Переписка с министром внутренних дел Закревским и начальником корпуса внутренней стражи Капцевичем ничего не дала: они внедрили прут для оптимизации своей деятельности и были им очень довольны. Тогда Голицын распорядился в подведомственной ему Москве перековывать ссыльных в гаазовские кандалы явочным порядком. Доктор встречал каждую партию и лично наблюдал, как это происходит. Кроме того, каждую неделю он осматривал по шесть тысяч ссыльных и всех, кого только можно, задерживал подлечиться в больнице. Остальным приносил угощение и раздавал деньги — хотя бы по 20 копеек. Неприятели Гааза попытались нажать на него через церковь: митрополит Филарет, формальный руководитель тюремного комитета, на одном заседании стал выговаривать, что надо знать меру: ведь это злодеи, нужно думать об их жертвах, наказания без вины не бывает… Гааз вскочил и закричал: «Да вы о Христе позабыли, владыко!» Филарет смутился, выдержал паузу. «Нет, Фёдор Петрович! Когда я произнес мои поспешные слова, не я о Христе позабыл — Христос меня позабыл!..» И вышел. Больше никто в богословские споры с Гаазом не вступал. Вверху: Ссыльные на этапе, прикованные к железному пруту. Внизу: Цепь Капцевича. Чтобы Голицын и Гааз отвязались от отдельного корпуса внутренней стражи с просьбой об отмене прута как орудия пытки, командир этого корпуса генерал Петр Капцевич заменил прут общей цепью, сковывавшей партию ссыльных. Так ссыльные тащились в Сибирь, скованные одной цепью, что нашло отражение в поэзии. Поскольку цепь была немногим лучше прута, в московской пересыльной тюрьме ее заменяли на гаазовские облегченные кандалы Вообще, Бог долгое время был главным его аргументом. Когда Гааз раздал заключенным все свое имущество, у него за долги отобрали дом и описали имение, враги подняли голову и добились отстранения доктора от освидетельствования ссыльных. Но он явился к своему преемнику и напомнил «о высшем еще суде, пред которым мы оба не минуем предстать вместе с сими людьми, кои тогда из тихих подчиненных будут страшными обвинителями». И это сработало. Гааз по-прежнему отбирал из этапа и направлял на лечение всех, кого считал нужным. Лечил он арестантов в Полицейской больнице («больнице для бесприютных всех званий и без платы»), где сам жил на казенной квартире, за неимением собственной жилплощади. При этом ворочал огромными деньгами, которые доверяли ему благотворители, особенно купцы-старообрядцы. К зданию был пристроен флигель, куда приходили все, кого не взяли в другие больницы. Здесь в любое время оказывали помощь раненым, обожженным, укушенным; Гааз лично патрулировал город, свозя в больницу упавших на улице — всех, кого прохожие принимали за пьяных. Не в состоянии платить санитарам-мужчинам, Фёдор Петрович стал принимать на работу и обучать женщин: их труд стоил дешевле, нередко они были честнее и добрее. В Полицейской больнице с 1845 г. проходили обучение первые русские медсестры. Новому генерал-губернатору Алексею Щербатову жаловались на то, что в Полицейской больнице постоянно превышают нормы приема пациентов. Алексей Григорьевич вызвал пожилого доктора на ковер и категорически приказал «не сметь принимать новых больных». Тогда старик, ни слова не говоря, опустился на колени и горько заплакал. Генерал-губернатор бросился его поднимать. Больше об ограничении до нормы речи не было. За восемь лет при Гаазе через больницу прошло 30 тысяч человек, из которых 21 тысяча выздоровела. Коллеги спрашивали Гааза, как благородный человек может унижаться перед власть имущими. Доктор отвечал: «Унизительно бывает просить на коленях милостей для себя, своей выгоды, своей награды, унизительно молить недобрых людей о спасении своего тела, даже своей жизни. Но просить за других, за несчастных, страдающих, за тех, кому грозит смерть, не может быть унизительно, никогда и никак». В 1848 г. генерал-губернатором Москвы назначили заклятого врага Гааза — бывшего министра