Педагогом не работал, потому что заинтересовался электричеством и поступил в Саратовское техническое училище. А оттуда в Гражданскую войну был призван собирать гальванические элементы для радистов Красной армии. Сергей стал комсомольцем и по рабоче-крестьянской квоте легко поступил в петроградский Электротехнический институт (ЭТИ, позднее ЛЭТИ). Хотя институт освещали невиданные в России лампы дневного света, там не топили, как и во всем Петрограде. Хлеб студентам и преподавателям давали раз в день во время занятий. Зато комсомольская жизнь била ключом на собраниях, где студенты-«гегемоны» ругали студентов из дворян и интеллигенции. Соколов кричал едва ли не громче всех, однако нравились ему только однокурсницы из хороших семей. Одну из них, Валю Ларионову, он попросил объяснить непонятные вопросы электротехники. Закончилось свадьбой. Привести в общежитие девушку, выросшую в отдельной квартире, было немыслимо. Чтобы снять комнату, Соколов нашел заработок — ходил по квартирам и делал электропроводку. А наладив электроснабжение бани, впервые почувствовал себя обеспеченным. Когда молодожены въехали в съемную комнату на Каменноостровском, 73, оказалось, что в соседней квартире живет великий физик Леонид Мандельштам (1879–1944). Сергей попросился к нему в Центральную радиолабораторию. Мандельштам написал условия сложной задачи и дал на решение три дня. Соколов вышел на лестничную клетку, прямо на подоконнике решил и тут же вернулся. Ему сразу ответили: «Оформляйтесь». Был у Мандельштама сотрудник, учившийся у Ланжевена. Ожидали, что он сумеет склеить из кристаллов кварца такой же излучатель ультразвука, как у французов. А сотрудник не сумел подобрать состав клея. Дело поручили Соколову. Тот долго колдовал, но справился. И начал играть: решил замерить, как быстро затухает ультразвук в твердом теле. На ветвях деревьев парка ЛЭТИ развесили до 800 метров проводов — ультразвук по ним прекрасно проходил. Затухал там, где в металле были раковины. Тогда Соколову пришло в голову положить стальной лист на излучатель и залить сверху маслом. Проходящий через сталь ультразвук вызывает на поверхности масла рябь — везде, кроме как над пустотами в металле. Так возникло звуковидение. В 1937 г. венский психиатр Карл Тео Дуссик (1908–1968) случайно прочел пересказ статьи Соколова. Дуссик наткнулся на реферат, перекладывая книги своего младшего брата Фридриха (1910–1988), начинающего физика. И подумал, что опухоли мозга тоже отличаются по свойствам от здоровых тканей, так что дефектоскопия должна их обнаружить. Но как подставить голову под луч, от которого дохнет рыба? Психиатры того времени меньше других врачей боялись сильных воздействий на мозг. Тот же Дуссик был авторитетом в использовании инсулинового шока как средства от шизофрении: больного погружали в искусственную гипогликемическую кому (метод опасный и малоэффективный, впоследствии от него отказались). Почему бы не попробовать еще и ультразвук? Дуссик, преподававший на медицинском факультете Венского университета, заказал на соседнем физическом факультете испытательную установку вроде соколовского дефектоскопа. Пока ее строили, случился аншлюс: Австрию присоединила нацистская Германия. Порядки в университете установились фашистские. Сразу вспомнили, что отец Дуссика, зубной врач из Чехии, — «расово неполноценный славянин», и Карл Тео вылетел со своей профессорской должности. Обиделся, уехал из Третьего рейха в США, где психиатры Венской школы весьма ценились. Но ненадолго. Во-первых, дома остался младший брат Фридрих Дуссик, который тоже потерял работу. Только защитил диссертацию о константе распада тория, как нацисты закрыли для «расово неполноценных» всякую тематику по ядерной энергии. Но и выпускать не хотели, так что Фридрих лишился средств к существованию. Во-вторых, от расовых репрессий бежало две трети венских врачей. Докторам теперь в Вене платили щедро, как в Штатах. И если евреев дома ждал концлагерь, то славян — вне