34 Вошь как переносчик сыпного тифа Григорий Минх 1878 год 14 февраля 1878 г. русский врач Григорий Минх объявил, что сыпной тиф распространяют кровососущие насекомые. Так был брошен вызов неизвестному переносчику неизвестного возбудителя. В борьбе с тифозной вошью международная команда врачей одержала победу, потеряв, однако, половину личного состава. Едва Отто Обермайер, прозектор берлинской клиники Шарите, сообщил 20 августа 1873 г. об открытии спирохеты — возбудителя возвратного тифа, как заразился от покойника холерой и умер. Его дело продолжил прозектор Одесской городской больницы Григорий Минх. Привив себе кровь больного возвратным тифом, он поставил под мышку градусник и взял записную книжку, чтобы фиксировать течение болезни. Так его и госпитализировали в инфекционное отделение его же больницы. Минх попросил заведующего отделением Осипа Мочутковского ничего не предпринимать, чтобы «исследовать болезнь в нормальном течении». Мочутковский хотел было снизить жар, посадив пациента в холодную ванну, но тот грозился выпрыгнуть в окно. В крови идущего на поправку Минха нашли тифозную спирохету: первое свидетельство того, что заражение может происходить через кровь, а кровососущие насекомые — наиболее вероятные переносчики. Григорий Николаевич Минх (1836–1896), русский врач и эпидемиолог, сделавший первый опыт самозаражения тифом. На основании этого эксперимента высказал мысль, что возвратный и сыпной тиф распространяются от больного к здоровому через кровь. Следовательно, переносчиками должны быть кровососущие насекомые Эксперимент произвел на инфекциониста настолько сильное впечатление, что в 1876 г. Мочутковский провел над собой такой же, но уже с сыпным тифом. Он чуть не умер, заработал миокардит, мигрень и ослабление памяти. И все же результат был достигнут: клиника тифа налицо, а спирохет в крови нет. Следовательно, настоящий сыпной тиф — гроза любой армии — вызывается чем-то еще, и это что-то могут переносить насекомые. Какие же? В историческом письме редактору еженедельника Московского хирургического общества «Летопись врачебная» от 2 (14 по новому стилю) февраля 1878 г. Минх предложил исследователям «набрать небольшое число известных насекомых (клопов, блох…), которых легко найти…» Гипотеза вызвала недоверие: раз оба работают в больнице, могли заразиться от пациентов. Тогда биолог Илья Мечников, по роду деятельности не общавшийся с больными, привил себе возвратный тиф и переболел им, доказав правоту Минха: кровь заразна (биографы усматривают в этом подвиге замаскированную попытку самоубийства). В 1909 г. тиф обрушился на французскую колонию Тунис. Сотрудник Мечникова по Институту Пастера Шарль Николь инспектировал больницу для туземцев. Очереди в приемный покой образовались громадные, многодневные. Пол и двор были завалены телами больных и умирающих. В этих очередях заражались тифом. Переболел и персонал регистратуры, но в палатах тиф не распространялся. Николь заметил, что «тифик» становится безвреден, когда он вымыт, побрит и переодет в больничную пижаму. Изъятую у пациентов одежду осмотрели и обнаружили на ней только один вид паразитов — платяную вошь. Тогда Николь ввел кровь «тифика» макаке. Она заболела, а покусавшие ее вши заразили других, изолированных макак. За этот опыт Николь получил Нобелевскую премию в 1928 г. Ему посчастливилось дожить до нее. Меньше повезло американцу Говарду Риккетсу, который в 1910 г. доказал, что похожие на тиф болезни возбуждают неизвестные прежде внутриклеточные паразиты — и тут же пал их жертвой. Но он успел подметить важное свойство возбудителей сыпняка: они не культивируются вне живого организма (это сильно усложняет производство вакцины; только 30 лет спустя в Перми Алексей Пшеничнов научился культивировать риккетсий). Конкретный вид паразитов, вызывающий сыпной тиф, установил в 1915 г. австрийский биолог Станислав Провачек, когда дезинфицировал бараки лагеря русских военнопленных. Наблюдал он паразита вместе с бразильцем Энрике Роша Лима, приехавшим в Европу на стажировку. Оба заболели. Выжил Роша Лима, который нарек злодея риккетсией Провачека. Таким образом, организм Rickettsia prowazekii носит имена сразу двух убитых им ученых. Зная возбудителя и переносчика, можно делать вакцину. Первым добился успеха Рудольф Вайгль — полуавстриец-получех, работавший в австро-венгерском Львове. Сначала он пытался откармливать зараженных вшей, чтобы обработать их фенолом и так получить ослабленный возбудитель (который и был вакциной). В процессе Вайгль сам перенес тиф. Когда пришел в себя, война закончилась, Австро-Венгрия развалилась. Зато