Было так: у жены начальника лагпункта начались родовые схватки. Акушеров среди врачей лазарета не нашлось. Построили заключенных: «Медики, шаг вперед!» Зильбер без раздумий вышел из строя. На ходу вспоминая курс гинекологии, он определил, что плод вроде бы лежит правильно, а женщина с виду здорова. Тогда Лев Александрович выгнал всех из помещения и велел роженице орать что есть сил: якобы это облегчает боль. Ребенок родился быстро, Зильбер перевязал пуповину, но долго не пускал никого в комнату. Наконец, через пять часов он предъявил гражданину начальнику жену с младенцем и сказал, что роды были патологические, так что с трудом удалось избежать несчастья. Начальник поверил и назначил Зильбера руководить лазаретом. Истощенные пациенты лазарета сплошь страдали пеллагрой — недостатком витамина PP. Зильбер придумал подкармливать их дрожжами, выращенными на ягеле, которого в тундре вокруг было предостаточно. Кипячением готовился препарат антипеллагрин, который вливали внутривенно. Он творил чудеса: больные, которые не могли пошевельнуть рукой и умирали от поноса, вставали с постели, а смертельная диарея прекращалась. Ближайшие лагеря переняли передовой опыт. Зильбер даже устроил для этого конференцию врачей Печлага. Он также вернулся к опытам по раковой иммунологии на мышах, которых зэки ловили ему за белковый концентрат из дрожжей. О победе над пеллагрой прознали на Лубянке. Зильбера перевели в Москву, где им занимался генеральский чин — комиссар госбезопасности 2-го ранга. Он предложил поработать в шарашке, занимавшейся бактериологическим оружием. Лев Александрович отказался, пытаясь растолковать комиссару, что его идея гораздо важнее оружия: ведь война скоро кончится, а рак останется. Канцерогены, говорил он, подобны механизму, которым взводят курок. «Но ведь убивает пуля. Так и при раке — убивает вирус, а все, что считают причиной рака, дает вирусу возможность “выстрелить”», — объяснял Зильбер в понятных слушателю метафорах. И просил дать ему возможность разместить в журнале статью о вирусной теории рака под любой вымышленной фамилией, чтобы советские исследователи могли пользоваться этими данными. Комиссар только и спросил с презрительной улыбкой: «Может, еще опубликовать это ваше “произведение” в “Известиях” или “Правде”?» Наконец Зильбер нашел возможность передать написанную микроскопическими буквами на клочке бумаги статью своей бывшей жене Зинаиде Ермольевой, создательнице советского пенициллина. Ермольева собрала целое созвездие медицинских светил во главе с Бурденко и Орбели, которые обратились к Сталину с предложением освободить автора столь ценной идеи. Едва Зильбер вышел на свободу, нарком здравоохранения Митерев ласково принял его, обещал институт и предложил написать в центральную газету статью «Проблема рака». Материал вышел в 14-м номере «Известий» в 1945 г. Вскоре автор был опять вызван к тому же самому комиссару 2-го ранга. Оказалось, у жены комиссара нашли рак, и теперь он интересовался, нет ли какого-нибудь нового метода лечения. Картина была безрадостная: опухоль обнаружили слишком поздно. Зильбер сказал, что для своевременной диагностики и профилактики надо исследовать поведение вирусов в организме, чем он и намеревался заняться в 1937 г. Напоследок съязвил: «А что, товарищ комиссар, читали вы “Известия” с моей статьей?» Комиссар улыбнулся и ответил: «Чего у нас не бывает, товарищ профессор…» Примечание В литературе и документальных фильмах о Зильбере утвердилось неизвестно откуда взявшееся мнение, будто он был освобожден по приказу Сталина и великий вождь якобы даже принес Льву Александровичу свои извинения. Высказываются версии, что Сталин (или кто-то из Политбюро) боялся рака и потому освободил ведущего теоретика раковой иммунологии. Однако рассказы самого Зильбера