стен университета, конечно, — еще готовы были потерпеть. Их звали назад. Карл Дуссик вернулся и стал заведующим Венской неврологической клиникой (после войны это место займет знаменитый психиатр Виктор Франкл). В своем отделении Дуссик довел до конца задуманный опыт: подставил свой висок под ультразвук частотой 1,5 МГц — и приемник у другого виска зафиксировал ультразвуковой луч, хотя и несколько рассеянный и ослабленный. В ходе опыта Карл Дуссик не ощутил ровным счетом ничего. Теперь они вместе с братом собрались заработать, выпуская установки для лечения ультразвуком ревматизма, и надеялись получить еще заказ на диагностический прибор. 1 мая 1941 г. Дуссик написал для медицинского журнала статью о своих экспериментах. А когда материал сдали в набор, уже шла война с Советским Союзом и автор значился как «фюрер санитарного подразделения люфтваффе». «Фюрером» он стал не по своей воле: ВВС несли на Востоке потери, в берлинском госпитале для летчиков требовались неврологи, и Дуссика призвали в армию. Сергей Яковлевич Соколов (1897–1957), советский физик, создатель звуковидения. Фото 1940 г. Любопытно, что в статье, вышедшей, когда немцы стояли под Москвой, упоминается Соколов. Который как раз в это время поставлял «фюреру» Дуссику пациентов, поскольку на токарном станке в лаборатории ЛЭТИ вытачивал стаканы для зенитных снарядов. В 1941-м Соколов несколько часов пролежал на Кировском мосту, пока шел обстрел. Затем его как ценного специалиста эвакуировали в Горький. В 1943-м берлинский госпиталь люфтваффе разбомбили, и Дуссика вместе с пациентами отправили в глубокий тыл на курорт Бад-Ишль в больницу Кайзеркроне. После войны там некоторое время был американский военный госпиталь, а затем государственная больница, где в 1946 г. братья Дуссик вернулись к своим опытам. Голову пациента погружали в ванну с водой, высовывался только нос. Затем сканировали в двух плоскостях, передвигая датчик. Приемник с другой стороны головы улавливал измененный ультразвук, перепады мощности которого меняли яркость свечения электрической лампочки. Эти изменения фиксировала фотобумага на вращающемся барабане. Так состоялось первое в истории ультразвуковое сканирование человеческого тела. Карл Дуссик провел его на себе летом 1946 г. Там, где на снимке должны были находиться заполненные ликвором желудочки, действительно помещалось темное пятно. Братья обрадовались и просветили мозг 34-летней пациентки, которая с трех лет страдала эпилептическими припадками. В теменной доле зафиксировали странное крестовидное затемнение. Заведующий хирургическим отделением доктор Крюгер выполнил операцию и обнаружил плоскую опухоль — астроцитому, которую не могли выявить ни ангиография, ни ЭЭГ. Больная полностью выздоровела. После 300 опытов с УЗИ, которое Дуссик назвал «гиперфонографией», в 1947 г. вышло сообщение с резюме на трех языках. В Бад-Ишль прибыли американские военные врачи из штаба оккупационных войск. Опыт переделали в США. Оказалось, что темные пятна при таком сканировании возникают не из-за опухолей, а оттого, что кости черепа везде имеют разную толщину и поглощают звуковые колебания неравномерно. «Патологическая картина» и «тени желудочков» наблюдались даже на пустом черепе, без всякого мозга. Зато отраженный ультразвук давал весьма ценные результаты. Опухоли действительно отражают звуковые волны сильнее здоровых тканей. Но установки были необычайно громоздкими: чтобы звуковая волна не терялась в воздухе, пациент погружался в ванну с водой, держа в руках огромный излучатель. Знакомый всем посетителям кабинета УЗИ датчик-трансдьюсер создал тот же Соколов. Задумывалось это устройство как ультразвуковой микроскоп размером с ручной фонарик. В 1955 г. на конгрессе в Брюсселе изобретатель так объяснил его устройство: «Узкий пучок ультразвуковых лучей, испускаемых пьезоэлектрической кварцевой пластинкой, “освещает” рассматриваемый предмет. Рассеянные предметом лучи проходят через акустическую