внутренних дел Закревского. Новый генерал-губернатор сейчас же объявил, что полномочия Фёдора Петровича — «ничто». Но Гааз продолжал ходить в пересыльную тюрьму как на работу: там нижние чины, веровавшие в Страшный суд, нарушали порядок и перековывали арестантов в легкие кандалы. Тогда Гааза решили уличить в том, что он покрывает симулянтов из числа заключенных, и назначили доктора Николая Кетчера контролировать его решения. Но Кетчер тут же перешел на сторону противника. Гааз действительно задерживал здоровых ссыльных — к одним должны были приехать родственники, за других мог успеть попросить ходатай. Надзиратели носили из больницы записочки с именами этих людей, при рукопожатии передавали их Кетчеру, а тот на глазах у комиссии подсматривал в шпаргалку и говорил: «Не слишком здоров». Гааз тут же восклицал: «Оставить! Оставить! В больницу!» Вверху: Гааз возвращается к полицейскому чиновнику с нужными справками, промокнув до нитки под дождем (1852). Внизу: Перековка в индивидуальные кандалы под наблюдением Гааза. Одноногий ссыльный на переднем плане носит положенные ему кандалы в мешке, поскольку на этапе нужно тащить на себе эти три фунта железа: таков порядок Подчиненные Закревского, угождая своему шефу, не жаловали Фёдора Петровича. Молодых и равнодушных было не пронять слезами и Страшным судом. Но и к ним старик нашел подход. Один полицейский чиновник рассказывал, как в дождливый осенний день 1852 г. обратился к нему Гааз: «У меня было много работы; сообщенные мне им сведения оказались не довольно полными, и я с некоторым нетерпением сообщил об этом доктору. Тот, ничего не сказав, торопливо поклонился и вышел; но каково же было мое удивление, когда спустя три часа явился ко мне промокший до костей Фёдор Петрович и с ласковой улыбкой передал самые подробные, взятые из части, сведения о том же деле; он нарочно за ними ездил под дождем и чуть ли не в бурю на другой конец города. После этого я не смею никому отказывать в справках об арестантах». Это один из последних подвигов Гааза. Через несколько месяцев его тело стало покрываться карбункулами. Доктор не жаловался на боль и только раз сказал лечившему его профессору Полю: «Я не думал, чтобы человек мог вынести столько страданий». Каких именно страданий, неизвестно. На этом разговор окончился, больной заснул и больше не проснулся. ОБСУЖДЕНИЕ В ГРУППЕ Іоанн Заур Оруджев: Доктор Гааз, икона медицины, пример! Увы, почти забытый. Ответ: Человека, чья могила круглый год в цветах и свечах, никак нельзя считать забытым. Среди тех, кто их приносит, многие пережили серьезную болезнь в заключении. Они поклоняются доброму доктору как святому, который помог им победить и выйти на свободу. Natalia Zakuraeva: Интересно, есть ли в наше время врачи, сходные по силе духа и благородству с доктором Гаазом? Очень бы хотелось знать об этих людях еще при их жизни. Чтобы брать пример и вдохновляться. Не все же на Закревских и Капцевичей смотреть. Ответ: Китайцы в таких случаях считают исторических героев современниками и спокойно вдохновляются их примером, когда живые не радуют. 22 Развитие тиреотоксикоза Карл фон Базедов 1840 год 28 марта 1840 г. вышла первая статья о патологии, получившей название «базедова болезнь». За этим термином стоят два вскрытия, произведенных доктором Карлом фон Базедовым. Первое вскрытие он сделал в 1838 г., изучая тело своей шестимесячной дочери. Девочка болела всего восемь дней. Началось с насморка, затем раздулись лимфоузлы на шее. Они стали размером с каштан и загноились. Голова разбухла, а вилочковая железа увеличилась так, что давила на трахею и душила девочку, пока та не умерла. Вскрытие показало, что легкие, печень, селезенка и кишечник усыпаны бугорками размером с просяное зерно. То был недавно описанный в литературе милиарный туберкулез. Базедов имел собственную практику в саксонском городке Мерзебург. Он лечил взрослых и детей, причем