13 октября 1804 г. японский хирург Сэйсю Ханаока успешно выполнил первую в мире документально подтвержденную операцию удаления раковой опухоли под общим наркозом. Это могло не произойти, если бы жена великого хирурга не пожертвовала собой. Ханаока изучал сначала китайскую медицину, а затем так называемый стиль Каспара. В основе этого искусства лежали протоколы операций, которые в 1649–1651 гг. выполнял в Нагасаки нанятый голландской факторией немец Каспар Шамбергер. Перенятые у его учеников навыки западной хирургии японские врачи передавали из поколения в поколение, несмотря на официальный запрет ее изучать. Постигнув стиль Каспара, Ханаока решил сочетать его с применением древнего обезболивающего, о котором говорилось в книгах про Хуа То, великого китайского врача древности. Там было описано снотворное под названием «мафейзан». Хуа То сообщал, что главный компонент — дурман, однако точный состав своего средства держал в секрете. Двадцать лет Ханаока воссоздавал китайское зелье, испытывая разные составы на собственной жене. В ходе этих экспериментов она потеряла зрение, но ее муки были не напрасны: к 1804 г. удалось создать эффективный препарат, названный «цусэнсан». В него входили дурман, женьшень, даурский дудник, сычуаньский любисток, пинеллия, однопокровница и дягиль. Действующими веществами были алкалоиды, вызывавшие сонливость и временный паралич скелетных мышц. Употребив этот экстракт, человек через 2–4 часа засыпал и пребывал в бессознательном окоченении от 6 часов до суток. Сэйсю Ханаока (1760–1835) дает наркоз. Иллюстрация из его хирургического трактата Первым пациентом Ханаоки, изведавшим на себе действие цусэнсана, стала 60-летняя Кан Айя, страдавшая раком молочной железы. От этой болезни умирали все женщины в ее семье. 13 октября 1804 г. Ханаока благополучно провел ей мастэктомию, после чего к нему в городок Нага стали съезжаться больные со всей страны. Он выполнял под наркозом самые разнообразные операции — от удаления рака языка до извлечения камней из мочевого пузыря, но мастэктомию делал чаще всего: 156 раз, с неизменным успехом. Пример Ханаоки показал, чего может достичь восточный специалист, работая по-европейски, и заронил в умы образованных японцев мечту о западной науке и западном образе жизни. 17 Стетоскоп Теофиль Лаэннек 1817 год 8 марта 1817 г. датирован самый первый осмотр больного с использованием трубки (стетоскопа), позднее сопоставленный с данными вскрытия. С тех пор трубка, а затем фонендоскоп стали первыми инструментами диагностики и атрибутами врача. Французский терапевт Лаэннек изобрел стетоскоп, чтобы светские условности не мешали обследовать женщин, а начинал отрабатывать свою методику на будущей жене. Рене-Теофиль-Ясент Лаэннек предпочитал второе из своих имен. Знакомые называли его Теофилем, как и его отца — юриста, бретонского аристократа и владельца усадьбы под названием Керлуанек. Отношения двух Теофилей были сложными. Когда сыну исполнилось пять лет, его мать умерла при родах. Теофиль-старший отослал сыновей к своему брату Гийому, объясняя, что вот он, Теофиль, теперь вдовец, а у Гийома есть жена, которая позаботится о мальчиках. Брат ответил, что это странно, однако детей принял и воспитал вместе со своими. Когда же Теофиль-старший женился, он не позвал детей к себе, потому что они, дескать, уже подростки и им лучше жить у Гийома в большом городе Нанте. Ведь учиться лучше там. Чтобы Гийому было чем оплачивать учебу, папаша Лаэннек прислал брату бумаги по судебному иску его новой жены к родственникам: «Вот вам иск, что выиграете — все ваше». Рене-Теофиль-Ясент Лаэннек (1781–1826), изобретатель стетоскопа и основоположник метода инструментальной аускультации в медицине. Рисунок сделал его английский ученик