В Балтиморе, в новом Госпитале имени Джонса Хопкинса, медсестре по имени Каролина Хэмптон выпало работать с хирургом Уильямом Холстедом. О нем ходили легенды. Из очень богатой семьи, студентом бил баклуши, учился плохо, зато возглавлял первую в Штатах студенческую сборную по американскому футболу. Под конец курса вдруг ощутил интерес к медицине и даже поехал стажироваться в Европу к великому Теодору Бильроту, который обдумывал тогда первую операцию резекции желудка. По возвращении принялся творить чудеса. В 1881 г. спас родную сестру, потерявшую много крови при родах, введя ей шприцем свою собственную кровь (о переливании во время операций тогда и не думали); потом выручил свою мать, удалив ей желчные камни (первая в Америке холедохотомия — операция рассечения желчного протока). Через четыре года узнал об открытии местной анестезии раствором кокаина и стал экспериментировать на себе с группой однокурсников. Все они попали в зависимость и погибли — кроме Холстеда. Он ушел в плавание на яхте с лучшим другом, чтобы вдали от людей пережить ломку, но не удержался и чуть не убил этого друга, который по договоренности прятал у себя аварийную дозу кокаина. Лечился, на год оставил хирургию и вот теперь вернулся в профессию, но попечители больницы не верили в полное избавление от зависимости. Опасаясь, что рука Холстеда дрогнет не вовремя, как бывает у врачей-наркоманов, его никак не назначали главным хирургом госпиталя и не допускали до некоторых операций. Одевался Холстед экстравагантно: сюртуки заказывал только в Лондоне, а сапоги и сорочки — в Париже. Грязные сорочки отправлял стирать на их родину в Париж, утверждая, будто в Балтиморе нет нормальной прачечной. В общем, для покорения девичьих сердец загадочности хватало. Каролина быстро нашла с Холстедом общий язык, научилась довольно ловко ассистировать ему. Однажды после операции она заметила, как шефа пробирает сильная дрожь. Он быстро вышел, заперся у себя в кабинете, а потом вернулся умиротворенный. Несложно было догадаться, в чем дело: бросив кокаин, Холстед перешел на морфий. Оказалось, каждый день он колет себе по 180 миллиграммов. Каролина не выдала его. Так они стали заговорщиками. Хирург-морфинист из кожи вон лез, чтобы обмануть попечителей. За 1890 г. он провел сразу две первые в мировой практике операции — удалил пораженную раком молочную железу и справился с паховой грыжей, которая прежде считалась неизлечимой. Руководство сочло, что наркоману подобное не под силу, и Холстед все же получил должность главного хирурга. Но тут Каролина заболела. Возникла угроза, что придется брать другую сестру, и в этом случае неизбежно разоблачение. У помощницы Холстеда развился контактный дерматит. Для дезинфекции хирурги мыли руки раствором сулемы с фенолом и в нем же замачивали инструменты. Кожа Каролины слишком сильно реагировала на антисептическую жидкость. Тогда Холстед заказал для своей медсестры резиновые перчатки. В таких перчатках уже работали гинекологи и проктологи, но никому не приходило в голову внедрить их в операционной. Теперь сестра-сообщница подавала инструменты в перчатках. Дело пошло так славно, что через полгода сыграли свадьбу. Уильям Стюарт Холстед в 1889 году в Балтиморе, когда он приступил к работе в госпитале Джонса Хопкинса Наблюдая этот опыт, коллеги по хирургическому отделению со словами «Если соус годится для гусыни, подойдет и для гуся» тоже стали беречь свои руки, работая в перчатках. Когда 450 операций грыжесечения прошли у них без единого случая сепсиса, Холстед сказал: «Куда ж я раньше смотрел!» — и перенял эту практику. Да еще сообщил о нововведении своему близкому другу Яну Микуличу-Радецкому, который во время европейской стажировки Холстеда был главным помощником Бильрота. Микулич к тому времени сам стал мировой звездой. Родился он в Черновцах, на