возникло «мировое правительство» — Лига Наций, которая передала Львов Польше. Драматические события развернулись в России. Территорию, подконтрольную советскому правительству, охватила беспрецедентная эпидемия сыпного тифа. Прежде эта болезнь свирепствовала только в зоне боевых действий или в каком-то одном городе. Но сейчас она распространилась повсеместно. Разносили ее мешочники. Поскольку Ленин запретил торговать продуктами питания в магазинах и перевозить муку вагонами, снабжение шло только через спекулянтов-частников. Они доезжали до украинской границы или до линии фронта, за которой водились продукты, и там закупали хлеб, муку и крупы. Передвигались мешочники нелегально в товарных вагонах, которые никто не дезинфицировал. Беда в том, что инкубационный период сыпного тифа не менее пяти дней, а за это время больной может уехать очень далеко. Юлия Петровна Вревская (1841–1878), самая известная жертва сыпного тифа среди русского медицинского персонала в том году, когда Минх высказал свою гипотезу. Умерла всего за 9 суток до того, как он сформулировал принцип распространения сыпняка в письме редактору издания «Летопись врачебная». Светская красавица и богачка, баронесса Вревская продала свое орловское имение, чтобы собрать санитарный отряд Русского Красного Креста для оказания помощи раненным на русско-турецкой войне 1877–1878 гг. Иван Тургенев посвятил ее памяти стихотворение в прозе, где есть такие слова:: «…С лишком две недели умирала она от тифа. Она была в беспамятстве — и ни один врач даже не взглянул на нее; больные солдаты, за которыми она ухаживала, пока еще могла держаться на ногах, поочередно поднимались с своих зараженных логовищ, чтобы поднести к ее запекшимся губам несколько капель воды в черепке разбитого горшка. Она была молода, красива; высший свет ее знал; об ней осведомлялись даже сановники. Дамы ей завидовали, мужчины за ней волочились… два-три человека тайно и глубоко любили ее. Жизнь ей улыбалась; но бывают улыбки хуже слез» Нарком здравоохранения РСФСР Николай Семашко разъяснял населению роль вши и призывал с ней бороться. Но тем все и ограничивалось, поскольку российской химической промышленности не стало, а импорт дезинфицирующих средств отсутствовал. Платяных вшей советские граждане издевательски прозвали «семашками». Выражение «словить ядовитую семашку» означало «быть покусанным тифозными вшами». Нечем было дезинфицировать и медицинские учреждения. Тифозных клали в коридорах прямо в верхней одежде — то есть в Тунисе дело обстояло лучше. В Москве перезаразились почти все врачи, половина вымерла, особенно пожилые и со слабым сердцем. Население осталось с тифом один на один; за время Гражданской войны переболело 30 миллионов человек. Поскольку похожие на мешочников торговцы были и в сопредельных с Россией странах, опасность грозила всей послевоенной Европе. Лига Наций не пожалела денег на лабораторию Вайгля. К 1920 г. вакцина была готова и спасла несколько миллионов поляков во время вторжения Красной армии. На восточных границах Европы остановили не только большевиков, но и тиф. Красная армия заняла Львов только в 1939 г. К Вайглю явился первый секретарь украинского ЦК Никита Хрущёв и предложил перебраться в Москву. Обещал институт, кафедру и членство в Академии наук. Вайгль сумел убедить Хрущёва, что он и его сотрудники принесут больше пользы во Львове. Через два года во Львов пришли немцы и предложили Вайглю продолжать производство вакцины уже для нужд вермахта. После долгого торга ученый согласился, но при условии полной неприкосновенности всех, кто ему нужен. Требовалось много добровольцев, которые откармливали на себе вшей перед тем, как насекомых заразят тифом и переработают на вакцину. Вайгль засадил кормить вшей весь цвет львовской интеллигенции. Паразитов питали своей кровью прославленные на весь мир математики Стефан Банах и Владислав Орлич, геоморфолог Альфред Ян, ректор университета, ботаник Северин Кжеминевский, дирижер Станислав Скровачевский и — самое громкое имя — совсем еще юноша, а в будущем один из наиболее любимых поляками поэтов Збигнев Херберт. Он был «аковцем» (членом подпольной Армии Крайовой) и снабжал вакциной партизан. Эсэсовцы чуяли, что на «вшивой фирме» не все в порядке. В 1942-м личный эмиссар Гиммлера предложил Вайглю как этническому немцу германский паспорт и переезд в Берлин. Сулил институт, кафедру и Нобелевскую премию после войны — мол, у немецкого правительства большие связи в Швеции. Взамен — всего ничего: «прикрыть эту польскую лавочку». Разговор перешел на повышенные тона. Эсэсовец расстегнул кобуру и заорал: «Мы