Чарльз Джеймс Блазиус Уильямс (1805–1889) в последний год жизни Лаэннека. Великий врач изображен в очках в роговой оправе, которые он постоянно носил, но которые отсутствуют на всех его портретах Из двух братьев, которые росли в его семье, врач Гийом Лаэннек больше любил Теофиля, поскольку тот явно обнаруживал склонность к медицине. Второй брат Мишо (Мишель) пошел в отца и стал юристом. Росли они как полагается бретонцам среднего достатка: кельтские танцы, песни, стихосложение, охота со спаниелем и токарный станок. Со всем этим Теофиль сочетал коллекционирование минералов и бабочек, а также изучение греческого — чтобы читать Гиппократа в оригинале. Медицинская практика у него началась в 14 лет, когда те края охватила война с шуанами — партизанами, не признававшими французское революционное правительство. Мальчик поступил в армию хирургом третьего разряда и в конце войны умел все, что полагалось военному врачу, а также без особых переживаний вскрывал трупы. Восстание еще не было подавлено, когда выяснилось, что можно навестить отца на ферме, где он прятался от кредиторов. Теофиль пешком прошел 50 километров через лес, кишевший недобитыми шуанами, чтобы провести лето с отцом. Оказалось, им хорошо вместе. Старший Лаэннек был бесшабашен, весел и расчетлив. За это сын с того лета очень полюбил отца, хоть и знал ему цену. Выучиться на врача в Париже стоило втрое больше, чем в Нанте, но лучшее образование давали в Медицинской школе, которую возглавлял личный врач Наполеона Жан-Николя Корвизар (1755–1821). Он один во Франции владел техникой выстукивания — перкуссии, так что, к удивлению персонала клинической больницы Шарите, мог еще до превращения пациента в труп предсказать результат вскрытия. По совету отца Лаэннек поехал поступать к Корвизару. Правда, отец дал только треть нужных для этого денег, остальные доложил дядя Гийом. Деревянный стетоскоп Лаэннека. Fig. 1–3: прибор показан снаружи и в разрезе. Fig. 4: обтюратор (пробка) стетоскопа. Fig. 5: внутренний корпус прибора. Fig. 6: соотношение ширины канала и корпуса стетоскопа. Иллюстрация к первому трактату Лаэннека об инструментальной аускультации (1819) Врачам старшего поколения революция дала свободный доступ к телам умерших. В больнице Шарите вскрывали всех скончавшихся больных и студентам было на что посмотреть. Лаэннек не вылезал из морга и в 21 год имел на своем счету несколько открытий. Он показал, как отделить для демонстрации паутинную оболочку мозга, как по виду раны перерезанного бритвой горла различить убийство и самоубийство, и первым описал перитонит. За время работы в анатомичке Теофиль порезался восемь раз. Он очень боялся заразиться, впоследствии на вскрытиях со своими студентами старался работать пинцетом и не жалел хлорной извести, но было уже поздно — на восьмой раз, в 1806 г., он заполучил туберкулез. Корвизар ценил хороших студентов и часто приглашал их к себе обедать, усаживая за стол по сто человек. Узнав об этом, Лаэннек-отец попросил сына выхлопотать ему через личного врача Наполеона какое-нибудь место в Париже. Дескать, в этом случае он сможет оплатить учебу сына сполна. Юноша отвечал, что не доверяет Корвизару: «Он выдающийся клиницист, только ему лень лишний раз поглядеть на больного, не то что писать». Это было сказано со знанием дела — Лаэннек постоянно готовил для издаваемого Корвизаром журнала статьи, получая гонорар через раз. Случались там и утечки идей: когда Лаэннек разработал классификацию болезней с делением опухолей на злокачественные и доброкачественные, начальник его лаборатории Гийом Дюпюитрен тут же написал об этом, и его статья вышла раньше. Разразился скандал, который не только разделил медицинский Париж на два лагеря, но и обозначил разочарование