и Ермольевой, которая организовала его освобождение (и к которой его привезли прямо из тюрьмы в марте 1944-го), этого не подтверждают. Военный прокурор, занимавшийся реабилитацией Зильбера, не обнаружил в его деле никакого постановления об освобождении. Он так и сказал Льву Александровичу: «Вас не только арестовали, но и освободили незаконно». Ермольева намекала, что высокопоставленный гэбист, чью дочь вылечили пенициллином, объяснял, как было дело. Письмо-ходатайство об освобождении Зильбера украшали автографы группы знаменитостей: Бурденко, Орбели, Гамалея, Морозов, Ермольева, Соловьев, Шубладзе, Чумаков, Энгельгардт. Формальным лидером подписавших был Бурденко, главный хирург армии, у которого на столе стояла «вертушка» для прямой связи с Верховным главнокомандующим. Нет никаких следов распоряжения Сталина ни в устной, ни в письменной форме. И Ермольева, и Зильбер считали, что распоряжение об освобождении отдал лично Берия, испугавшись, что на самом верху переспросят у Бурденко, в чем дело. Ведь такого созвездия просителей, да еще столь важных для фронта, прежде не собиралось. Вероятно, Сталин так ничего о Зильбере и не узнал. Позднее они не виделись и не говорили; ни о каких «извинениях» Зильбер не рассказывал. Скрывать подобный факт он при своем громадном честолюбии не стал бы, особенно в последние десять лет, т. е. после XX съезда[9]. ОБСУЖДЕНИЕ В ГРУППЕ Dasha Karpenko: Невозможно не думать о том, каких высот достигла бы советская наука, если бы гениальные ученые жили с целыми почками, с целыми пальцами, не дрожали за себя и семью… Ответ: Так ставился вопрос в 1960-е гг., когда ученые направляли в правительство коллективные письма против Лысенко. А ведь на деле никакой «советской», «российской» или «английской» науки нет. Наука — всеобщее достояние. Зильбер брал идеи у англичан, а идеями Зильбера пользовались французы (тесные связи с Институтом Пастера налажены еще со времен Гамалеи). Преступление против ученого, где бы он ни жил, — это покушение на будущее всего человечества. И не только смерть, но даже простая изоляция советских ученых от зарубежной научной жизни сильно навредила медицине всего мира. Например, Зильбер еще в 1928 г. открыл обмен генами между микробами. Хватились много лет спустя, когда оказалось, что это основа механизма возникновения резистентности к антибиотикам. И многим ли известно, что коллектив лаборатории Зильбера в 1937 г. вплотную подошел к исследованию структуры ДНК бактерий? Кто знает, быть может, двойную спираль открыли бы на десяток лет раньше, и в этом случае мы бы уже теперь имели те средства борьбы с диабетом и рассеянным склерозом, которые сейчас проходят испытания, а в продаже появятся через десять лет. Люди, которые в эти годы умрут от этих двух патологий, еще живы, но уже убиты теми, кто некогда вынудил Зильбера вместо генетики вирусов заниматься пеллагрой. Да, он и от пеллагры спас в лагерях тысячи людей. И между прочим, оставил нам важное наследство: обнаружил, что при росте дрожжей на ягеле образуется много белка. В Печлаге прекратился квашиоркор, потому что повара стали добавлять в кашу белковый концентрат, полученный лагерной лабораторией Зильбера. Берите на заметку, вдруг пригодится. 69 Флюорография Мануэл Абреу 1937 год 9 июля 1937 г. бразильский врач Мануэл Абреу начал первый в мире эксперимент по массовой флюорографии. Новый метод рентгеновского исследования при минимальных расходах позволил выявить всех больных туберкулезом легких в Рио-де-Жанейро и прекратить эпидемию. Опыт Абреу немедленно переняли во всем мире. Как только появились рентгеновские снимки, возникла мысль сделать их всем поголовно, чтобы пресечь распространение туберкулеза: больных отселить в диспансеры и там вылечить. Первыми заговорили об этом военные врачи. В 1898 