детей бедняков — бесплатно. Незадолго до болезни дочери у него был подобный случай: несмотря на энергичные меры, ребенок умер с теми же симптомами. Теперь Базедов переживал, что принес эту заразу к себе в дом. В городе с восемью тысячами населения за многие годы было всего четыре случая детского туберкулеза, из них один — в семье доктора. В память о дочери он решил сделать нечто особенное: напечатать обзор интересных случаев из мерзебургской практики, а в заключение рассказать о своей девочке. Карл Адольф фон Базедов (1799–1854) — немецкий врач, именем которого названа описанная им болезнь (диффузный токсический зоб). С единственного прижизненного портрета работы его племянника Франца Крюгера. Оригинал находится в мерзебургской больнице, где работал Базедов; ныне больница носит его имя (Carl-von-Basedow-Klinikum) Подбирая близкие по теме случаи, Базедов остановился на золотухе, как называли тогда проблемы с железами. Пациентку, мадам G., автор наблюдал 14 лет: он помнил ее еще красивой, тоненькой 19-летней девушкой, у которой распухли узлы на шее. Со временем возникла новая напасть: острый ревматизм, путешествующий по всему телу из одного сустава в другой. Заболевание суставов Базедов лечил средством, предписанным еще Авиценной, — настойкой семян безвременника с сулемой каждые три часа. Ревматизм прошел, оставив по себе снижение массы тела, аменорею, сердцебиение и симптом, который доктора тогда называли «тревога в груди». Эта самая тревога сменилась экзофтальмом: глаза больной выпучились так, что она не могла сомкнуть веки и спала с открытыми глазами. Вид ее внушал людям страх. Но сама пациентка не ощущала никакого беспокойства. Она резвилась как ребенок, беспечно гуляя нараспашку в прохладную погоду. Пошли разговоры, что бедняжка тронулась умом и пора сдать ее в королевский сумасшедший дом. Базедов стал изучать литературу по глазным болезням, вызывающим пучеглазие, но ни один диагноз для мадам G. не подходил: не было ухудшения зрения. Вылечить ее удалось, когда у больной развился зоб. Уже был широко известен опыт Жана-Франсуа Куанде, прославленного на всю Европу. В одном высокогорном месте Швейцарии население сплошь ходило с зобами, пока Куанде не установил, что причиной всему нехватка йода. Йодом и наперстянкой Базедов сумел справиться с зобом и тахикардией. Больная теперь могла закрыть глаза. Вскоре она вышла замуж и родила, после чего от болезни осталась только бледность кожи и глаза слегка навыкате. Другая пациентка — мадам F., эффектная брюнетка, также жаловалась на сердцебиение, пучеглазие и зоб. Бойкостью она превосходила мадам G. и была так заметна, что мерзебургские граждане все же отвезли ее в королевский сумасшедший дом. Но Базедов поручился перед психиатрами, что она всегда владела собой, и мадам F. выписали. Муж поехал с ней на воды, к йодному источнику, где она слегка поправилась, а во время беременности и вовсе выздоровела. Симптомы вернулись после родов, но ушли с новой беременностью. Таким образом, было обнаружено надежное средство против «пучеглазого зоба» — беременность. Однако выяснилось, что этой болезнью страдают и мужчины. Герр M. стал для Базедова настоящей болью. Он с теми же симптомами проявлял сходную беспечность, хотя достиг 45 лет и был уважаемым в городе «материалистом», как называли бакалейщиков. Материалист часто возил товар через границу и сам правил лошадьми, хотя Базедов предписывал беречь выпученные глаза от инфекции. В конце концов озорной герр М. потерял зрение, и доктор ничем не смог ему помочь. На момент написания статьи больной был еще жив, но крайне истощен, с трудом выдерживал приступы сердцебиения, а распухшая щитовидная железа мешала ему дышать. Обобщив симптомы четырех случаев диффузного токсического зоба, Базедов пришел к выводу, что это особое заболевание, проявляющееся тахикардией, зобом и пучеглазием. По его мнению, возникает оно от дискразии («неправильного