молодых врачей в предшественниках, «солдатах империи». Лаэннек и его друзья теперь делали все назло: — Вы обласканы Наполеоном и купаетесь в золоте — мы, будучи волонтерами, бесплатно лечим бедных, которых вы калечите на войне. — Вы в восторге от вашего императора — мы сочиняем про него куплеты, называя не иначе как «коррюптёр» (тот, кто все портит). — Вы презираете мертвые языки — мы учим латынь, чтобы не пугать пациентов, и греческий, чтобы защищать диссертации о Гиппократе. — Вы отрицаете Бога — мы станем ходить в церковь и встретимся с римским папой. Когда папа Пий VII приезжал в Париж венчать Наполеона, вырвавшего у него из рук императорскую корону, католическая конгрегация представила ему самых толковых студентов-католиков во главе с Лаэннеком. Понтифик очень удивился и даже изрек: «Современный образованный молодой врач, да еще благочестивый, — это чудо». При всей кажущейся смехотворности Лаэннек только выиграл от подобного протеста. Во-первых, как волонтер он накопил громадный клинический опыт. Вскрывая тела больных, которых он вел бесплатно, Теофиль научился ставить диагноз при первом осмотре. Во-вторых, в Париже оказалось немало истых католиков, которые ждали смены режима. Они охотно приглашали к себе молодого доктора для консультации уже за хорошие деньги. Наконец, в 1809 г. парижский кардинал сделал его своим личным врачом. Лаэннеку пришлось потратиться на костюм с журнальной картинки, цилиндр и шпагу, но жалованье в 3000 франков годовых было втрое больше доходов самого благополучного сельского доктора. Тем временем папаша Лаэннек перезаложил все свое имущество, и братья испугались, что он попадет в долговую яму, а родовое имение конфискуют кредиторы. Этого они допустить не могли, потому что мечтали, заработав денег в Париже, вернуться в родную Бретань и жить в свое удовольствие, гуляя с ружьем и собакой. Юрист Мишо через суд добился отрешения отца от права распоряжаться усадьбой Керлуанек. За это он и Теофиль обязывались выплачивать папаше пенсион 600 франков ежегодно. Вскоре после суда Мишо умер от туберкулеза, и отец сказал Теофилю: «Если ты лишишь меня пенсиона, то будешь как Дюпюитрен, который выжил из Парижа отца, мать и сестру». Этот запрещенный прием сработал: «Дорогой папа, я буду делиться с вами так, чтобы вы всегда жили не хуже меня». Лаэннек-младший был в моде и жил в Париже вполне сносно. Помимо зарабатывания денег, он видел свою задачу в минимизации ущерба, наносимого режимом народу. Когда в 1814 г. отступающий Наполеон сражался уже в самой Франции и больницы были забиты ранеными, Теофиль не вылезал из госпиталей, хотя по слабости здоровья призван быть не мог. Он собрал в одном корпусе всех раненых-бретонцев — те страдали сильнее других, потому что слабо понимали французский и боялись умереть без католического причастия. Сдача Парижа и появление на улицах города «диких казаков» Лаэннека нисколько не пугали. Как врач он знал, что хуже войны ничего не бывает. Восстановилась монархия Бурбонов, оппозиционные друзья Лаэннека пришли к власти. Слишком ревностные сторонники Бонапарта потеряли свои места, и весной 1816 г. Теофилю предложили возглавить госпиталь Некер, лучший стационар Парижа. Больница — это студенты, бесплатная рабочая сила для широких клинических исследований. Тут очень вовремя возникла идея, знакомая нашему герою и по детским играм, и по книгам Плиния Младшего. Если приложить ухо к бревну, то слышно любое прикосновение к нему, даже булавочный укол. Судя по записным книжкам Лаэннека, первым пациентом, на котором эту идею испытали, была мадам Жакмин Аргу — женщина двумя годами старше Теофиля, платная компаньонка кузины его матери. В страхе перед наступающими казаками кузина бежала из своего парижского особняка, оставив