Теркотт порылся в пакете и нашел мой «полис спешл». — Ничего, кроме шоколадных батончиков, да? По-моему, это не шоколадный батончик, мистер Амберсон. — Мне он нужен. — Да, а людям в аду нужна холодная вода, но они ее не получают. — Говорите тише. Он засунул мой револьвер за пояс, точно так же, как собирался засунуть я, проломившись сквозь зеленую изгородь во двор Даннингов, затем ткнул штыком мне чуть ли не в глаз. Волевым усилием я заставил себя не отпрянуть. — Не указывай мне, что делать… — Пошатываясь, он поднялся на ноги. Потер живот, грудь, потом поросшую жестким волосом шею, словно там что-то застряло. Я услышал, как в горле щелкнуло, когда он сглотнул. — Мистер Теркотт? Вы в порядке? — Откуда ты знаешь мою фамилию? — И тут же добавил, не дожидаясь ответа: — Пит, да? Бармен в «Долларе». Он тебе сказал? — Да. А теперь у меня к вам вопрос. Как давно вы следите за мной? И почему? Он невесело улыбнулся, продемонстрировав парочку недостающих зубов. — Это два вопроса. — Просто ответьте на них. — Ты ведешь себя… — он поморщился, сглотнул, привалился к задней стене гаража, — словно ты тут начальник. Бледность и общее недомогание Теркотта бросались в глаза. В этом ублюдке, мистере Кине, определенно чувствовалась садистская жилка, но я полагал, что диагност он неплохой. Да и кто мог больше знать о донимающих город инфекциях, как не здешний фармацевт? Я практически не сомневался, что мне каопектат больше не потребуется, а вот Биллу Теркотту он бы не помешал. Не говоря уже о резиновых трусах, если желудочный грипп принялся за дело. Тогда все будет или очень хорошо, или очень плохо, подумал я. Но сам понимал, что это не так. Ничего хорошего быть не могло. Не важно. Займу его разговорами. И как только его начнет рвать — при условии, что начнет до того, как он перережет мне горло или застрелит меня из моего же револьвера, — прыгну на него. — Скажите мне, — настаивал я. — Думаю, я имею право знать, раз уж не сделал вам ничего плохого. — Ты собираешься что-то сделать ему, вот что я думаю. Недвижимость, которую ты ищешь по всему городу, — туфта. Ты приехал сюда, чтобы найти его. — Он мотнул головой в сторону дома, от которого нас отделяла изгородь. — Я это понял, как только ты произнес его фамилию. — Как так? В городе полным-полно Даннингов, вы сами это сказали. — Да, но для меня важен только один. — Он поднял руку со штыком и рукавом вытер со лба пот. Думаю, в тот момент я мог бы обезоружить его, но побоялся, что шум борьбы привлечет внимание. А если бы револьвер выстрелил, пуля скорее всего досталась бы мне. Опять же, во мне проснулось любопытство. — Он, должно быть, сделал для вас что-то очень хорошее, раз вы превратились в его ангела-хранителя. Он невесело рассмеялся. — Хорошо сказал, парень, и в каком-то смысле это правда. Я ему вроде ангела-хранителя. Во всяком случае, пока. — Что вы хотите этим сказать? — Я хочу сказать, что он мой, Амберсон. Этот сукин сын убил мою маленькую сестренку, и если кто-нибудь пустит в него пулю… или вонзит нож… — он поднял штык к бледному, мрачному лицу, — так только я. 9 Я уставился на него, разинув рот. Откуда-то издалека долетели хлопки: какой-то хэллоуиновский злодей запустил петарды. На Уитчем-стрит со всех сторон закричали дети. Но мы были одни. Кристи и ее приятели-алкоголики называли себя друзьями Билла[67]. Мы могли бы назваться врагами Фрэнка. Идеальная команда… да только Билл Теркотт по прозвищу Бесподтяжечник никак не тянул на командного игрока. — Вы… — Я замолчал и покачал головой. — Объясните мне. — Будь ты хотя бы наполовину таким умником, каким себя мнишь, сам бы сумел сложить два и два. Или Чеззи тебе не все рассказал? Поначалу я не въехал. Потом сообразил. Коротышка с русалкой на руке и веселым лицом бурундука. Только веселость разом исчезла, когда Фрэнк Даннинг хлопнул мужчину по спине и посоветовал держать нос чистым, потому что он очень уж длинный и отмывать его придется долго. А до этого, когда Фрэнк еще рассказывал анекдоты за столом братьев Трекеров в глубине «Фонарщика», Чез Фрати сообщил мне о вспыльчивости Даннинга… хотя, спасибо сочинению уборщика, его слова не стали для меня новостью. Он обрюхатил одну девушку, и ему пришлось жениться. Через год или два она забрала ребенка и сбежала. — Улавливаете радиосигнал, Коммандо Коди[68]? Чувствую, что улавливаете. — Первая жена Фрэнка Даннинга — ваша сестра? — Логично. Человек говорит заветное слово и выигрывает сто долларов. — Мистер Фрати сказал, что она взяла ребенка и убежала. Потому что натерпелась от него. — Да, так он