— Свежие, как твоя улыбка, Леона, — ответил Аничетти-старший, и женщины захихикали. Только не подумайте, что я ехидничаю. Именно захихикали. Я прошел мимо них, на ходу прошептав: — Дамы. Звякнул колокольчик, и я шагнул в мир, который существовал до моего рождения. На этот раз, вместо того чтобы пересечь улицу и направиться ко двору, в котором находилась «кроличья нора», я углубился в него. На другой стороне улицы алкаш в длинном черном пальто отчаянно жестикулировал, стоя перед продавцом в белой тунике. Карточка, которой он размахивал, из желтой стала оранжевой, но в остальном он следовал сценарию. Я решил, что это добрый знак. 3 Заправочная станция «Тит Шеврон» располагалась за супермаркетом «Ред энд уайт», где Эл снова и снова покупал продукты для своей закусочной. Согласно ценнику в витрине, лобстеры стоили шестьдесят девять центов за фунт. Напротив супермаркета, на том месте, где в две тысячи одиннадцатом году был пустырь, стоял большущий темно-бордовый сарай с широко раскрытыми воротами и выставленной на продажу всевозможной подержанной мебелью. Преобладали детские кроватки, кресла-качалки и мягкие кресла типа «папа отдыхает». Над воротами висела вывеска с названием магазина: «ВЕСЕЛЫЙ БЕЛЫЙ СЛОН». Рекламный щит, поставленный так, чтобы попасться на глаза ехавшим по дороге на Льюистон, смело заявлял: «ЕСЛИ У НАС ЭТОГО НЕТ, ЗНАЧИТ, ВАМ ЭТО НЕ НУЖНО». В одном из кресел-качалок сидел мужчина — как я предположил, владелец магазина. Он курил трубку и смотрел на меня через дорогу. В майке и мешковатых коричневых брюках, с козлиной бородкой, которую я счел проявлением храбрости на этом конкретном островке в потоке времени. Его волосы, зачесанные назад и смазанные каким-то маслом, курчавились на шее. Он напомнил мне о старом рок-н-ролльном видео: Джерри Ли Льюис прыгает на пианино и поет «Большие шары огня». Вероятно, хозяин «Веселого белого слона» пользовался репутацией городского битника. Я склонил голову. Он едва заметно кивнул в ответ, продолжая дымить трубкой. На «Шеврон» (обычный бензин — девятнадцать целых девять десятых цента за галлон, высокооктановый — на цент дороже) коротко стриженный мужчина в синем комбинезоне занимался поднятым пикапом — как я догадался, принадлежавшим Аничетти. — Мистер Тит? Он оглянулся. — Да? — Мистер Аничетти сказал, что я могу воспользоваться вашим туалетом. — Ключ на внутренней стороне входной двери. — Две-е-йи. — Спасибо. Ключ висел на кольце с деревянной пластинкой с надписью «МУЖЧИНЫ». Тут же имелся и второй ключ, с надписью «ДЕВУШКИ». Увидь это моя бывшая, взбеленилась бы, не без злорадства подумал я. В чистеньком туалете сильно пахло табачным дымом. Рядом с унитазом стояла пепельница-урна. Судя по количеству окурков, очень многие посетители этой чистенькой комнаты совмещали приятное с полезным. Выйдя из туалета, я увидел пару десятков подержанных автомобилей, стоявших на небольшой площадке, которая примыкала к заправочной станции. Легкий ветерок колыхал над ними разноцветные флаги. В 2011-м эти тачки стоили бы тысячи долларов — классика, ни больше ни меньше, — а тут их отдавали за семьдесят пять, максимум сто баксов. За чуть ли не новенький «кэдди» просили восемьсот. Вывеска над будкой, в которой сидела милая девчушка с конским хвостом, жевавшая жвачку и не отрывавшая глаз от «Фотоплея», гласила: «ВСЕ ЭТИ АВТОМОБИЛИ НА ХОДУ И С ГАРАНТИЕЙ БИЛЛА ТИТА. МЫ ОБСЛУЖИВАЕМ ТО, ЧТО ПРОДАЕМ!» Я вернул ключ на дверь, поблагодарил Тита (тот что-то пробурчал, не отрываясь от пикапа) и направился к Главной улице, думая о том, что не помешает постричься, прежде чем идти в банк. От стрижки мои мысли перекинулись к битнику с козлиной бородкой, и я, неожиданно для себя перейдя улицу, остановился перед магазином подержанной мебели. — Доброе утро. — Вообще-то уже вторая половина дня, но пусть будет утро, если вам так нравится. — Он попыхивал трубкой, и легкий ветерок донес до меня аромат табака «Черри бленд». Я сразу вспомнил деда, курившего его, когда я был маленьким. Иногда он вдувал дым мне в ухо, чтобы снять боль. Сомневаюсь, что АМА[41] одобрила бы этот способ лечения. — Вы продаете чемоданы? — Да, держу несколько для разнообразия. Не больше двух сотен. Пройдите к дальней стене, а там посмотрите направо. — Если я куплю один, можно будет оставить его здесь на пару часов, пока я сделаю кое-какие покупки? — Я работаю до пяти. — Он подставил лицо солнечным лучам. — Дальше — свободное плавание. 4 Я обменял пару старинных долларов Эла на кожаный чемодан, оставил его под прилавком битника, а сам двинулся по Главной улице с портфелем, стукающимся о ногу. Заглянул в витрину зеленого дома и увидел, что продавец сидит за кассовым аппаратом, читает газету. И никаких следов моего приятеля в черном пальто. Заблудиться в торговом районе не представлялось возможным — он занимал только один квартал. Миновав три или четыре магазинчика за «Кеннебек фрут», я вышел к «Парикмахерской Баумера». В окне вращался красно-белый парикмахерский столб. Рядом с рекламного политического плаката улыбался Эдмунд Маски[42]. Я помнил его стариком с покатыми плечами, но этот Эдмунд выглядел слишком молодым для того, чтобы голосовать, не говоря уже о том, чтобы куда-то избираться. Плакат гласил: «ОТПРАВИМ ЭДА МАСКИ В СЕНАТ США! ГОЛОСУЙТЕ ЗА ДЕМОКРАТА!» Снизу кто-то приклеил белую ленту с надписью от руки: «ГОВОРИЛИ, В МЭНЕ ЭТОМУ НЕ БЫВАТЬ, НО МЫ ЭТО СДЕЛАЛИ! СЛЕДУЮЩИЙ ШАГ — ХАМФРИ[43] В 1960!» В парикмахерской у стены сидели два старичка, тогда как третьему подравнивали волосы вокруг плешивой макушки. Оба ожидавших дымили как паровозы. Парикмахер (как я предположил, Баумер) тоже дымил, прищурив один глаз от поднимающегося едкого дыма. Все четверо посмотрели на меня. Взгляды эти меня не удивили: не то чтобы недоверчивые, но точно оценивающие. Кристи придумала им название — янки-взгляды. Есть, оказывается, что-то незыблемое, и так приятно это осознавать. — Я не из этого города, но я друг, — сообщил я им. — Всю жизнь голосовал только за демократов. — И поднял руку, призывая в свидетели Господа. Баумер то ли хмыкнул, то ли что-то пробурчал и рассеянно стряхнул упавший с сигареты пепел на пол, где среди срезанных волос валялось несколько раздавленных окурков. — Гарольд — республиканец. Будьте осторожнее, а не то он вас цапнет. — Только зубов у него больше нет, — вставил один из стариков, и все рассмеялись. — Откуда вы, мистер? — спросил Гарольд-республиканец. — Висконсин. — Я взял журнал «Мэнс эдвенче», пресекая попытки завязать разговор. На обложке недочеловек азиатской наружности с кнутом в затянутой перчаткой руке приближался к очаровательной