хозяйство на мадам Аргу. С той ничего страшного не произошло, но в дни оккупации Жакмин волновалась вплоть до сердечного приступа. Лаэннек лечил ее с 1805 г., а теперь еще регулярно успокаивал и заверял, что это нервное. Их взаимная симпатия росла. Чтобы соблюсти приличия, осенью 1816 г. врач решил прослушать стук сердца мадам Аргу через тетрадь, свернутую в трубочку. Количество и громкость звуков поразили его. На следующий день Лаэннек выслушал таким образом всех пациентов своей больницы — более 100 человек. К вечеру стало ясно, что физиологические изменения внутри организма выдают себя звуками. Оставалось наблюдать, сопоставляя данные вскрытия с необычными звуками, рождавшимися в сердце и дыхательных путях. Первой больной, чья история заслуживала внимания, стала 40-летняя горничная Мари-Мелани Бассет, госпитализированная с воспалением легких. 10 лет назад она после третьих родов жаловалась на отеки, какой-то шарлатан дал ей сильное мочегонное, после чего здоровье Мари-Мелани стало сдавать. 1 января 1817 г. ее наняли ухаживать в праздничный день за больным, после чего на женщину напала небывалая слабость. Она задыхалась и не могла подняться по лестнице. В больницу не хотела: из 1000 пациентов госпиталя Некер 150 оставались там навсегда. Но выхода не было. 8 марта Лаэннек первый раз провел ее исследование «цилиндром», как назывался тогда новорожденный прибор. Дыхательные шумы в некоторых областях не прослушивались. Возможно, это была совсем «новая» тогда болезнь — отек легких. По мере наблюдения отеки во всех областях тела больной нарастали, пульс делался слабее, конечности холоднее, пока 2 июня не наступила смерть. На вскрытии из легких ручьем потек серозный выпот, что и подтвердило диагноз. Среди несимпатичных Лаэннеку особенностей врачей — «солдат империи» — была привычка испытывать все новое сначала на бедных. Теофиль, напротив, экспериментировал и на больных, за которых ему платили. Летом 1817-го ему как раз попалась умирающая от ревматической болезни сердца мадам де Сталь (1766–1817). Эта оппозиционная Бонапарту писательница была на редкость капризной пациенткой. Лаэннека вызвали, потому что прошел слух, будто он делает нечто особенное. Правильный диагноз «цилиндр» не обеспечил: Теофиль предположил наличие в груди скопления жидкости, которого на вскрытии 17 июля не наблюдали. Зато сообщение, которое сделал личный доктор о болезни писательницы, стало первым официальным упоминанием нового метода исследования. «Спеши, — писал Лаэннеку отец, — где-то рядом Дюпюитрен и другие конкуренты». Хотя сам Лаэннек был измотан сотнями выслушиваний в день и выглядел так плохо, что у постели мадам де Сталь доктор? заметили: «Его самого нужно класть в больницу», — спешить стоило. Четвертая по счету удача в истории стетоскопа опять связана с женщиной: тем же летом 27-летняя пациентка с лихорадкой и кашлем никак не могла замолчать на осмотре. Так обнаружилось, что голос тоже стоит исследовать, потому что у этой больной в определенной точке груди речь почему-то звучала в трубке намного громче, чем в прочих местах. Лаэннек предположил, что на этом месте туберкулезная каверна. Скорое — увы — вскрытие показало, что он прав. Наконец в руках врачей оказался метод обнаружения такой патологии, как туберкулез; прежде, до вскрытия, его толком не отличали от пневмонии. С таким козырем можно было делать сообщение в Академии наук. Но предварительно Лаэннек подобрал новый материал для своего «цилиндра». Стекло и металл при большой прочности плохо проводили звуки сердца. К тому же — и это было важно для Лаэннека как для врача по вызову — трубки из них охлаждались на морозе. Современные пациенты, которых участковый терапевт слушает ледяным фонендоскопом, поймут