— Ни слова об этом полиции или репортерам. — Господи, разумеется, нет! — В голосе слышалось негодование. — Иначе тебе никогда не глотнуть свежего воздуха. — Вы поехали и забрали наши вещи из багажника «шеви»? Даже после… — Будь уверен. Я знал, что это важно. Как только услышал, сразу понял, что ты можешь попасть под подозрение. — Я думаю, что у меня все будет хорошо, но вам нужно открыть мой портфель и… У вас есть мусоросжигательная печь? — Да, за гаражом. — В портфеле лежит синяя тетрадь. Бросьте ее в печь и сожгите. Вы это сделаете ради меня? — И ради Сейди. Мы оба рассчитываем на вас. — Да, сделаю. Джейк, я так сожалею о твоей утрате. — А я о вашей. Вашей и миз Элли. — Это несправедливо! — взорвался он. — Пусть даже он президент, это несправедливо! — Согласен, — ответил я. — Несправедливо. Но, Дек… речь не только о президенте. На той же чаше весов все плохое, что могло произойти, если бы он умер. — Наверное, в этом я должен тебе поверить. Но это так тяжело. — Я знаю. Организуют ли они вечер памяти Сейди, как организовали для миз Мими? Разумеется, организуют. Телеканалы пришлют репортеров, и в Америке не останется ни одного сухого глаза. Но по окончании шоу Сейди все равно не оживет. Если только я ничего не сделаю. Придется вновь пройти весь путь, но ради Сейди я его пройду. Даже если на вечеринке, где мы впервые встретились, она удостоит меня одним взглядом и решит, что я слишком стар для нее (хотя я приложу все силы, чтобы она изменила свое мнение). Во второй раз не придется устраивать эту безумную гонку. Теперь я знал, что Ли действовал в одиночку, и мог убрать его задолго до визита Кеннеди в Даллас. — Джейк? Ты еще здесь? — Да. И пожалуйста, называйте меня Джордж, когда будете говорить обо мне, хорошо? — Можешь не сомневаться. Я, конечно, старый, но голова у меня еще работает нормально. Я тебя еще увижу? Нет, если агент Хости скажет мне то, что я хочу от него услышать, подумал я. — Если не увидите, причина будет в том, что все разрешилось как нельзя лучше. — Понятно. Джейк… Джордж… она… она что-нибудь сказала в самом конце? Я не собирался повторять ее последние слова, они предназначались только для моих ушей, но что-то я мог ему сказать. Он передал бы это Элли, Элли — друзьям Сейди в Джоди, благо их хватало. — Она спросила, жив ли президент. Когда я ответил, что жив, она закрыла глаза и ушла. Дек вновь заплакал. У меня горело лицо. Слезы принесли бы облегчение, но глаза оставались сухими, как камни. — Прощайте, — вымолвил я. — Прощайте, верный друг. Я положил трубку, посидел какое-то время, глядя на красный закат далласской осени. Если небо красно к вечеру, моряку бояться нечего, вспомнилась мне давняя пословица… но я услышал еще один раскат грома. Пятью минутами позже, взяв себя в руки, я снял трубку, из которой вынул «жучок», и вновь набрал «0». Сказал Мэри, что сейчас ложусь спать, и попросил разбудить меня ровно в восемь часов. Также попросил ни с кем меня не соединять. — Об этом уже позаботились, — возбужденно сообщила мне Мэри. — Никаких входящих звонков, приказ начальника полиции. — Она заговорила тише: — Он псих, мистер Амберсон? То есть он, конечно же, псих, но он выглядел рехнувшимся? Я вспомнил злобные глаза и демонический оскал. — Да, Мэри. Именно так он и выглядел. В восемь вечера. До этого — полная тишина. И я положил трубку, прежде чем она успела сказать хоть слово. Потом снял туфли (освобождение левой ноги заняло много времени и принесло немало мучений), лег на кровать, закрыл рукой глаза. Увидел Сейди, танцующую мэдисон. Увидел Сейди, предлагающую мне зайти, спрашивающую, не хочу ли я торт? Увидел Сейди на моих руках, ее яркие умирающие глаза не отрываются от моего лица. Подумал о «кроличьей норе», о том, что при каждом новом ее использовании происходит полный сброс на ноль. Наконец заснул. 