Пришлось прекратить лечение и оставить девушку, которую четырежды выводили из уремической комы, наедине с болезнью. Самоотравление продолжилось, и 12 апреля наступила смерть. После вскрытия Колфа стала терзать совесть. Не заигрался ли он, как выражается его главврач? К чему были эти 26 дней напряжения, если больная почти все это время страдала? 16 апреля в дверь постучал отец Янни: — Доктор, вы сделали все, что могли, и я пришел сказать вам спасибо. — Не стоит благодарности. К сожалению, мне мало что удалось. — Нет, стоит! Сколько я вам должен? Колф отказался от денег и пробовал сбежать, но старик настаивал. Наконец Виллем назвал сумму 60 гульденов — свой двухдневный заработок. Крестьянин отсчитал деньги и поехал хоронить дочь. Безуспешных попыток спасти кого-нибудь с помощью диализа Колф предпринял еще 15. Патологии были очень серьезные — рак, отравление сулемой, осложнения после пневмонии и операций. Почти все эти люди сейчас были бы спасены; но у Колфа не было ни придуманных позднее шунтов, ни антибиотиков, ни нормальных игл; американский целлофан закончился, а купленный на черном рынке немецкий трескался еще при наматывании. К осени 1944 г. стало совсем не до диализа: немцы привезли в Кампен 30 тысяч человек — кого угоняли на работы в Германию, кого заставляли рыть окопы. Всех их надо было осмотреть, а кого-то и лечить. За последнюю военную осень и зиму Колф как терапевт выдал липовые справки для избавления от работ 803 «симулянтам». Он ходил по краю: немецкий военный врач иногда проверял его диагнозы. Мало того, в кампенской больнице еще и готовили покушение на шефа местного гестапо, а также лечили раненых из боевых ячеек голландского Сопротивления. Наконец война завершилась, и в казармах вместо насильно угоняемых в Германию оказались под стражей голландские фашисты и коллаборационисты. Одна из них, 67-летняя София Схафстадт, попала в палату 12А с острой почечной недостаточностью. Она была 17-я по счету диализная пациентка. Ее уже списали как безнадежную, доставили почти в коме, с давлением 250/160. Она только похрапывала и реагировала исключительно на сильную боль. После 11 часов диализа давление и мочевина пришли в норму. Врачам показалось, что веки пациентки задрожали. Виллем Колф наклонился над ней и спросил: — Госпожа Схафстадт, вы меня слышите? Она медленно открыла глаза и ответила: — Теперь я разведусь с мужем. На следующий день ее почки заработали. Это была сенсация. Впервые в истории человека после уремической комы выписывали как полностью здорового. Но из больницы старую нацистку возвращали в тюрьму, тогда как Колфу надо было выхаживать ее и наблюдать как выдающийся медицинский феномен. По счастью, глава местной боевой дружины Сопротивления Йо Аудсхорн когда-то получил от Колфа спасительную справку. Он отдал доктору старушку, которую полгода назад застрелил бы не задумываясь. Госпожа Схафстадт действительно развелась. Она переехала в другой город, где о ее преступлениях не знали, опять стала кататься на велосипеде и умерла семь лет спустя от патологии, не связанной с почками. По ее истории болезни Колф защитил диссертацию и стал профессором. Первая же его лекция называлась «Как жить без почек и сердца». Обе эти фантастические идеи он лично воплотил в жизнь. ОБСУЖДЕНИЕ В ГРУППЕ Yulia Oshalik: Как он ее вылечил раз и навсегда? Ведь сейчас те, кому положен диализ, делают его раз в какое-то время… Ответ: Если хроническая почечная недостаточность, то так и есть. А вот когда недостаточность острая: у раненых после потери крови, у жертв отравителей, при побочном действии лекарств, как у этой старушки (острая почечная недостаточность, ОПН), — тогда может и одного диализа хватить. Дальше включаются собственные почки, если повреждены они не фатально. Влад Богос: У меня сосед, алкоголик, отказали почки. Несколько месяцев провел в больнице на диализе. Включились почки, и уже лет 20 живет и пьет каждый день. Maria Houtchens: Д-р Колф на удивление скромный и спокойный человек, и мало кто знал подробности его, без преувеличения, великого достижения… Во всех больницах мира стоят