смешения») крови где-то в районе щитовидной железы и влечет отравление всего организма. Никто в те времена не мог описать причины болезни точнее. О гормонах тогда и речи не было, и лишь спустя 120 лет выяснилось, что за аутоиммунным процессом стоят определенные антитела в крови. В конце статьи Базедов привел случай своей несчастной дочери. Это было своеобразное посвящение, так как статья не касалась туберкулеза. Чтобы сделать автору приятное, редакторы берлинского врачебного еженедельника поставили материал в номер, который вышел в день рождения Базедова, 28 марта 1840 г. Саксонский король был очень польщен, что в его маленьком государстве описали новую болезнь, и дал Базедову звание медицинского советника. Когда восемь лет спустя решался вопрос, кому из мерзебургских врачей стать окружным доктором и главным врачом городской больницы, из восьми кандидатов был отобран именно Базедов. Это назначение его и погубило. Окружной врач должен был вскрывать все тела умерших по неизвестным причинам. В апреле 1854-го Базедов заразился, делая вскрытие погибшего от какой-то трехдневной лихорадки. Что это было, до сих пор не ясно. Видимо, весьма опасная инфекция: умерли богаделка, одевавшая тело доктора, и кучер, который на похоронах правил катафалком. После такой героической гибели коллеги решили увековечить имя мерзебургского врача. И хотя не он первым описал диффузный токсический зоб, триаду главных симптомов (пучеглазие, тахикардия, зоб) назвали мерзебургской триадой, а само заболевание — базедовой болезнью. ОБСУЖДЕНИЕ В ГРУППЕ Анастасия Плечова: Интересно, что сейчас ДТЗ йодом не только не лечится, а наоборот, йод провоцирует тиреотоксикоз. Может, Базедов какую-то другую болезнь лечил? Ответ: Диффузный токсический зоб (ДТЗ) возникает при избытке T3 и T4 — гормонов щитовидной железы. Куанде лечил швейцарцев от микседемы, вызванной, напротив, недостатком этих гормонов. Успех Базедова был отчасти случаен. Мадам F. ездила в Бад-Хайльбрунн к источнику Адельхайдквелле, в водах которого концентрация ионов йода достигает 23 мг/л. Ионы блокируют высвобождение T3 и T4 из щитовидной железы. Но этот эффект временный. Женщин выручила беременность, изменяющая синтез всех гормонов, а герру M. втирания солей йода не помогли. Зато сравнение клиники у разных полов облегчило поиски причин болезни. 23 Спирометрия Джон Хатчинсон 1842 год 23 ноября 1842 г. произошел первый известный случай выявления склонности к туберкулезу при помощи прибора. Ничто не предвещало беды: обследовали богатыря 25 лет, который вот-вот станет чемпионом мира по боксу. Страховая компания «Британия» (Britannia Life Assurance Company) из чисто рекламных соображений решила застраховать жизнь американского атлета Чарли Фримена. Он прибыл в Лондон и ждал, пока найдется боксер, который решится вступить с ним в бой. Желающего долго не могли сыскать. Еще бы — Фримен при росте 2 метра 10 сантиметров весил 123 кило, легко вертел над головой 200-килограммовую штангу, прыгал в длину на 6,5 метра и мог исполнить 25 сальто подряд. Работал он в цирке и был в отличной форме. Таким и привели его на медосмотр к изобретателю спирометра Джону Хатчинсону. Самой неприятной проблемой для страховщиков был туберкулез. Так, в Лондоне чахотка вызывала каждую четвертую смерть, возникая неизвестно откуда и поражая пышущих здоровьем людей с чудесной наследственностью. Начальную стадию или бессимптомную форму определять не умели, а когда признаки были налицо, лечить оказывалось слишком поздно. Медицинский консультант «Британии» Джон Хатчинсон интересовался статистикой. Когда он студентом узнал уровень смертности от туберкулеза, то поразился и решил изобрести что-нибудь для диагностики этой болезни. По окончании медицинской школы Хатчинсон поступил в страховую компанию, чтобы осматривать как можно больше народу, и одновременно подрабатывал патологоанатомом, изучая тела умерших от чахотки.