умеем уговаривать!» Вайгль отвечал: «Как биолог, я знаю смысл смерти и понимаю, что умру. Так лучше сразу от пули, чем день за днем издыхать подлецом. Вы можете только оказать мне услугу…» И удалился, оставив гостя одного. Люди Гиммлера еще не знали, что помимо «польской лавочки» у Вайгля имелась «еврейская». «Аковцы» умудрялись под видом забора проб крови для опытов провозить вакцину в Варшавское гетто, а периодически даже в Освенцим. Немцы хотели выморить варшавских евреев сыпняком, но эпидемия «сама собой» остановилась. Вайгль уехал только в 1944-м, когда ко Львову опять подступила Красная армия. Он перебрался в Краков и доживал свой век в Польше. Нобелевская премия ему так и не досталась. Сталин категорически возражал против получения учеными СССР и «стран народной демократии» любых наград, не исходящих от начальства. И Нобелевский комитет забаллотировал Вайгля, чтобы не создавать ему проблем. В 1948 г. Нобелевскую премию за победу над сыпняком получил швейцарец Пауль Мюллер, создатель ДДТ. Химия в самом деле одолела тиф: нет вшей — нет и болезни. От польского правительства Вайглю сначала доставалось как коллаборационисту-неполяку, потом — во времена Хрущёва — его стали награждать. Командорского креста Ордена Возрождения Польши он был удостоен уже посмертно. Последняя награда была присуждена Вайглю спустя 46 лет после кончины: в 2003 г. израильский институт «Яд Вашем» присвоил ему звание «Праведник мира». Такой чести удостаиваются неевреи, которые во время Второй мировой с риском для жизни спасали обреченных на геноцид. 35 Резекция желудка Теодор Бильрот 1881 год 29 января 1881 г. Теодор Бильрот впервые в истории медицины успешно удалил часть желудка вместе с раковой опухолью. Пациентка выздоровела, у нее восстановилось нормальное пищеварение. Придумав эту операцию, Бильрот не решался ее делать, наблюдая, как терпят фиаско другие. Он бы еще долго тянул, если бы не музыка его друга Иоганнеса Брамса. В гимназии Бильрота считали тупым. От недоразвития речи он двух слов не мог связать и ничего не усваивал с ходу. Еле перебирался из класса в класс, и то с помощью репетитора, которого нанимала мать. Чтобы не огорчать ее, Бильрот продолжал учиться, хоть и без всякого удовольствия. Легко давалась одна музыка. Ей он и собирался посвятить жизнь. Мать с трудом уговорила поступить на медицинский факультет: она боялась, что дурачок, способный только петь и пиликать на скрипке, пойдет по миру. Весь первый курс Бильрот музицировал. Освоил фортепиано и альт. Наставник, профессор-хирург Вильгельм Баум, не верил в будущее балбеса. Когда на следующий год Бауму дали хирургическую кафедру в Гёттингене, он захватил Теодора лишь из жалости к его маме, с которой дружил в детстве. Деньги на расходы Бильроту выдавались при условии, что он будет регулярно слать домой отчеты о своих занятиях. Теодор Бильрот (1829–1894) в 29 лет, во время работы в Шарите. Автопортрет Составляя эти рапорты, Теодор обнаружил, что ему нравится писать. «С пером в руке я странным образом преображаюсь; ни за что на свете не сумел бы выразить то, что на бумаге легко изливается из души». Биология, которой все-таки пришлось заняться, на поверку оказалась сродни музыке. Если ты не понимаешь музыку, это еще не значит, что она плоха — прослушай другой раз, разучи на фортепиано и, возможно, проникнешься, полюбишь. Так и с микроскопом: чем больше рассматриваешь препараты, тем они понятнее и увлекательнее. Навык зрительного запоминания нот давал преимущества. Будучи ассистентом берлинской клиники Шарите, Бильрот изучал препараты кишечных полипов. Ему пришло в голову, что подобное он видел в университете, наблюдая развитие цыпленка: нечто росло в полипах из общего центра. Оказалось, раковые клетки. Открытие злокачественного перерождения полипов принесло Бильроту известность. Он прослыл редкой птицей: обычно хирурги не любят и не умеют писать, а у него это получалось. В 29 лет Бильрот получил приглашение стать профессором Цюрихского университета. Не слишком речистый профессор на лекциях в основном оперировал, но следить за его действиями было интересно, потому что они подчинялись общей идее. Сначала как следует осмотреть больного, выстукать, выслушать, изучить жалобы. Найти центр роста опухоли и удалить его. Если операции на этом органе еще не делали, отработать на собаках и произвести. Мечтой была резекция желудка: за 19 лет до рождения Бильрота было показано, что можно удалить у собаки часть желудка, сшить культю с двенадцатиперстной кишкой и животное продолжит нормально питаться. Собака, оперированная Карлом Мерремом в Гисене, выздоровела настолько, что сбежала от экспериментатора. Но как отважиться вскрыть брюшную полость человека, когда любая рана в живот считалась смертельной? Бильрот продвигался вдоль желудочно-кишечного тракта сверху. Насмотревшись на ранения в шею во время франко-прусской войны, он пришел к выводу, что ушитый пищевод растягивается. Уже в 1871 г. он стал заменять пораженную раком часть пищевода трубочкой. 