линзу, собираются ею и попадают на приемную пластинку…» К тому времени Соколов, необычайно удачливый в науке, чувствовал себя плохо. Внедрив контроль качества на оборонных заводах, он из ученого стал администратором, все время которого уходило на то, чтобы доставать, добывать и выбивать. Министры ненавидели Соколова, потому что его дефектоскопы выявляли много брака и мешали выполнять план. Когда неприятности подорвали здоровье Сергея Яковлевича, он обратил внимание на медицину. Сначала сконструировал ультразвуковой небулайзер — распылитель для ввода лекарств в носоглотку больных астмой. Потом задумал трансдьюсер и рвался доложить о нем в Брюсселе, хотя врачи запретили ему лететь самолетом, пугая острой сердечной недостаточностью. Тем не менее Соколов слетал, вернулся очень довольный — и немедленно попал в больницу. Он и там проводил совещания своей кафедры, приговаривая: «Так много дел, а я лежу. Вот поправлюсь, стану помогать медикам, я уже кое-что придумал!» Не в силах вынести больничный режим, Соколов отпросился домой. Врачи давали ему всего несколько дней, но он прожил еще полгода, пока 20 мая 1957 г. не умер от остановки сердца. Ожидая машину, которая должна была везти его в лабораторию. ОБСУЖДЕНИЕ В ГРУППЕ Олександр Риков: Паровоз изобрел Черепанов, автомат АК — Калашников, первую советскую баллистическую ракету — Королёв, первую советскую атомную бомбу — Курчатов. Ответ: Вы приводите случаи, когда отечественные специалисты либо копировали западную технику, либо создавали ее при прямом участии западных коллег. Это не про Соколова. Если открыть немецкий журнал[10], то там сказано, что Соколов первым применил ультразвуковую дефектоскопию на практике. Напечатано в 1942 г., когда признавать советские достижения в чем бы то ни было немцы избегали. А тут им деваться было некуда: к тому времени Соколов оформил германский, французский и американский патенты на дефектоскоп. Олександр Риков: Спасибо за информацию. Ответ: Примечательно, что госпропаганда, орущая, будто мы все на свете изобрели и «можем повторить», обходит стороной тех русских ученых, чей приоритет никем за границей не оспаривается. Из наших героев так вышло с Коротковым и Соколовым. Ни в Петербурге, ни на малой родине того и другого — соответственно в Курске и Саратове — нет улиц Короткова и Соколова. Украинские пользователи сообщают, что там в отношении великих земляков было так же, но положение меняется. С 2016 г. есть в Бердянске улица Хавкина. В Одессе тоже есть, только это переулок, где и асфальт не везде. Умолчание о настоящих первооткрывателях объясняется, видимо, тем, что начальство не заказывало Короткову измерить нижнее давление, а Соколову — собрать дефектоскоп. Пропаганда внушает населению, что все хорошее на свете совершается по приказу свыше. Если же мы пороха не выдумали, то лишь потому, что нам это не было поручено. 74 Гемодиализ Виллем Колф 1943 год 17 марта 1943 г. голландский терапевт Виллем Колф начал лечение первого в мире пациента с почечной недостаточностью, чье состояние удалось облегчить при помощи гемодиализа. Это день рождения искусственной почки. Началась ее история с боязни говорить о смерти, а закончилась успехом вопреки вражеской оккупации, военному дефициту лекарств и смертельному риску, которому подвергал себя доктор Колф. Глядя на своего отца — директора туберкулезного санатория, Виллем не хотел быть врачом. Все видели торжество, с каким доктор выписывает выздоравливающих, но только домашние знали, каково ему, когда больной умирает и нужно сообщить родным. Виллему казалось, что сам он не вынесет такого разговора с родственниками пациента. Поэтому, когда природная склонность к медицине все же победила и Колф окончил Лейденский университет, он стал искать какую-нибудь кафедру, где можно вести научную работу с чужими пациентами. Однако к 27 годам он успел жениться. Профессора не хотели брать семейного аспиранта, отговариваясь тем, что «доктор должен быть доступен 24 часа в