территории Австро-Венгрии. Отец был из Польши, мать — из Австрии. Первый язык — польский, но также свободно говорил Ян по-немецки, по-русски и по-английски. На вопрос о национальности отвечал: «Хирург». Оперируя в клинике Университета Бреслау (ныне польский Вроцлав), впервые надел перчатки на Пасху 1896 г. и несколько месяцев работал благополучно, пока один пациент не умер от заражения крови, явно в результате операции. Эффективность перчаток вызвала сомнения. В том же Университете Бреслау кафедру гигиены возглавлял профессор Карл Флюгге, одержимый странной по тем временам идеей воздушно-капельного пути распространения инфекций. Зимой 1897 г. к нему на стажировку приехал из Харькова гигиенист Павел Лащенков, и вместе они проделали важный опыт. Флюгге изучал так называемую бактерию чудесной крови (Bacterium prodigiosum). Она плодится на богатой крахмалом среде и выделяет алый краситель. Весьма впечатляюще выглядит облатка для церковного причастия, окрашенная такими бациллами. Вот секрет фокуса, который некогда проделывали в церквях, рассказывая о чуде пресуществления — превращения хлеба и вина в тело и кровь Христа. Слева: Уильям Стюарт Холстед (1852–1922) оперирует в Госпитале им. Джонса Хопкинса в перчатках, но без маски. 1904 г. Справа вверху: Холстед в семейном поместье в Северной Каролине. Справа внизу: Каролина Хэмптон (1861–1922) в 1889 г., когда она поступила в Госпиталь им. Джонса Хопкинса и познакомилась с будущим мужем Лащенков полоскал рот культурой таких бактерий (они считались безвредными; только позднее стало понятно, что Павел Николаевич испортил себе зубы и рисковал воспалением слезных желез). Затем входил в комнату, уставленную чашками Петри с агар-агаром. В молчании не происходило ничего. Когда же Лащенков чихал, кашлял, насвистывал или просто говорил, на агар-агаре возникали красные колонии «его» бацилл. Флюгге понял, что происходит. Во время разговора, чихания, кашля и даже при дыхании через отекшие от насморка ноздри воздух движется мимо слизистой со скоростью более четырех метров в секунду. Воздушный поток увлекает с собой капельки жидкости с бактериями. Мелкие невидимые глазом капельки разлетаются вокруг. Там, где они попадают на агар-агар, бациллы размножаются. Еще не оформив статьи о своем открытии, Флюгге помчался к Микуличу и объяснил, как стал возможен тот фатальный случай сепсиса. Оказывается, разговаривать хирургам нельзя, а врачу с насморком вообще нет входа в операционную. Однако трудно в конце февраля собрать такую бригаду, чтобы ни у кого не было насморка. Решили обвязать рот и нос марлей, надели реабилитированные перчатки, и так 1 марта 1897 г. открыли новую эру в хирургии. 1899 г., клиника Университета Бреслау. Ян Микулич-Радецкий (в центре) во главе первой в мире операционной бригады, работавшей в масках и перчатках. Холстед продолжал работать без маски. Ему несложно было молчать во время операций. Скрывая борьбу с пристрастием к морфию, они с Каролиной вели уединенный образ жизни и стали немногословны на людях. Некогда общительный Холстед погрузился в научные исследования, отчего медицина только выиграла: в одиноких раздумьях была разработана установка металлических пластин при переломе. Ценой невероятного усилия за 10 лет наш герой сумел вдвое снизить свою дозу морфия, а еще через десять лет вовсе побороть зависимость — правда, выкуривая по 50 сигарет за день. В 1922 г. Холстед перенес ту же операцию, что и его мать, но ослабленный наркотиками организм не выдержал осложнений. Каролина очень тосковала по мужу. Через 11 недель после его похорон она умерла от простуды. ОБСУЖДЕНИЕ В ГРУППЕ Елена Гросс: Это его же судьба легла в основу сценария сериала The Knick? «Больница Никербокер»? Ответ: Да, популярнейший сериал Стивена Содерберга «Больница Никербокер» (2014–2015). Холстед — один из прототипов главного героя, доктора Джона Тэкери, но только не стоит принимать бурную жизнь Тэкери за экранизацию биографии Холстеда. 