Призовой бой на звание чемпиона мира по боксу между Чарли Фрименом по прозвищу Американский Гигант (справа) и британцем Уильямом Перри, 6 декабря 1842 г. Именно в процессе подготовки к этому бою изобретатель Хатчинсон устроил Фримену медосмотр со спирометрией. Подпись к газетной иллюстрации гласит: «Фримен поднял Перри, как ребенка». Уильям Перри весил на 25 кг меньше и в основном крутился возле противника, умело уклоняясь от ударов. Когда же он вошел в клинч, Фримен поднял его и бросил. Неудивительно: Фримен мог поднять и бросить лошадь. После 70 раундов наступила темнота, и бой прервали Вскрывая трупы туберкулезников, Хатчинсон видел, что объем их легких меньше, чем у погибших от иных болезней. Он измерял эту разницу с помощью прибора, которым Эдмунд Дэви замерял объем газа. Но такая разница должна быть и между здоровыми и больными, и ее тоже можно оценить, переделав прибор Дэви. Измеряемую спирометром величину Хатчинсон назвал «жизненная емкость легких». Это количество воздуха, которое мы способны выдохнуть после самого глубокого вдоха. Из опытов на себе Хатчинсон установил, что оно постоянно, разве что чуть уменьшается после сытного обеда. Измерения клиентов показали, что зависит оно от роста. Осмотрев 4400 человек, изобретатель составил таблицу соответствия роста и нормальной жизненной емкости. Он даже устраивал шоу: предлагал клиенту дунуть в спирометр, а потом с точностью до дюйма называл его рост. У цветущего атлета Фримена жизненная емкость оказалась 7,11 литра. Это 88 % от нормы для его громадного роста. Хатчинсон предупреждал, что с 84 % начинается туберкулез. Фримен был в зоне риска, но покинуть Лондон после победного боя отказался: ему слишком понравились английские женщины. Стоит перед ними поиграть мускулами, прыгнуть 25 сальто, поносить лошадь — и сразу такой выбор, что глаза разбегаются. Через два года Фримен снова пришел к Хатчинсону, с жалобой на частые простуды. Теперь его максимальный выдох составлял 79 % от нормы. Позвали самых искушенных в выстукивании и прослушивании терапевтов, но они не смогли расслышать характерные для чахотки хрипы. И все же Хатчинсон настаивал, что это туберкулез и Американскому Гиганту нужно немедленно возвращаться в родной Мичиган. Тот отмахивался: «Какой Мичиган! Я тут живу как король. Знаешь, как меня любят!» А до следующего ноября он не дожил. Врач, который вскрывал его тело в Винчестерском госпитале, написал Хатчинсону, что прогноз сбылся: «Верхние доли легких забиты желтой массой, в то время как нижние почти чисты». Это был инфильтративный туберкулез — коварная форма, долго протекающая без хрипов, маскируясь под грипп и легкое недомогание. После этого случая Хатчинсон написал монографию, прогремевшую на весь мир. Изобретатель стал продавать свои приборы и зажил на зависть многим. Но образ Фримена не шел у него из головы. Сам Хатчинсон теперь тоже «чемпион мира», а живет как бизнесмен, вовсе не как король. Нужно найти такое место, где он будет королем. И осенью 1852 г., оставив предприятие жене и детям, Хатчинсон с одним чемоданом сел на корабль, уходящий в Австралию. Там только что открыли золотые россыпи. На два года Хатчинсон бросил медицину и стал старателем. Наконец кое-что намыл, купил дом неподалеку от Мельбурна и дал рекламу, что здесь консультирует знаменитый в Европе врач, изобретатель спирометра. От пациентов — богатых старателей — отбоя не было. Хатчинсон стал в Австралии заметной фигурой, но еще не королем. Скопив денег, он отправился на архипелаг Фиджи и купил у тамошнего вождя громадное пастбище. На острове Овалау климат способствует быстрому росту овец. Хатчинсон приобрел столько земли и скота, что фактически стал соправителем. Уже через месяц после приезда он вместе с вождем заседал в суде. Обвиняли одного аборигена в том, что он убил и съел своего соседа. Первое обвинение было доказано, что значило пять лет работы в пользу вождя. А второе Хатчинсон сумел отвести. Он писал австралийским друзьям: «Мне лучше быть повешенным, чем кого-нибудь отправить на виселицу. Я так рад, что злодей выпутался». А еще через три месяца, летом 1861 г., какая-то тропическая болезнь свела Хатчинсона в могилу. Все имущество — деньги, скот, земли на Фиджи и в Австралии — он оставил 16-летней Агнес Уорден, дочери учителя музыки в Мельбурне. Хатчинсон знал и лечил ее с 9 лет, они вместе музицировали. Ей он завещал также свою скрипку, два фортепиано и контрабас. 