сутки». Согласился один только Лео Полак Даниелс из Гронингенского университета. Этот единственный в Нидерландах профессор медицины — еврей считался человеком эксцентричным. Даниелс любил свою жену-голландку и уважал тех, кто рано женится и притом хочет заниматься наукой. Собственных тем он аспирантам не навязывал, но за какое-то минимальное количество больных молодые люди должны были отвечать. Колфу выделили четыре койки. На одной из них лежал 22-летний деревенский парень по имени Ян Брюнинг. Он медленно умирал от уремии со всеми ее ужасными симптомами — запредельным давлением, головной болью, потерей сознания, рвотой, слепотой. После смерти Брюнинга молодого доктора ждал тот самый кошмар, которого он так стремился избежать: пришла мать пациента, старая крестьянка в строгом черном платье с белым воротничком, и нужно было рассказать ей о смерти сына. Колфа угнетало бессилие медицины. Больной погиб из-за лишних 20 граммов мочевины, скопившихся в его крови после отказа почек. Как же так: осень 1938 г., почечную недостаточность описали век тому назад, а врачи до сих пор не научились выводить шлак из крови? Принцип очистки предложил еще в 1861 г. Томас Грэм (1805–1869). Когда кровь уремического больного налита в мешочек из полупроницаемой мембраны (например, в бычий пузырь) и этот мешочек опускают в соляной раствор, то мембрана тут же начинает восстанавливать справедливость: с одной стороны мочевина есть, с другой нет, надо уравнять концентрацию. А если соляного раствора снаружи много — целый бассейн, то содержание мочевины в крови опустится почти до нуля. Грэм назвал это явление «диализ». Диализ крови — гемодиализ — делали собакам еще в 1910 г., но животные плохо переносят эту процедуру. Немецкий врач Георг Хаас в 1920-х гг. установил, что люди выдерживают ее гораздо лучше, свертывание крови вне организма предотвращается гепарином, но даже в ходе самого удачного эксперимента Хаас убрал из тела больного только два грамма мочевины. Колф прочел также, что лучшая полупроницаемая мембрана — это целлофан, в который упаковывают сосиски. В Голландии как раз распространилась мода на хот-доги. Сосиски для них готовили в американском целлофане фирмы Visking. Он был прочен и дешев. Колф добавил мочевину в кровь, которую налил в целлофановую трубочку. Получилась «сосиска» длиной 40 сантиметров. Достаточно 20 минут полоскать эту «сосиску» в физрастворе, чтобы вся мочевина вышла. Для полной очистки крови взрослого человека должно хватить 10 метров целлофановой трубочки. Колф придумал намотать ее на барабан, который вращается в ванне с раствором. Профессор Даниелс приветствовал эти эксперименты и отпускал на них средства, пока Голландию не захватили гитлеровские войска. Евреям запретили занимать любые должности. Когда стали сгонять в гетто, Даниелс и его жена приняли яд. Новым профессором назначили голландского национал-социалиста. Слушаться его Колф не желал и нанялся терапевтом в больницу города Кампен. Его прельстила зарплата в 10 000 гульденов (3000 долларов) в год. На такие деньги можно было самостоятельно построить искусственную почку. Правда, за это он работал единственным терапевтом на 23 000 жителей Кампена, зато главный врач разрешал экспериментировать по ночам. Колф скупил в столице все запасы американской целлофановой ленты для сосисок и осенью 1942 г. заказал свой аппарат на кампенской фабрике эмалированной посуды BK. Там сделали бак и легкий нержавеющий барабан из дюралевых обломков сбитого в 1940 г. немецкого бомбардировщика. Поскольку все предприятия оккупированной Голландии должны были работать только на вермахт, оказалось, что выставить счет за свою машину фабрика не может, — Колф так и не сумел оплатить эту работу. В качестве компенсации директор BK Хендрик Берк стал соавтором первых статей о гемодиализе и так вошел в историю медицины. Барабан приводился в движение мотором от швейной машинки «Зингер», который на первом же диализе отказал. Жена Колфа Янке 15 минут