50 Переносчик малярии Рональд Росс 1897 год 20 августа 1897 г. британский врач Рональд Росс обнаружил паразита, вызывающего малярию, в желудке комара-анофелеса. Так было установлено, что для паразита человек — промежуточный хозяин, а конечный — комар, который с тех пор называется малярийным. В этот день началось отступление малярии, которая прежде убивала по несколько миллионов человек в год. Рональд Росс не собирался быть врачом. Он хотел стать художником. В 14 лет мог за десять минут цветными карандашами так перерисовать картину Рафаэля, что издали было не отличить от оригинала. Но отец, полковник индийской колониальной армии, видел сына только медиком. Старший Росс и сам писал красками, и Байрона всего знал наизусть, только для него это было хобби. Как солдат, он завидовал судьбе военного врача: в штыковую ходить не надо, служба четыре часа в день, остальное время — семья, теннис, крикет, охота. Хорошая воинская пенсия. На это юный Росс спрашивал: «И всё?» Но деваться ему было некуда. Отец оплатил учебу Рональда в колледже при знаменитой лондонской больнице Святого Варфоломея. Свой первый вечер в общежитии молодой Росс прорыдал на кровати. Его соседями были прекрасные ребята, увлеченные медициной. Лекции читали хирурги, именами которых называются открытые ими болезни и операции, — Джеймс Педжет и Уильям Сейвори. Конечно, Рональд не мог этого не оценить. Учился он хорошо, потому что иначе не умел, однако ему казалось, что все это происходит не с ним, что вот сейчас проклятая медицина исчезнет как наваждение и ему откроется настоящее дело жизни. Наверное, он писатель и его призвание — смотреть со стороны и рассказывать. Рональд стал сочинять стихи. Все без исключения трагические — о неизбежности конца и тщете всего сущего. Набрасывал планы романов. Когда проходил практику на корабле, возившем в Америку эмигрантов, обдумывал роман «Эмигранты». И так на каждом своем рабочем месте. Но ему был неинтересен внутренний мир другого человека, и романиста из него не вышло. Единственная вещь, которую доктор Росс закончил (а писал десять лет!), была историческая повесть «Дитя океана», где действие происходило в Вест-Индии XVIII в. Там губернатор ревновал красавицу-жену, их сын потерялся, а отцовство установили по характерной для семьи губернатора анатомической особенности. Не слишком оригинально. Гонорар составил пятнадцать фунтов, что равнялось пятой части месячного жалованья Росса как полкового врача. Служба бросала его то в Бирму, то на Андаманские острова, то к подножию афганских гор. Везде он охотился, ездил на велосипеде, играл в крикет, периодически записывая новые грустные стихи в блокнот, озаглавленный, конечно же, «В ссылке». И когда Россу исполнилось 35, он спросил себя: «Почему при таких способностях я ничего путного не сделал? Да и доктор я плохой. Вот у меня каждый третий пациент — с малярией, а что я знаю об этой болезни?» Росс вычитал, что в 1880 г. его коллега, французский военный врач Альфонс Лаверан, обнаружил в крови больного трехдневной лихорадкой артиллериста одноклеточное существо, названное «малярийный плазмодий». К статье прилагались иллюстрации, но Лаверан рисовал так плохо, что по его рисункам Росс не узнал паразита в крови своих больных и подумал, что само открытие — мистификация. В 1894 г., проводя отпуск в Англии, Росс заглянул в альма-матер (больницу Святого Варфоломея), где его заверили, что плазмодий существует, и дали адрес недавно прибывшего из Китая светила тропической медицины Патрика Мэнсона. Тот прославился, когда установил, что слоновую болезнь вызывает червь, попадающий в кровь при укусе комара. Мэнсон показал Россу плазмодий под микроскопом и продемонстрировал в клинике, как паразит исчезает из крови больных, которых лечат хинином. 