31 декабря 1873 г. прямо во время операции обнаружил, что надо убирать всю гортань вместе с голосовыми связками. У Бильрота на такой случай был заготовлен искусственный язычок — решение, заимствованное из духовых музыкальных инструментов. Убрали маску для подачи хлороформа, разбудили пациента и получили его согласие: «с помощью аппарата больной мог четко и достаточно громко говорить, так что его хорошо понимали в большой палате». За этот «музыкальный подвиг» Иоганнес Брамс посвятил Бильроту струнный квартет. Они были знакомы с 1865 г., когда профессор хирургии Бильрот как музыкальный обозреватель писал рецензии в цюрихской газете. Выступление Брамса так его поразило, что профессор за свой счет пригласил оркестр, снял зал и устроил еще один концерт — уже бесплатный. Эту музыку надо было пропагандировать. Она выражала именно то, что думали и чувствовали в кругу Бильрота. Возможно, хирург дружил с тем, кем мечтал стать сам. Он умудрялся объяснять музыку словами — и публике, и композитору. Брамс признавал: «Ты очень ловко обращаешься с пером и говоришь другим то, о чем я произношу монологи наедине с самим собой». Профессор мог предвидеть, будет ли вещь иметь успех. Он предрек Брамсу, что «Песни любви» не поймут, потому что люди в массе своей не хотят учиться: «От искусства требуют, чтобы оно было веселым, а для большинства веселость заканчивается, если их фантазию и чувства ведут не по дороге привычных представлений. Большинство хочет иметь дело с приятным искусством, пережевывая уже знакомые ощущения». Это было сказано в 1874 г., как раз после экстирпации гортани. С тех пор Брамс посылал Бильроту каждую новую рукопись, чтобы тот мог разучить ее за фортепиано и сделать замечания. Часто профессору было некогда, особенно при подготовке хирургических конгрессов, и он брал единственные экземпляры с собой, заказывая в гостинице номер с фортепиано. Письма Брамса полны шутливых жалоб и просьб скорее вернуть. Так вышло с песнями (op. 72) в ходе Берлинского конгресса немецких хирургов 1877 г., где Бильрот сообщал, что вплотную подошел к резекции желудка. Лекция Бильрота. Картина Адальберта Зелигманна, 1889 г. Австрийская галерея Бельведера (Вена). Оперируют уже в халатах, но еще без перчаток и масок; инструменты дезинфицируют в тазике с розовой карболкой. Автор картины рисует в первом ряду, крайний справа Со своими учениками он изучил 60 тысяч накопившихся с 1817 г. протоколов вскрытий в архиве Венской городской больницы (Allgemeines Krankenhaus). Из 903 случаев рака желудка 60 % составляли опухоли, компактно расположенные в нижней части, у перехода в двенадцатиперстную кишку. Их можно убирать, избавляя больных от рака. Ассистенты Карл Гуссенбауэр и Александр фон Винивартер провели подобные операции на 19 собаках. Были опасения, что у человека желудочный сок растворит шов. Очень кстати попался больной с желудочным свищом. Бильрот докладывал: «Я выделил желудок, наложил швы по образцу кишечных, заживление без осложнений». После операции прошел уже год, пациент был здоров. «Отсюда один мужественный шаг к резекции части карциноматозно дегенерированного желудка». Но делать этот шаг лично Бильрот не спешил: и так после его новаторских операций из десяти пациентов в живых остается шесть. У других этот показатель был еще хуже, что Бильрота не утешало. «Я уже не тот бесстрашный оператор… Теперь при показании к операции всегда задаю вопрос: позволю я провести на себе то, что хочу сделать на больном?» Немецких ученых того времени отличала страсть всюду быть первыми и все называть своими именами, но в «лаврах любой ценой» Бильрот не нуждался. Сначала дерзнул француз Жюль Эмиль Пеан 9 апреля 1879 г. Его больной был крайне истощен, как это бывает при раке желудка. Специальные анестезиологи в то время имелись только в Англии, назывались они «хлороформисты». На континенте было принято шутить над любовью англичан к специализации. Пеан возился 2,5 часа: сам резал, шил и давал наркоз. Пациент еле пришел в себя. На пятые сутки он умер от голода, так и не начав питаться. 16 ноября 1880 г. была еще попытка: в польском городе Хелмно (тогда Кульм в Пруссии) Людвиг Ридигер оперировал четыре часа. Пациент погиб от шока.