24 Дезинфекция рук медика Игнац Земмельвейс 1847 год 15 мая — день рождения асептики. В общедоступной венской городской больнице 15 мая 1847 г. акушер-гинеколог Игнац Земмельвейс приказал всем врачам и студентам у входа в родильное отделение мыть руки раствором хлорной извести. Это нововведение избавило роддом от бича того времени — послеродового сепсиса, но имело самые печальные последствия для самого Земмельвейса. Он был сыном состоятельного купца из Буды (западная часть Будапешта). С юных лет имел деньги и вкус к хорошему кутежу. Старшие думали, что из этого парня толку не выйдет. Когда отец направил его в Венский университет изучать право, сын без спроса перевелся на медицинский. Оправдывался младший Земмельвейс тем, что зашел за приятелем-медиком в анатомический театр, увидел там вскрытие умершей от «родильной горячки» молодой женщины и решил как-то с этой бедой бороться. Всерьез это намерение не восприняли, потому что грозная «родильная горячка», как называли тогда послеродовой сепсис, казалась непобедимой. Роды представляли не меньшую опасность для жизни, чем тяжелая пневмония. Еще в 1745 г. врачи парижской больницы Отель-Дьё заметили, что в медицинских учреждениях смертность рожениц никогда не меньше 5 %, а порой до 30 %. У повивальных бабок, принимавших роды на дому, смертность была не более 2 %. Почему — никто не знал. Причина больничного сепсиса носила научное название «атмосферное космически-теллурическое воздействие». То есть воздействие не то земного, не то космического происхождения, которое носится в больничной атмосфере. Венская городская больница (Allgemeines Krankenhaus der Stadt Wien), куда Земмельвейс устроился по окончании университета, была громадной по тем временам больницей на 2000 коек. А родильное отделение, через которое проходило по 6000 женщин в год, считалось крупнейшим в мире. Состояло оно из двух клиник: в первой под руководством профессора Клейна велась научная работа. Там трудолюбивый Земмельвейс быстро дорос до ассистента. Во второй, которую возглавлял профессор Барщ, трудились переученные на акушерок повивальные бабки. Весь город знал, что у Клейна в год помирает до 800 рожениц, а у Барща — не более 60. Рожали в городской больнице женщины из бедных семей, которым были не по карману роды на дому. Когда их привозили, они дружно просились во вторую клинику. Кто поопытнее, имитировали схватки, например, в понедельник, потому что согласно заведенному порядку вторая клиника принимала рожениц по понедельникам, а первая — по вторникам. Земмельвейс во всех питейных заведениях ославил своего шефа Клейна как осла, который верит, что атмосферное космически-теллурическое воздействие возможно только по воскресеньям, вторникам и субботам. Клейн, со своей стороны, сделал его ассистентом, фактическим заведующим отделением, чтобы остаться в стороне и перевалить ответственность за происходящее на молодого зубоскала. Тут Земмельвейсу стало не до смеха. За 1846 г. у него умерло 11,4 % пациенток, а во второй клинике только 0,9 %. Весельчак впал в депрессию, попросился в отпуск и в марте 1847 г. поехал развеяться в Венецию. Там он получил ужасное известие: его лучший друг патологоанатом Якоб Коллечка скончался. При вскрытии погибшей от «родильной горячки» женщины неумелый студент случайно порезал Коллечку скальпелем. Земмельвейс изучил протокол вскрытия и скорбный лист. «Плеврит, перикардит, перитонит, воспаление мозговых оболочек и — незадолго до смерти — истечение гноя из глаз». Картина заражения крови — такого же, как «родильная горячка». И здесь Земмельвейса осенило: трупные частицы попали через рану в кровь его друга и вызвали сепсис. А у рожениц в израненную при родах матку трупные частицы попадали с его, Земмельвейса, пальцев, когда он выполнял вскрытия, а потом из