9 Хости постучал ровно в девять вечера. Я открыл дверь, и он вошел. В одной руке он держал портфель (но не мой, то есть все по-прежнему шло хорошо), в другой — бутылку шампанского, хорошего, «Моэт и Шандон», с красно-бело-синим бантом на горлышке. Выглядел Хости очень уставшим. — Амберсон. — Хости. Он закрыл дверь, указал на телефонный аппарат. Я достал из кармана и продемонстрировал «жучок». Хости кивнул. — Других нет? — спросил я. — Нет. «Жучок» — от полиции, но теперь это наше дело. Приказ Гувера. Если кто-то спросит о «жучке», вы нашли его сами. — Естественно. Он поднял бутылку шампанского. — От управляющего отелем. Он настоял, чтобы я захватил ее с собой. Желаете выпить за здоровье президента Соединенных Штатов? Учитывая, что моя прекрасная Сейди лежала сейчас в окружном морге, я не испытывал желания пить за чье-то здоровье. Моя миссия завершилась успешно, но цену пришлось заплатить слишком высокую. — Нет. — Я тоже не хочу, но чертовски рад, что он жив. Хотите узнать секрет? — Конечно. — Я голосовал за него. Наверное, единственный агент во всем Бюро. Я промолчал. Хости сел в одно из двух кресел, облегченно вздохнул. Поставил портфель между ног. Повернул к себе бутылку, чтобы взглянуть на этикетку. — Тысяча девятьсот пятьдесят восьмой. Любители вина наверняка знают, хороший это год или нет, но я больше предпочитаю пиво. — Я тоже. — Тогда вы получили бы большее удовольствие от «Одинокой звезды». Внизу вас дожидается ящик, с благодарственным письмом, в котором указано, что вы будете получать по ящику каждый месяц до конца вашей жизни. И шампанское тоже. Я видел с десяток бутылок. Кто только их не прислал, от Торговой палаты Далласа до Городского совета по туризму. Вам прислали цветной телевизор «Зенит», и золотой перстень с изображением президента от «Коллоуэйс файн джевелри», и сертификат на три мужских костюма из «Мужской одежды Далласа», и многое, многое другое, включая ключ от города. Управляющий уже освободил комнату на первом этаже для ваших подарков, но, думаю, к завтрашнему утру придется освобождать и вторую. А еда! Люди приносят торты, пироги, запеканки, ветчину, жареных куриц, блюда мексиканской кухни — этого хватит на пять лет. Мы их заворачиваем, но уходить им совершенно не хочется, смею вас заверить. А женщины перед отелем… Знаете, думаю, сам Джек Кеннеди вам бы позавидовал, а он легендарный бабник. Если бы вы знали, какой информацией располагает директор о сексуальной жизни этого человека, вы бы не поверили. — Вы даже представить себе не можете, во что я готов поверить. — Даллас любит вас, Амберсон. Черт, вся страна любит вас. — Он рассмеялся. Смех перешел в кашель. Когда приступ миновал, Хости закурил, посмотрел на часы. — В девять часов семь минут вечера двадцать второго ноября одна тысяча девятьсот шестьдесят третьего года вы любимчик Америки. — А вы, Хости? Вы меня любите? Или директор Гувер? После единственной затяжки он положил сигарету в пепельницу, наклонился вперед, впился в меня взглядом. Его глаза глубоко прятались в складках, в них читалась усталость, но они ярко блестели и многое знали. — Посмотрите на меня, Амберсон. Прямо в глаза. А потом скажите, были вы с Освальдом заодно или нет. И скажите правду, потому что ложь я отличу. Учитывая вопиющие ошибки, допущенные Хости в разработке Освальда, я в это не верил, но точно знал, что он верит. Поэтому встретился с ним взглядом и ответил: — Нет. Какое-то время он молчал, потом вздохнул, откинулся на спинку кресла, взял сигарету. — Да, не были. — Он выпустил дым из ноздрей. — На кого вы тогда работаете? На ЦРУ? Или на русских? Я этого не понимаю, но директор уверен, что русские с радостью использовали бы глубоко законспирированного агента, чтобы не допустить убийства, которое могло бы спровоцировать международный конфликт. Может, даже третью мировую войну. Особенно после того, как люди узнают, что Освальд какое-то время жил в России. — Он сказал: «в Раше», — совсем как евангелист Харгис в своих телепередачах. Может, Хости так шутил. — Ни на кого я не работаю, Хости. Я обычный человек. Он нацелил на меня сигарету. — Так всем и говорите. Он щелкнул замками портфеля, достал папку, еще более тонкую, чем та, что лежала на столе Карри, с фамилией Освальда. В эту папку стекалась информация, касающаяся меня, и она бы постепенно утолщалась, но не так быстро, как в компьютерном двадцать первом веке. — До Далласа вы жили во Флориде. В городе Сансет-Пойнт.