г. в Лионе произвели над призывниками такой эксперимент. Оказалось слишком дорого. Техника того времени знала два вида рентгеновских исследований: большой снимок на специальной пленке или бумаге (рентгенография) и просвечивание с проекцией на экран без фиксации на пленке (рентгеноскопия). Большие снимки стоят больших денег, а просвечивание требует присутствия врача, который глядит на экран и с ходу ставит точный диагноз. Чтобы таким образом обследовать население в целом, каждый сотый должен быть медиком. К началу Первой мировой войны доля чахоточных молодых людей в армиях Европы превышала 1 %. Это была самая распространенная инфекция, причем на ранней стадии больной, ни о чем не подозревая, заражает других. Эпидемия нарастала, пока на ее пути не встал Абреу. В медицине он кажется человеком случайным. Из обеспеченной семьи, имел возможность не работать. Среди его родных не было чахоточных. Медицинское образование получил ради статуса. Призвания не ощущал, считал себя поэтом. Жил в отсталой стране. И все же именно Абреу разрешил техническую проблему раннего обнаружения туберкулеза легких. Его отец был авантюристом из Португалии. В 13 лет наслушался рассказов о сказочных богатствах Бразилии, сел на пароход и уплыл в Рио-де-Жанейро. К 30 годам действительно сколотил там состояние на лотереях. Когда Мануэл окончил два факультета — юридический и медицинский, Абреу-старший затосковал по Европе и перевез семью в Париж. Было это в июле 1914 г., перед самым началом мировой войны. Мануэл собирался слушать лекции светил французской медицины, а светила разъехались по фронтам и госпиталям. И молодой Абреу загулял. В богемных кафе юный доктор приучился к сигарам, так что с тех пор не курил только во сне. За столиком он слагал стихи, по моде — без рифмы, верлибром: Проходит всё, Кратки фантомы наших двадцати. Взрастает злость Всё толще, горше, Всё нетерпеливей. Злость как посольство боли В нашем убежище… С темы разочарования поэт переходил на любовь, умоляя свою даму раскрыть «ту тайну, что больше тебя самой», взамен обещая поселиться «в узком пространстве, разделяющем наши тела». Абреу был очень хорош собой, и муза (представительница новой тогда профессии, манекенщица по имени Марсель) к нему благоволила. К нему также благоволили хирурги, которым он днем помогал при операциях: медиков не хватало и лучше гулящий ассистент, чем никакого. Как-то в 1915 г. Абреу доставлял документы из госпиталя 13-го округа, к которому был прикреплен, в центральную больницу Отель-Дьё. Принимал бумаги пожилой терапевт, описавший врожденную желтуху, которая в его честь называется «синдром Жильбера». И вот прославленный Огюстен Николя Жильбер сказал бразильцу: «Пойдем-ка со мной, посмотрим одного моего старого друга». Абреу мог не ходить, но Жильбер говорил так по-отечески, что отказаться было немыслимо. Старик тщательно пальпировал и выслушивал своего друга, ничего подозрительного не обнаружил. Потом то же самое сделал Абреу. Как ни старался, тоже ничего не нашел. Тогда Жильбер попросил Абреу сопроводить больного на рентген и потом принести снимок. Все радиологи Отель-Дьё были мобилизованы, так что рентген делала только медсестра мадемуазель Лемэр. Она с ног валилась и не давала потачки даже блатным, однако красивому бразильцу помогла. Основоположник флюорографии Мануэл Диас ди Абреу (1891–1962) в 1928 г. С первого взгляда на снимок Жильбер определил пиопневмоторакс и прогрессирующий туберкулез. Окажись на месте Абреу любой врач из Отель-Дьё, флюорография появилась бы намного позже. Парижские доктора давно привыкли к тому, что рентген может опровергнуть любой диагноз. Но бразилец впервые держал в руках рентгеновский снимок. Его поэтическое воображение было потрясено: тени на черно-белой пленке могли открыть непостижимую тайну. В