1 ноября 1894 г., прогуливаясь с Россом под ручку по Оксфорд-стрит, Мэнсон высказал предположение, что малярию тоже переносят комары: «Вот вы, молодой человек, живете в малярийной стране. Могли бы проверить». Конечно, малярия тогда водилась и на берегах Англии, но Мэнсон в Китае заработал подагру и был уже не в силах ловить комаров и часами сидеть над микроскопом. Он поделился своей догадкой именно с Россом, поскольку тот, как человек возвышенного образа мыслей, при удаче помянул бы Мэнсона как автора идеи. Другие наверняка приписали бы все лавры себе. Рональд Росс (1857–1932) в Дарджилинге с диагностическим микроскопом собственного изобретения (прибор складывался и переносился на шнуре наподобие бинокля). Май 1898 г. Охваченный энтузиазмом Росс по возвращении в Индию бросился искать малярийных больных. Опыт с виду прост: поймать комара, дать ему укусить человека с лихорадкой, потом вскрыть это насекомое и найти в его кишках паразитов. Нужен только микроскоп. В реальности каждому из этих действий надо было учиться. Комаров ловят так, чтобы они не получили травм и не умерли. После первой же охоты Росс отправился на базар, нашел там несколько человек с лихорадкой и дал каждому по рупии за укус. Пока шли в больницу, где это должно было произойти, пойманные комары передохли. Росс наловил новых, но тем временем больные сбежали вместе с его рупиями. Далее: испуганный комар не хочет кусаться. Оказалось, надо смочить водой сетку, под которой лежит больной, — мокрая тряпка в помещении вызывает у насекомых аппетит. Правда, тут же налетают комары со всей окрестности: вскроешь такого, а он еще никого не кусал и паразитов внутри него нет. Только через два года до Росса дошло, что лучший способ добиться, чтобы комар укусил, — это просто приставить к коже пробирку, в которой он сидит. По энтомологии Росс ничего не читал, как и его гуру Мэнсон. По верной догадке Мэнсона, в комарином организме плазмодии должны вести половую жизнь, потому что в крови человека они только делятся. А Росс увидел, что в желудке комара плазмодии не просто не хотят брачных утех, а прямо-таки загибаются. Доктор всюду носил микроскоп с собой и так часто приникал к окуляру на жаре, что веки его правого глаза распухли. Без толку. «Не бросайте это дело, — писал ему Мэнсон, — ищите паразитов, как будто они — чаша святого Грааля, а вы рыцарь Галахад… Не могут же они залезть в комара просто так, для забавы». На самом деле плазмодию для размножения нужен не абы какой комар, а именно анофелес. Но этого никто не знал. Внезапно осенью 1896 г. Росса оторвали от занятий и направили в Бангалор бороться с эпидемией холеры. Ему поручили организовать вывоз нечистот, кишевших вибрионами. Этой работой занимались парии — отверженные из самой низшей касты индийского общества. Вместе с ними при свете звезд в три часа ночи Росс выходил на санитарную работу, вызвавшую у него прилив вдохновения. Теперь он писал куда лучше, чем в своих романах: «Вывоз отходов — величайшая работа, за исключением научных открытий, какую может делать человек… Твое ремесло, Санитар, простое! Ты должен вытереть дочиста эти трущобы, вымести нечистоты и болезни. Ты будешь работать во тьме, пока другие спят. Никто не знает твоего труда, никто не поблагодарит, ты умрешь забытым. Великие мира сего будут презирать тебя, мешать тебе и даже карать тебя. Надменные правители не удостоят тебя и взглядом, а станут болтать о богах и ценностях, свободах и законах, занимаясь переливанием вина богатства из одного сосуда в другой, то и дело отпивая, а проливая еще больше! Но ты, Ассенизатор, всегда останешься парией. И все-таки не переживай; потому что умирающие дети выживут, а эти мерзкие трущобы однажды превратятся в город садов — и все это сделал ты!» Услышав такие пылкие речи из уст