мертвецкой шел в свое отделение. Он сам, его врачи и студенты были убийцами! Мало того, они еще и гордились трупным запахом, исходившим от их рук, как признаком «настоящего доктора». Вот и причина разницы между двумя клиниками: акушерки вскрытий не делали. Слева: Игнац Филипп Земмельвейс (1818–1865), австрийский и венгерский акушер-гинеколог и хирург, родоначальник дезинфекции и асептики. Справа: его друг патологоанатом Якоб Коллечка (1803–1847), гибель которого от заражения крови натолкнула Земмельвейса на догадку о причинах этой смертельной болезни и способе ее профилактики Хлорка досталась нам в наследство от Земмельвейса, который избрал ее как средство дезинфекции весной 1847-го. Только раствор хлорной извести полностью отбивал запах мертвецкой, а значит, гарантированно смывал с рук «трупные частицы». На дверях первой клиники появилось историческое объявление: «Начиная с сего дня, 15 мая 1847 г., всякий врач или студент, направляющийся из покойницкой в родильное отделение, обязан при входе вымыть руки в находящемся у двери тазике с хлорной водой. Строго обязательно для всех без исключения. И. Ф. Земмельвейс». Результат был блестящий: если в мае заведение Клейна отправило на тот свет 12 % рожениц, то летом показатели двух клиник сравнялись. 2 октября случилось новое несчастье: заболели и умерли 12 женщин, лежавших в одном ряду, начиная с койки № 2. Причину обнаружили мгновенно. Первую койку занимала пациентка с раком матки, чья гноящаяся слизистая мало отличалась от таковой у септических больных. Значит, зараза передается и от живых. С этого дня Земмельвейс начал мыть руки после каждого осмотра и дезинфицировать свои инструменты. В результате за 1848 г. в клинике скончалось лишь 1,2 % рожениц — дела пошли лучше, чем у акушерок. Фердинанд фон Гебра, отец современной дерматологии, написал в венской медицинской газете заметку о подлинной революции в акушерстве, которую произвел его друг Игнац Земмельвейс. Но тут в Австрии и Венгрии началась революция политическая. Давно было пора сменить абсолютную монархию на что-нибудь получше. Студенты-медики вооружились и вступили в Национальную гвардию. Не отставал и Земмельвейс, учивший своих гвардейцев мыть руки. Как водится, революция победила лишь отчасти. Хотя монархия стала уже не та, последовала реакция. Революционеров перестали жаловать. К тому времени профессору Клейну надоел беспокойный заместитель, который даже его, великое светило гинекологии, заставлял мыть руки у входа. И Клейн настучал куда надо про участие Земмельвейса в революционных событиях, про то, что ему на баррикаде в бою сломали руку и ногу, а сам он палил из ружья по верным Его Императорскому Величеству воинам. И Земмельвейс вылетел из австрийской медицины с волчьим билетом. Место ему нашлось только в родной Венгрии, и то лишь в будапештской благотворительной больнице Святого Рокуша, где рожали чуть ли не бродяги. И эти условия пошли науке на пользу: пациентки лежали на простынях, пропитанных гнойными выделениями предшественниц. Земмельвейс доказал, что грязное белье тоже передает заразу, и с тех пор даже в заведениях для бедных простыни стали менять. Хотя наш не страдавший скромностью герой всюду рассказывал о своих достижениях, его примеру среди медиков следовали единицы: друг фон Гебра в Вене и Стефан Тарнье в Париже. В 1861 г. с помощью приятелей Земмельвейс опубликовал посвященный дезинфекции труд на 543 страницы, проникнутый неимоверным самомнением: «Мне назначено судьбой открыть вам истину в этой книге…» Реакции никакой. Земмельвейс принялся писать видным гинекологам письма: «Что Вы делаете? Вы же убийца!» Ему не отвечали, потому что по существу возразить было нечего, а лицо терять не хотелось. Тогда письма стали открытыми — Земмельвейс «перед Богом и людьми» публично объявлял «убийцей» то одно светило, то другое. Никакого ответа, даже в форме судебного иска. Кончилось тем, что первооткрыватель асептики, увидев на улице беременную, подбегал к ней и заклинал: «Когда придет время рожать, не позволяйте доктору прикасаться к вам, пока он не вымоет руки в растворе хлорной извести — унция на два фунта воды, запомнили?» Характер Земмельвейса портился на глазах: из весельчака он стал раздражительным, на всякого, кто возражает, готов был броситься с кулаками. Он сам говорил жене: «Со мной что-то не то. На людей кидаюсь». Наконец друг-дерматолог фон Гебра пригласил Земмельвейса с женой отдохнуть в новый венский санаторий Дёблинг. Заведение оказалось сумасшедшим домом. Главный врач сказал Земмельвейсу, что его нужно срочно госпитализировать, а жену попросил удалиться, потому что «не положено». Здесь Земмельвейс вступил в свой последний бой. Навалял санитарам, однако в конце концов его скрутили, надели смирительную рубашку и бросили в карцер, где он через две недели умер всего 47 лет от роду. Протокол вскрытия говорит о тех же симптомах, что у Коллечки и рожениц. Сепсис. Известно, что незадолго до отъезда в Вену Земмельвейс поранился, выполняя вскрытие. Но многие склонны считать, что заражение крови возникло из-за травмы, причиненной санитарами. В 1963 г., когда Земмельвейс уже был причислен к благодетелям человечества и стал национальным героем Венгрии, его останки благоговейно изучали с использованием самой современной аппаратуры. Обнаружили на костях среднего пальца правой руки изменения, характерные для подострого остеомиелита. Видимо, причиной гибели все же стало ранение при аутопсии. Современные исследователи завершают биографию Земмельвейса словами о злой иронии судьбы. Бывает же: умереть от болезни, над которой одержал победу! В старину коллеги говорили иначе: открытая Земмельвейсом смерть сжалилась над ним и по возможности сократила срок его погребения заживо в сумасшедшем доме. 25 Обезболивание родов Джон Сноу и королева Виктория 1853 год 7 апреля 1853 г. британская королева Виктория под наркозом произвела на свет принца Леопольда. Обезболивание родов было еще экспериментальным методом, вызывавшим вопросы религиозного плана, которые Виктория смело сняла. Она пошла на это, чтобы совладать с послеродовой депрессией. А Джон Сноу, ведущий анестезиолог Англии, принял ее приглашение, потому что хотел выявить пути заражения холерой. Джон Сноу, сын фермера из-под Йорка, в школе показал блестящие математические способности. Ему бы стать ученым, но денег на университет не было. В 14 лет, чтобы хоть чему-то учиться, Джон поступил в подмастерья к хирургу. В 18 лет уже умел все, что делали в местной больнице, и во время эпидемии холеры 1831–1832 гг. отвечал за барак на угольном руднике Киллингворт. Дела у него шли получше, чем у дипломированных врачей — многих удалось выходить, — и Сноу поверил в себя. Ему пришла в голову простая идея. Холера очень сильно отличается от прочих инфекций: она поражает только желудочно-кишечный тракт, а значит, попадает в организм исключительно через рот, с едой и питьем. Установив источники холеры, можно избавить от нее Англию, а может быть, и весь мир. Сноу решил это сделать. Нужны были только образование и средства. Чтобы поступить в столичную медицинскую школу и получить диплом, будущие врачи обычно устраивались в помощники к докторам, имевшим большую практику. На своего первого доктора Сноу год работал за еду и хорошую характеристику. Следующий врач был уже готов платить деньги. Но кабинет этого доктора напоминал авгиевы конюшни. Едва хозяин отправился обходить пациентов, Сноу засучил рукава, вымыл полы, вытер пыль, навел порядок в шкафах и ящиках. Врач был совершенно очарован и вел прием в чудесном настроении, пока одному пациенту не потребовался вытяжной пластырь. Доктор сунул руку в ящик, где лежали пластыри. Ящик оказался пуст. — Черт возьми! — воскликнул врач. — Джон, где пластыри? — А, пластыри? Из этого ящика? Так я их сжег, они все старые были, использованные. — Нет, дорогой, так дело не пойдет. Ты меня разоришь. Мои пациенты возвращают бывшие в употреблении пластыри. Хороший пластырь — он и шестерым послужит. Ты больше так не делай. Сноу обещал так не делать и вскоре оставил родной Йорк. В малодоступной деревне Пейтли-Бридж нашелся врач, способный как лечить, так и платить помощнику. За 18 месяцев у него Сноу приобрел огромный опыт и