этот момент Абреу нашел себя. Он со всею страстью принялся изучать новую технику, да так успешно, что через год Жильбер рекомендовал его на должность начальника больничной рентгеновской лаборатории. Предыдущий начальник, опытный рентгенолог Эдме Гиймино, не вылезал из окопов. Он приехал в отпуск познакомиться с Абреу и рассказал об эпидемии туберкулеза на передовой. Гиймино был просто в отчаянии: рентгеновской пленки и фотобумаги на фронте не хватает. Пытаясь выявить туберкулезников, он пробовал фотографировать обычной камерой светящееся (флуоресцирующее) изображение на экране. Такие фото дешевы, их можно отсматривать в удобной обстановке через лупу или на проекторе. Только эмульсия слишком зернистая, флуоресцирует экран слабо, светосилы объектива не хватает. Этот разговор Абреу запомнил на всю жизнь. Фактически Гиймино сформулировал идею флюорографии, но одно дело высказать идею, а другое — добиться ее воплощения. Вернувшись с войны, фронтовики перезаразили своих близких, и теперь за год во Франции умирало от чахотки больше 200 человек на 100 тысяч. Зато с фронта пришли и врачи, началась энергичная борьба с туберкулезом. Абреу решил, что он сейчас нужнее дома, в Рио-де-Жанейро, где эпидемиологическая обстановка была еще тяжелее без всякой войны. Лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме; муза вышла замуж, так что в Париже его ничто больше не держало. Дома за 10 лет ничего не изменилось, но умиления это не вызывало. Всё те же разговоры: кто как отдохнул да что почем в магазинах. Одно-единственное научное достижение: Карлус Шагас описал трипаносомоз, который по всему миру называют болезнью Шагаса. Впервые появился в Бразилии врач, известный по имени за пределами страны. Бразильский президент Вашингтон Луис назначил Шагаса главой Департамента здравоохранения. Тот сразу же организовал специальное ведомство по борьбе с туберкулезом, для начала в пределах Рио-де-Жанейро, с лечением больных в диспансерах и радиологической службой, которую создавал Абреу. Эффектный молодой доктор замелькал в светской хронике. Вот он принят в медицинскую академию, вот в Берлине дискутирует о тенях сосудов, вот первая красавица Дулсье Морейра Сезар Эверс влюбилась в него с первого взгляда, бросив мужа-американца. Не успел Абреу жениться на Дулсье, как журнал «Критика» сообщил, что «великий радиолог» перед свадьбой своего подчиненного «отведал» его невесту, 27-летнюю журналистку Силвию Серафин. Которая давно уже его любовница. Известие сопровождалось весьма фривольной карикатурой. Силвия знала о подготовке материала и накануне просила хотя бы не иллюстрировать его. Пока доктор Абреу ломал голову, что делать, Силвия опять отправилась в редакцию «Критики». На сей раз она по дороге зашла в оружейный магазин, приобрела дамский револьвер «Галан» 22-го калибра и застрелила автора карикатуры. В итоге на Рождество 1929 г., несмотря на мировой экономический кризис, в Рио-де-Жанейро только и говорили, что о личной жизни Мануэла Абреу и оправдательном приговоре Силвии в суде. По счастью, скоро случился государственный переворот, и про доктора на время забыли. Он с женой объезжал новостройки, подыскивая новую квартиру, и на глазах у Дулсье упал в шахту лифта. Сильно разбился. Жена была на четвертом месяце беременности, от испуга случился выкидыш. Постепенно Абреу понял, что детей у них не будет никогда. И с ним произошло то же, что в сходной ситуации случилось с Генрихом Квинке: Абреу стал усиленно бороться за жизнь пациентов-детей. Ситуация с туберкулезом среди них сложилась чудовищная: рентгенография показывала, что болен уже каждый пятидесятый. В своем бетонном подвале Абреу работал как заведенный при сорокаградусной жаре, но сделать более сорока снимков за день не успевал. Пора было вернуться к идее флюорографии. Только что появились цинк-кадмий-сульфидные экраны, которые в рентгеновских лучах испускают яркий зеленый свет. Пленка Agfa обычного формата 24 ? 