машины диализа и дают/продлевают жизнь миллионам. Спасибо за рассказ о нем. Он умер в 2009 г. в возрасте 97 лет и сохранил здравый ум до последнего. Ответ: Да, он герой целых трех наших историй. По подсчетам американских нефрологов, за время его жизни на программном диализе жило 30 миллионов человек. Если бы не он, их ждала бы уремия и мучительная смерть. Anna Kiriluk: Это ж надо — всю жизнь, по сути, терпеть ненавистного мужа и только из-за такого кризиса решиться! А сколько таких женщин? Ответ: Ага, развестись с мужем, потому что его фамилия в Голландии была на слуху и ассоциировалась с гитлеровским режимом — он считался видным голландским национал-социалистом и коллаборантом. Бедненькая! Как она раньше-то терпела… 75 Противотуберкулезные препараты Зельман Ваксман и Йёрген Леманн 1943 год 19 октября 1943 г. был выделен стрептомицин — первый антибиотик, эффективный при туберкулезе. Не прошло и 10 лет, как эту победу вознаградили Нобелевской премией — но присудили ее не тому, кто получил антибиотик, и не тому, кто начал им лечить. Лауреат этой премии не был ни врачом, ни физиологом. Он был воплощением американской мечты. Зельман Ваксман, эмигрант, сошедший с парохода без копейки в кармане, стал богат и знаменит на весь мир. Зельманом он тоже стал в Америке. На родине, в местечке Новая Прилука под Винницей, его звали Золман Яковлевич. Уехал он из Российской империи в 1910 г. Не от погромов уезжал и не от охранки, а оттого, что после смерти матери не желал смотреть на родные места. Случилось все скоропостижно. 20-летний Золман жил в Одессе с компанией веселых друзей-земляков, готовился поступать в университет. Все они были влюблены в красавицу Машу, каждый сделал ей предложение. И вдруг телеграмма: матери очень плохо. Земский доктор диагностировал кишечную непроходимость. Нужен хирургический стационар. Была ужасная ночь в поезде до Киева, где врачи оперировать отказались: слишком поздно привезли, и вообще это неизлечимо. Две недели мать умирала в муках на глазах у Золмана. Похоронив ее и поставив на могиле памятник, он сел в поезд, идущий за границу. Поначалу жил в Нью-Джерси на ферме своих дальних родственников. Ваксман хотел стать врачом и подал документы в Колумбийский университет. Но если в Одессе ему было трудно поступить из-за квоты на инородцев, то здесь просто не хватало денег. Можно было позволить себе разве что расположенный поблизости Ратгерский сельскохозяйственный колледж, и то потому, что его студенты жили на ферме бесплатно. Там была специальность «Микробиология» — сравнительно близко к медицине, что примиряло Зельмана с судьбой. Мир бактерий оказался увлекательным. Внимание Ваксмана привлекли актиномицеты, лучистые грибки, как их называли. Это бактерии, внешне похожие на нити грибницы, отчего их поначалу считали микроскопическими грибами. Самые живучие бактерии почвы: когда случается засуха или отравление гумуса, актиномицеты умирают последними. Логично было предположить, что у них есть оружие против других микробов, которым они побеждают в борьбе за существование, когда места под солнцем перестает хватать на всех. Это оружие Ваксман назвал словом «антибиотики». Никто до него не систематизировал актиномицеты, огромное количество организмов вовсе не имели названий. Ваксман давал имена, чувствуя себя праотцом Адамом, который некогда нарекал животных и растения. Один из открытых им родов «лучистых грибков» Зельман назвал по их виду «ожерелья-грибки», на латыни — Streptomyces. Выделенный из них антибиотик и есть стрептомицин. Систематика почвенных бактерий дала Ваксману имя в науке. Он как профессор читал лекции в своем колледже, который стал университетом. Женился на старой знакомой, эмигрировавшей одновременно с ним. К 1924 г. им уже хватало денег на билеты в Европу, и Ваксманы отправились навестить своих в Новой Прилуке. Зрелище было печальное. Половина домов заброшена или в руинах, люди одеты в лохмотья, разговоры только о вещах и еде. Знакомые бросились к Ваксману, как дети к отцу, который навещает их в больнице. Рыдали, описывая свои несчастья, проклиная