вращала барабан вручную, пока не повредился целлофан. Из разрыва кровь сочилась в бак, где барабан моментально сбил ее в пену, которая хлынула на пол. С тех пор на полу в палате 12А лежали тут и там кафельные плитки, чтобы по ним можно было добежать до диализатора, как по камушкам, не выпачкавшись кровью. «Нулевой» уремический пациент — забытый при депортации в Освенцим старый еврей Гюстав Буле — после той неудачной процедуры так и не вышел из комы. Без опроса больного судить о клиническом эффекте диализа невозможно. Случай оценить его представился 17 марта 1943-го. Мария тер Велле (1900–1946), старшая сестра городской больницы в Камлене, помощница и наставник Виллема Колфа, испытывает на себе первый гемодиализатор (1943). Мария тер Велле — первая в мире диализная сестра. Фонд Виллема Колфа ежегодно вручает премию ее имени, равную 10 тыс. евро, за инновации в сестринском деле Одна из последних не реквизированных немцами машин скорой привезла 29-летнюю уборщицу Янни Скрейвер. С ней приехал отец, пожилой крестьянин. Как это бывает при гломерулонефрите, больная попала на диализ от специалиста совсем иного профиля. Янни пришла к офтальмологу, жалуясь на пониженное зрение. Окулист направил ее к терапевту. За три месяца наблюдения самочувствие девушки быстро ухудшалось. К 17 марта отекшие веки почти закрыли глаза; давление — 245/150, пульс — 100, шумы в сердце указывали на воспаление перикарда, постоянная рвота, носовые кровотечения и такая боль в груди, как будто сверху лежат камни. Содержание мочевины в крови стремительно росло, гемоглобин падал, изо рта пахло мочой. Янни не совсем понимала, где она и что с ней будут делать. Согласие на процедуру нужно было просить у ее отца. Доктор вывел старика за порог и попытался описать все как можно проще: — Кровь Янни отравлена. Мы отберем часть крови, очистим от яда в машине и вернем обратно. Если вы согласитесь, обещаю, ничего страшного с ней не произойдет. — Я вам верю. Но ей точно станет лучше? — Этого я гарантировать не могу. — Тогда пусть сначала придет пастор. А потом — давайте. После того как пастор Гастман поговорил с больной наедине, ее отвезли в палату 12А. Там Колф отобрал из лучевой вены 200 миллилитров крови и залил в барабан, впрыснув туда же гепарин. Темная кровь при контакте с воздухом быстро покраснела — из этого наблюдения родилась идея искусственных легких. 22-минутный диализ прошел без ЧП. В отдиализированном стакане крови концентрация мочевины упала с 172 до 5 мг/куб. см. Но это был всего лишь стакан. И все-таки на следующее утро Янни сказала, что чувствует себя намного лучше. У нее появилась надежда. Объективных улучшений не наблюдалось — давление высокое, содержание мочевины медленно растет. Но хуже точно не стало. Через два дня — второй диализ, уже литр крови, еще через три дня — третий, полтора литра. Давление немного снизилось, но мочевина неумолимо росла, а больная испытывала те же мучения. На седьмой раз, 31 марта, Колф решил изменить ситуацию радикально, подключив девушку к аппарату напрямую. В бедренную артерию была введена игла, по резиновой трубочке кровь поступала в аппарат, откуда возвращалась через другую иглу в вену. Вся диализная группа — сестра Мария тер Велле, техник Боб ван Нордвейк и сам Колф — ощущала, что делается нечто невиданное. За несколько часов через аппарат прошло 12 литров крови, давление ненадолго нормализовалось, и удалось извлечь сразу 24 грамма мочевины. Все шло хорошо, пока из артерии не вынули иглу. Из-за гепарина кровь никак не останавливалась, и жгут не помогал. Спас девушку хирург, перевязав артерию. Зато на следующий день спал отек век. К Янни вернулось полноценное зрение, теперь она могла читать газету, и ее уже не так часто рвало. Следующие диализы, при которых в сосуды вместо ржавых игл вводились стеклянные канюли, прошли еще удачнее. Но к двенадцатой процедуре все крупные вены и артерии были так изрезаны, что не осталось больше живого места для подсоединения.