36 мм, заряженная в типовую камеру Leica, давала хорошие снимки с таких экранов. Абреу расположил фотоаппарат в 60 сантиметрах от светящегося экрана, загородив от бокового света тубусом, по которому флюорограф узнается и теперь. Все, кроме тубуса, предоставили отделения германских фирм, потому что установка предназначалась для нового Немецкого госпиталя, открытого в Рио-де-Жанейро летом 1936 г. Передовая больница Бразилии строилась на деньги немецкого землячества; Абреу был приглашен туда главным рентгенологом. Так в июле 1936 г. открылся первый в мире флюорографический кабинет. Как только Абреу доложил о нем на конференции, посыпались заказы. Casa Lohner, дочерняя фирма концерна Siemens в Бразилии, стала производить флюорографы серийно (до 1942 г.). Оставался вопрос о пригодности флюорографии для поголовной диагностики населения районов и городов. Первый опыт производился с 9 по 21 июля 1937 г. в штаб-квартире Департамента здравоохранения на улице Резенди, 128. За 12 суток были получены прекрасные снимки 758 человек, из них у 42 обнаружился скрытый туберкулезный процесс. Помимо того что так получалось в полтора раза быстрее, чем прежде, флюорография стоила в 20 раз меньше просвечивания. Немедленно была развернута программа ликвидации туберкулеза в пределах Рио. Начали с двух групп населения, среди которых разносчики инфекции особенно опасны, — с банковских работников и пищевиков. Из 2008 обследованных служащих банков туберкулезные изменения в легких нашли у 6,7 %, а среди 10 457 работников пищевой промышленности больными оказались 3,4 %. За 1937 г. было обследовано 20 000 человек. Смертность от туберкулеза в Рио пошла на убыль в 1945-м, когда флюорографию сделали миллиону человек, то есть половине населения города. Осенью 1937 г. к Абреу явился Ганс Хольфельдер, самый именитый в мире специалист по лучевой терапии, председатель Немецкого общества рентгенологов. Хольфельдер не особо афишировал свою деятельность в СС (с 1933 г.) и участие в программе принудительной стерилизации умственно отсталых рентгеновским излучением и радием. Он обещал Абреу статьи в немецких журналах, доработку флюорографа силами ведущих немецких фирм и удешевление метода. Поскольку не было оснований не доверять известному ученому, бразилец поделился протоколами, ноу-хау и технической документацией. За 1937–1939 гг. в Германии вышла всего одна статья Абреу, про его роль в рождении флюорографии немецкие рентгенологи скромно молчали. Хольфельдер сначала воспроизвел тактику бразильца в обследовании личного состава СС (каждый сотый оказался болен и был немедленно исключен), затем при щедром государственном финансировании приспособил аппаратуру для установки в автобусах. Получилось мобильное подразделение, названное «Рентгеновский штурмбанн Управления СС», так что его глава автоматически получал звание штурмбаннфюрера. Под началом Хольфельдера служило 76 «фюреров», 108 «унтерфюреров» и 663 рядовых. В марте 1939 г. они двинулись в Мекленбург и за весну провели обследование 900 000 человек. Флюорография в Третьем рейхе Вверху слева: Ганс Хольфельдер (1891–1944). Справа вверху: массовое флюорографическое обследование школьников из гитлерюгенда (январь 1944 г.). В нацистской Германии всего было обследовано около ю млн человек, но есть сведения, что врачи не справились с обработкой такого количества снимков. Справа в центре: флюорографическая аппаратура фирмы Koch & Sterzel, выпущенная в Дрездене в 1941 г.; предназначалась для массового обследования населения Германии. Внизу: автобусы «Рентгеновского штурмбанна Управления СС». Снимок из журнала Оег Deutsche Mititararzt (1939)