разруху, петлюровцев, белых, а пуще всего Чека. Даже красавица Маша поблекла — плакала и говорила то же, что и все. Общий возглас был: «Забери нас отсюда к себе!» Но как забрать? Зельман сам только зацепился в Америке, жил от зарплаты до зарплаты. Чтобы «забрать», нужно стать богатым. Случай представился не сразу. Вверху: Альберт Шатц (1920–2005), выделивший стрептомицин, и его научный руководитель Зельман Ваксман (1888–1973). Внизу слева: Уильям Фелдман (1892–1974), ветеринар и патолог, организовавший в клинике Мэйо сбор новых препаратов для лечения туберкулеза. Внизу справа: Корвин Хиншоу (1902–2000), сподвижник Фелдмана, первый врач, излечивший туберкулез антибиотиком Когда Ваксман вернулся в Америку, у него появился новый студент — француз Рене Дюбо. Именно он в 1939 г. выделил из почвенных бактерий первый антибиотик. Поскольку это вещество убивало грамположительные бактерии, окрашивавшиеся по методу, предложенному Гансом Кристианом Грамом, Дюбо назвал его «грамицидин», «убийца по Граму». Грамицидин помогал заживлению ран, инфицированных грамположительными бактериями, однако был беспомощен против грамотрицательных. А это были губители рода человеческого, и в их число входила туберкулезная палочка, отнимавшая пять миллионов жизней ежегодно. Дюбо открыл эру антибиотиков. По всему миру стали изучать антагонизм между почвенными бактериями и туберкулезной палочкой. В Москве юный микробиолог Александра Кореняко обнаружила, что актиномицеты подавляют рост возбудителя туберкулеза. Ваксман понял: пора пускать в дело его коллекцию культур актиномицетов, самую большую в мире — 500 видов, собранных за 25 лет. Расходы по исследованию их свойств брала на себя фармацевтическая компания Merck, взамен требуя исключительные права на патент, если найдется ценный организм. Многие актиномицеты давали угнетавшие палочку Коха антибиотики, но эти антибиотики были ядовиты. Иногда казалось, что ничего не выйдет, пока студент Альберт Шатц не испробовал мазок, взятый из горла цыпленка. Живший там стрептомицес давал вещество, убивавшее грамотрицательные бактерии и не слишком ядовитое для мышей. Такой же стрептомицес нашли через несколько дней в сильно унавоженной почве. На агаре эта культура никакого антибиотика не вырабатывала. Шатц догадался ввести в питательную среду мясной бульон как замену навозу или слизистой цыпленка — и получил в достаточном количестве стрептомицин. К нему сразу же проявили интерес ветеринар Уильям Фелдман и терапевт Корвин Хиншоу из клиники Мэйо, самой передовой хирургической больницы США. Фелдман заведовал в Мэйо разведением подопытных животных. Однажды они с Хиншоу возвращались на попутной машине с какого-то совещания в другом городе. Пошел сильный снег, и машина застряла. Разговорились, решили вместе перепробовать все новые антибактериальные препараты, чтобы подобрать наконец лекарство от туберкулеза. Для этого была снята ферма, где разводили морских свинок, которым Фелдман с Хиншоу кололи по очереди то культуру палочек Коха, то антибиотики. Начальство заметило их отлучки с работы и велело прекратить эксперимент. Но двое продолжали — по ночам, в выходные и отпуске. Хиншоу все время менялся с коллегами часами, чтобы вовремя добраться к своим свинкам. Он уже был под угрозой увольнения, когда получил от компании Merck ваксмановский стрептомицин и начал с ним работать. Еще до конца испытания стало ясно, что стрептомицин сметает грамотрицательные бактерии без остатка, обладая при этом умеренным побочным действием. Фелдман и Хиншоу приступили к лечению людей. Спасли от туберкулезного менингита маленькую девочку, а 20 ноября 1944 г. вступили в борьбу с настоящей чахоткой. В клиническом санатории от легочного туберкулеза умирала 21-летняя девушка по имени Патрисия Томас. Через четыре месяца после начала лечения, к апрелю 1945-го, она выздоровела полностью. Это выглядело настоящим чудом. К тому времени подоспело известие об успешном применении стрептомицина при застарелом цистите. Убедившись, что стрептомицин — это серьезно, Ваксман решил пересмотреть контракт с фирмой Merck. Если отдать им