не слишком молодого человека, бангалорский хирург Аппиа стал поклонником Росса, заразился страстью к охоте на малярийного паразита и дал себя укусить комару, напившемуся крови больного лихорадкой. Никакого результата. Теперь мы знаем, что это был комар не того вида. К тому же паразиту нужно время, чтобы созреть в желудке насекомого. Для Росса этот опыт стал опровержением слов Мэнсона, твердившего, будто комар кусает только раз в жизни, а дальше переходит на цветочки. Рональд понял, что его учитель говорит не то и полагаться нужно только на себя. Он вышел в отпуск и отправился в джунгли на поиски разных видов комаров. И там тут же заболел малярией. Едва оправившись, Росс поймал прежде неизвестного ему комара, который в отличие от других сидел, задрав зад. Это был тот самый роковой малярийный анофелес. По рассказам аборигенов, подобных комаров после муссона бывает так много, что приходится разводить костры. Из отпуска Росс вернулся в свой 19-й Мадрасский пехотный полк, дислоцированный в Секундерабаде. В честь прибытия доктора подали чудесный пудинг-мороженое. И все, кто его ел, заболели холерой, а тяжелее всех — Росс. Обидно сдохнуть от холеры теперь, когда до разгадки рукой подать. С обезвоживанием справился горячим чаем. Пил буквально чашку за чашкой: поставив одну, тянул руку за другой. И так несколько дней, до полного выздоровления. Муссон лета 1897 г. все не приходил. Настала великая сушь, описанная Киплингом в книге о Маугли. На прогулке Росс увидел, как стервятник терзает труп издохшего от жажды шакала. И подумал, что в желудке птицы теперь заведутся новые паразиты. Тут в голову пришла идея решающего опыта. Надо дать комарам разных видов укусить больного малярией и понаблюдать несколько дней, какие изменения в их желудках произойдут в сравнении с контрольной группой. Самый жаркий и душный месяц года прошел в лихорадочной работе. Винты микроскопа Росса заржавели от пота с его пальцев, линза окуляра треснула. Анофелес оказался в очереди последним. 16 августа 10 комаров получили свою порцию крови. К 20-му числу не сдохло только два. В кишечнике первого, носившего номер 38, Росс увидел крупные круглые клетки, приросшие к стенке. Внутри них, как дробинки, лежали черные гранулы — того же цвета, что плазмодии в эритроцитах человека. Росс засмеялся и сказал: «Госпожа природа, ты опять меня разыгрываешь, но теперь я одурачить себя не дам». Зарисовав на всякий случай гранулы и залив комара формалином, Рональд выпил чаю. От духоты его сморило. И во сне явилась мысль, что это может быть ящик с яйцами паразита, прикипевший к стенке желудка. Если это так, то через день в желудке последнего комара — 39-го — тоже должны быть такие гранулы, только побольше, ведь паразиты активно растут. В ночь с 20 на 21 августа Росс не сомкнул глаз. Если комар сдохнет, опыт сорвется. А что, если у него дрогнет рука и он при вскрытии запорет препарат? Росс метался на простынях до рассвета и к семи часам прибежал в госпиталь. Комар был жив. И препарат удался — за два года операция отработана в совершенстве. В желудке действительно сидели круглые гранулы со зреющими внутри паразитами, и диаметром они были больше вчерашних! Теперь стало ясно, кто конечный хозяин плазмодия и разносчик малярии. Это анофелес, никчемный комар, которому с этого дня была объявлена война. Росса ждали Нобелевская премия по медицине, и приемы в Букингемском дворце, и аудиенция в Царском Селе, и свой институт. А все же новые триумфы не могли сравниться с тем торжеством, которое пережил Росс, заглянув в желудок комара № 39. Должно быть, нечто подобное испытал Колумб, когда 12 октября 1492 г. услышал крик «Земля!» Покончив с 39-м комаром, Росс взял блокнот, озаглавленный «В ссылке», и записал туда экспромт. То было его лучшее стихотворение: This day relenting God Hath placed within my hand