруг задержал взгляд на Вяхре. — А конь? — А конь тоже мой, — рассмеялся я, глядя как поезд, свистнув гудком, трогается. — И бумага соответствующая имеется. — Конь Вяхр, в скобках, Холера, вороной, трех лет… К строевой, обозной, артиллерийской службе не пригоден… Председатель конно-ремонтной комиссии 3-го Кубанского казачьего корпуса… Извините, товарищ бригинженер, ошибочка вышла, — вернул мне, козырнув, лейтенант ГБ очередную писульку и хотел было свалить со своей гоп-компанией в петлицах. — Не извиняю, лейтенант, — сказал я достаточно громко. — Стоять! Кто приказал меня здесь обыскивать? — Вас никто не обыскивал, товарищ бригинженер. Мы просто осмотрели вагон, в котором вы приехали, — попытался тихо уйти в сторону от прямого ответа Черепанов. — С понятыми? — Это на всякий случай…