исключительные права на патент, компания станет монополистом, антибиотик будет стоить дорого, а ведь большинство чахоточных — люди бедные. Оформив на себя и Шатца патент, Ваксман предложил Джорджу Мерку новую сделку: изобретатели отказываются от роялти (отчислений с продаж от компании), но могут продать права на стрептомицин и другим фирмам. Прикинув объемы будущего производства, Мерк согласился и по щедрости своей тайком от Шатца положил Ратгерскому университету особые роялти, которые выплачивали Ваксману за выдающиеся заслуги. Часть этих денег «отец антибиотиков» возвращал университету на исследования, а на остальные хотел «забрать» к себе земляков из Новой Прилуки. В августе 1946 г. он прилетел в Москву читать лекции о стрептомицине в Академии наук. И узнал, что забирать ему некого: немцы уничтожили все еврейское население местечка. В живых осталось только трое. Чтобы утешить Ваксмана, ему показали в нервном отделении клиники педиатрического института на Новокузнецкой 9-летнюю Ниночку — первую в СССР больную, спасенную от туберкулезного менингита его стрептомицином. То был «мерковский» препарат, купленный за бешеные деньги на черном рынке. Ниночка выучила английское стихотворение и продекламировала его умиленному гостю. Ответных комплиментов она не слышала, потому что от побочного действия антибиотика совершенно оглохла. Вверху: туберкулезный санаторий «Минерал-Спрингс», база фтизиатров клиники Мэйо, поблизости от городка Каннон-Фолс (штат Миннесота). Здесь умирала от туберкулеза Патрисия Томас, когда в ноябре 1944 г. Фелдман и Хиншоу начали курс инъекций стрептомицина. К апрелю 1945 г. наступило полное выздоровление, тем не менее Патрисия находилась здесь под наблюдением врачей до 1947 г. Внизу слева: Патрисия Томас, в замужестве Стокдейл (1923–1966), — первый человек, которого антибиотикотерапия спасла от легочного туберкулеза. Снимок сделан, когда Патрисия училась в старшем классе школы и болезнь протекала еще в скрытой форме. Внизу справа: Патрисия после выздоровления. В 1947 г. она вышла замуж — жених преданно ждал ее возвращения из туберкулезного санатория. У них было трое детей (на снимке слева направо — Дебра, Стивен, Кэти) Были новости и похуже: возбудитель туберкулеза научился переносить стрептомицин. Доктор Фелдман заразился от больного такой резистентной формой. Это было весьма опасно. Например, одновременно с Фелдманом резистентную палочку заполучил писатель Джордж Оруэлл, который, несмотря на инъекции стрептомицина, умер, едва успев закончить свой роман «1984». Помощь Фелдману пришла с совершенно неожиданной стороны. В том же октябре 1943-го, когда Шатц получил стрептомицин, в шведском городе Мальмё химик Карл-Густав Росдаль синтезировал пара-аминосалициловую кислоту (ПАСК). Идею подал работавший в Швеции датский врач Йёрген Леманн, уже знаменитый тем, что он инъекцией первого антикоагулянта впервые уничтожил послеоперационный тромб. Леманн прочитал, что туберкулезная палочка очень любит аспирин и, получив его, потребляет вдвое больше кислорода. И подумал: раз микроб так охотно втягивает в себя аспирин (ацетилсалициловую кислоту), надо приделать к молекуле этой кислоты такое дополнение, чтобы наевшейся бактерии не поздоровилось. Леманн придумал, чем дополнить кислоту, и выяснилось, что никто на свете не умеет синтезировать ПАСК. Росдаль потому и взялся: его увлекала сложность задачи. Когда он наконец в пять стадий «сварил» ПАСК, Леманн в своей больнице (клинике Гётеборгского университета) уже развел целую стаю морских свинок для испытаний. Чтобы не заразить пациентов, животных разместили в самом дальнем конце коридора, длиннейшего больничного коридора в мире — 1600 метров. Леманн носился с работы в виварий и обратно на велосипеде. Вдобавок от него ушла жена. Она страдала от недостатка внимания. То Йёрген месяцами испытывал антикоагулянт и говорил: «Вот закончу, поедем в отпуск», теперь ПАСК. Супруга забрала с собой старшего сына и оставила Леманну младшего. Чтобы все успеть, он поселился в подсобке, разрываясь между стиркой, пациентами, готовкой и морскими свинками.