сомнения Лаэннека. Поскольку Теофиль умел и любил работать на токарном станке, он вытачивал цилиндры из разных пород дерева сам. Сначала для себя, потом — в подарок другим врачам. После его смерти в мастерской остались заготовки для десятков стетоскопов. Сообщение Лаэннека приняли с восторгом. Составитель медицинской энциклопедии Франсуа-Виктор Мера писал, что аускультация при помощи стетоскопа восхитительна, только жаль, что теперь врачи могут утратить виртуозные навыки диагностики по пульсу, цвету мочи и запаху кала. Примерно как в наше время старые профессора возмущаются, что на консультациях молодежь начинает излагать суть проблемы не с жалоб и данных аускультации, а с результатов УЗИ. Сам Лаэннек смеялся над этим и писал: «Это все равно что отказываться ездить по Парижу в кабриолете из опасения утратить навык перепрыгивания через лужи на тротуаре». Многие из принципа отказывались верить в аускультацию или слушали только прикладывая ухо к телу. Но трубка вошла в моду за границей — новая парижская штучка! — а оттуда вернулась во Францию. Трубка еще и успокаивала больных: у врача теперь есть инструмент, которым он хоть что-нибудь может сделать. Все желали, чтобы их выслушивали, так что медикам пришлось учиться и покупать руководства Лаэннека. Они стоили пятнадцать франков, и еще три франка — прибор. Патриарх фонокардиографии Генрих Кассирский (1929–2013) заметил: «Когда говорят, что во врачевании есть элемент искусства, то аускультация — яркий пример. Мало знать и понимать, что представляют собой тоны и шумы сердца, когда и при каких пороках они возникают. Их надо уметь услышать». Вот где пригодилась высокая общая культура и музыкальность Лаэннека. Своему искусству он учил бессчетных студентов из Британии, Бельгии, Германии, Австрии, Швейцарии, Испании, Италии, Греции, Голландии, Польши, Швеции, России, а также с острова Ньюфаундленд, из США и Мексики. Лаэннек стал знаменит и богат. Теперь ему платили шесть тысяч франков за вызов и пятьдесят тысяч в случае выздоровления пациента. Когда его папаша узнал через своих шпионов на почте, сколько зарабатывает сын, то предъявил претензии на свою половину: «Имея состояние больше трехсот тысяч, не может найти пары тысяч для отца, которому скоро уж 80». Папаше перепало несколько тысяч, когда сын умер, — отец пережил его на 10 лет. Парадоксально: великий врач Лаэннек не признавал, что у него самого туберкулез, и не верил ученикам, слышавшим характерные хрипы. Он успел жениться на мадам Аргу, и, судя по их переписке, этот продолжавшийся два года брак был счастливым. За несколько часов до смерти 13 августа 1826 г. Теофиль наконец осознал, что происходит, сам снял обручальное кольцо и отдал его жене, «чтобы потом не пришлось никого просить это сделать». Вдова умерла в 1847 г. и была похоронена в одной могиле с мужем. В 1934-м их разлучили: до властей вдруг дошло, что Теофиль Лаэннек — национальное достояние и что он произвел переворот в науке. Ему соорудили гробницу в центре кладбища, останки тщательно отделили от костей супруги, вырыли новую могилу, но перед повторным погребением поставили гроб на несколько дней в церкви для отдания почестей. За эти несколько дней на кладбище собрались тысячи бретонцев. Они выстроились в очередь: каждый спускался в будущую могилу Лаэннека, чтобы прилечь там на некоторое время. Больные верили, что пребывание в могиле великого врача им поможет. Говорят, были случаи исцеления. ОБСУЖДЕНИЕ В ГРУППЕ Ekaterina Brzhezovskaya: Интересно, а кто доработал стетоскоп до современной формы с ушками и мембраной? Ответ: Голдинг Бёрд из лондонской больницы Гайc Хоспитал в 1840 г. сделал гибкую трубку, а итальянские врачи Эудженио Бацци и Аурелио Бьянки в 1894 г. закрепили на раструбе мембрану.