подготовился к экзаменам в лондонской медицинской школе, куда пришел пешком. В 1838-м он получил желанный диплом, ему разрешили лечить пациентов Вестминстерской больницы и даже заниматься там наукой — но совершенно бесплатно. Как член Королевской коллегии хирургов, Джон повесил на двери своей съемной квартиры табличку «Доктор Сноу». Колокольчик звонил день и ночь, но люди, обращавшиеся за помощью, были, как правило, неплатежеспособны. Чтобы сводить концы с концами, Сноу как эксперт занимался судебной медициной. Зато в Вестминстере существовало научное медицинское общество, где можно было слушать доклады и выступать. Сноу постоянно сообщал что-то новое. Первые несколько лет его никто не слушал. Коллеги переспросили, как его зовут, когда молодой доктор предъявил методику искусственной вентиляции легких у новорожденных посредством двухцилиндрового воздушного компрессора. Ни семьи, ни особых перспектив не было: каждый заработанный в суде лишний пенни уходил на книги и опыты, а свободное время — на библиотеку Вестминстерского общества. Джон надеялся однажды прочесть там сообщение, которое проложит ему путь в науке. Час пробил осенью 1846 г., когда американский стоматолог Мортон сообщил об открытии эфирного наркоза. Сноу на улице столкнулся со знакомым аптекарем. Тот нес под мышкой огромную маску с трубкой. — Доброе утро, доктор! Очень спешу, даю эфир здесь и там, у меня огромная эфирная практика. — Интересно, — подумал Сноу. — Аптекарь дает наркоз. А что он знает о дыхании? Этим должен заниматься врач. После ряда опытов на животных и себе Сноу сделал маску для наркоза собственной конструкции и предложил услуги больнице Святого Георгия. Сначала ему выдали наименее тяжелых пациентов — в стоматологической амбулатории. Но очень скоро Листон, ведущий хирург больницы, положил на Сноу глаз и стал звать его на каждую операцию. Джон скрупулезно заносил в дневник ход операции и дозы, отслеживал все новости обезболивания. Наркоз вызвал у врачей энтузиазм, и они пробовали на себе все летучие вещества подряд. В ноябре 1847 г. акушер Джеймс Янг Симпсон попробовал хлороформ, уснул крепким сном и едва проснулся. Если бы он умер, хлороформ сочли бы просто ядом, а так его стали широко применять благодаря быстрому и надежному усыплению. Как сказал об этом Сноу, «эфир безопаснее хлороформа, но я предпочту хлороформ, как мы предпочитаем кремню с огнивом фосфорные спички, пусть даже они ядовиты и загораются в кармане». Сноу был первым анестезиологом, который всерьез задумался, почему хлороформ вообще действует. Должно быть, летучие вещества угнетают способность тканей поглощать кислород. Сноу наглядно показал это, помещая тонкую свечу в бутылку, через которую пропускались пары хлороформа. Пламя уменьшалось на глазах и в случае сгущения паров, и при долгом горении в атмосфере с постоянной концентрацией. Это наблюдение Сноу считал самым удачным в жизни: «Вот как работает наркоз: угнетение процессов окисления происходит и при подъеме дозы, и при длительном вдыхании разбавленных паров». Сноу не знал только, что его статью прочел принц-консорт Альберт, муж царствующей королевы Виктории. Он изучал проблему обезболивания в акушерстве: его семейную жизнь отравляли приступы ярости, которые наступали у королевы после каждых родов. Джон Сноу (1813–1858), ведущий анестезиолог Великобритании, автор первой теории наркоза Судя по дневникам Виктории, то был действительно счастливый брак. Например, когда королева сокрушалась об уходящей юности, то писала не о себе: «Подумать только, моему любимому скоро 32!» Чтобы насладиться обществом мужа, Виктория специально переселилась в малодоступный замок Балморал в горах Шотландии. Вечерами они вдвоем уплывали на весельной лодке ловить форель до самого восхода луны, при свете которой возвращались в замок. По воскресеньям водили детей на службу в деревенской церкви без всякой охраны, только у входа в Балморал стоял один-единственный полисмен. С детьми Виктория проживала все то, чего не было в ее одиноком детстве: школьные уроки с мамой, игры в жмурки, «лису и гусей», прятки и тысячи разных шалостей.