блондинке, привязанной к столбу. История, которую иллюстрировала картинка с обложки, называлась «ЯПОНСКИЕ СЕКС-РАБЫНИ ТИХОГО ОКЕАНА». Воздух в парикмахерской пропитался удивительной смесью запахов талька, помады и сигаретного дыма. К тому времени, когда Баумер пригласил меня в кресло, я прочитал немалую часть истории о секс-рабынях. Она оказалась не такой возбуждающей, как обложка. — Путешествуете, мистер Висконсин? — спросил парикмахер, накрывая меня белой вискозной простыней и закрепляя на шее бумажный воротничок. — Есть такое, — честно признался я. — Что ж, теперь вы в Божьей стране. Какую длину желаете? — Настолько коротко, чтобы не выглядеть как… — с губ едва не сорвалось «хиппи», но Баумер этого слова знать не мог, — как битник. — Да уж, запустили вы их. — Он заработал ножницами. — Еще чуть длиннее — и стали бы похожи на того педика, что хозяйничает в «Веселом белом слоне». — Я бы этого не хотел. — Разумеется, сэр, у него тот еще видец. Закончив, он присыпал мне загривок тальком. Спросил, хочу ли я смазать волосы «Виталисом», «Брилкримом» или «Уайлдрут крим ойл», потом взял с меня сорок центов. Я бы заплатил и больше. 5 Мой тысячедолларовый депозит никого в «Хоумтаун траст» не удивил. Возможно, помогла недавняя стрижка, но, думаю, главная причина заключалась в том, что это общество еще предпочитало наличные, а кредитные карточки только начали пробивать себе дорогу… и, вероятно, вызывали подозрения у прижимистых янки. Красотка-кассирша с завитыми мелким бесом волосами и камеей на шее сосчитала мои деньги, записала сумму в гроссбух и подозвала заместителя управляющего, который тоже их пересчитал, проверил запись в гроссбухе, а потом выписал квитанцию, в которой указал и депозит, и общую сумму на моем новом счету. — Вы уж извините, что говорю об этом, мистер Амберсон, но это слишком большая сумма, чтобы носить ее с собой даже чеками. Вы не хотели бы открыть у нас сберегательный вклад? В настоящий момент мы предлагаем три процента годовых, с ежеквартальной капитализацией. — И он широко раскрыл глаза, дабы показать, что за удивительную сделку предлагает, выглядя при этом точь-в-точь как стародавний кубинский руководитель джаз-оркестра Хавьер Кугат. — Благодарю, но мне предстоят немалые траты. — Я понизил голос. — Закрываю сделку по купле-продаже недвижимости. Во всяком случае, надеюсь на это. — Удачи вам. — Управляющий тоже понизил голос, признавая конфиденциальность нашего разговора. — Лорейн выдаст вам чеки. Пятидесяти хватит? — Более чем. — Позже мы сможем напечатать другие. С вашим именем и адресом. — Он вопросительно приподнял брови. — Я направляюсь в Дерри. Буду на связи. — Отлично. Я доступен по «Дрексел восемь четыре-семь-семь-семь». Я понятия не имел, о чем речь, пока он не протянул мне визитную карточку. «Грегори Дьюсен, заместитель управляющего, — прочитал я. — DRexel 8-4777». Лорейн выдала мне чеки и чековую книжку из искусственной кожи под аллигатора. Я поблагодарил ее и положил все в портфель. У двери оглянулся. Два кассира работали на арифмометрах, никакой другой техники я не заметил. Те же ручки и нарукавники. Наверное, Чарлз Диккенс чувствовал бы себя здесь как дома. Мне в голову пришла мысль, что жизнь в прошлом в какой-то степени смахивает на жизнь под водой, когда дышать приходится через трубочку. 6