сказал, и в это верит большинство людей в городе — Чеззи в том числе, насколько мне известно, — но я знаю правду. Мы с Кларой были очень близки. Я мог бы отдать за нее жизнь, а она — за меня. Ты, вероятно, не понимаешь, как такое может быть, по чувствительности ты мне напоминаешь рыбу, — но так бывает. Я подумал о нашем с Кристи лучшем годе — шесть месяцев до свадьбы и шесть после. — Не такая уж я рыба. И знаю, о чем вы говорите. Он вновь потирал себя, хотя я сомневался, что сознательно: от живота к груди, от груди к шее, потом обратно к груди. Лицо побледнело еще сильнее. Я задался вопросом, а что он съел на ленч, но подумал, что долго гадать не придется: скоро все увижу. — Да? Тогда, возможно, тебе покажется несколько странным, что она не написала мне после того, как обосновалась с Майки на новом месте. Не прислала открытку. Я нахожу это более чем странным, потому что она бы так не поступила. Она знала мое отношение к ней. И знала, как я любил малыша. Ей было двадцать, а Майки — год и четыре месяца, когда этот сыплющий анекдотами говнюк сообщил об их исчезновении. Случилось это летом тридцать восьмого. Теперь бы ей исполнилось сорок, а моему племяннику — двадцать один. Он бы уже мог ходить на гребаные выборы. И ты хочешь сказать, что она не написала ни единой строчки своему брату, который не позволил Проныре Ройсу вставить ей, когда мы были детьми? И не попросила у меня немного денег, чтобы устроиться в Бостоне, Нью-Хейвене или где-то еще? Мистер, я бы… Он поморщился, издал очень знакомый мне звук: Урк-улп, — и опять привалился к гаражной стене. — Вам нужно сесть, — предложил я. — Вы больны. — Я никогда не болел. Не простужался с шестого класса. Если и так, то болезнь наступала на него с той же скоростью, с какой нацисты катили к Варшаве. — Это желудочный грипп, Теркотт. Я всю ночь с ним промучился. Мистер Кин из аптечного магазина говорит, что в городе эпидемия. — Этот узкозадый старикан ничего не знает. Я в порядке. — Он мотнул головой, откинув со лба грязные патлы, чтобы показать, что все у него тип-топ. Но лицо побледнело еще больше. И рука, державшая японский штык, тряслась, как и моя до полудня. — Хочешь дослушать или нет? — Конечно. — Я украдкой бросил взгляд на часы. Десять минут седьмого. Время, которое недавно тянулось так медленно, теперь летело. И где сейчас Фрэнк Даннинг? Все еще в супермаркете? Я так не думал. Предполагал, что с работы он отпросился пораньше, возможно, сказал, что собирается взять детей на охоту за сладостями. Только планировал он совсем другое. Сидел сейчас в баре, и отнюдь не в «Фонарщике». Туда он приходил за кружкой пива, может, двумя. После такой дозы он еще мог держать себя в руках, хотя — если моя жена могла служить наглядным примером — всегда уходил из «Фонарщика» с пересохшим ртом, а душа криком кричала, требуя добавить. Нет, если уж он действительно хотел набраться, то проделывал это в одном из баров для рабочих: в «Стойке», «Долларе», «Ведре». Может, шел в одну из распоследних тошниловок, выстроившихся вдоль вонючего Кендускига, — в «Уоллис» или непристойный «Высший балл», где древние шлюхи с наштукатуренными лицами занимают большинство стульев у стойки. Рассказывал ли он там анекдоты, от которых все заведение покатывалось со смеху? Подходили ли к нему люди, когда он заливал виски или бурбоном угли ненависти в своем мозгу? Нет, если не хотели прямиком направиться к дантисту. — Прежде чем мои сестра и племянник исчезли, они с Даннингом снимали небольшой дом у самой границы с Кэшменом. Даннинг крепко пил, а напившись, всегда пускал в ход гребаные кулаки. Я часто видел ее в синяках, а однажды ручка Майки стала черно-синей от запястья до локтя. Я говорю: «Сестра, он бьет тебя и ребенка? Если да, я изобью его». Она отвечает «нет», но не смотрит на меня. И говорит: «Держись от него подальше, Билли. Он сильный. Ты тоже, я знаю, но ты слишком худой. Тебя ветром сдувает. От него тебе достанется». Не прошло и шести месяцев после нашего разговора, как она исчезла. Сбежала, по его словам. Но в той стороне города много лесов. На территории Кэшмена сплошь леса. Леса и болота. Ты понимаешь, что в действительности произошло? Я понимал. Другие могли не верить, потому что видели в Даннинге уважаемого горожанина, давно уже взявшего под контроль склонность к алкоголю. Не забудьте и про его обаяние. Но я располагал секретными сведениями. — Я думаю, у него поехала крыша. Я думаю, он пришел домой пьяным, и она сказала что-то не то, возможно, что-то самое безобиднейшее… — Безоб… что? Я всмотрелся сквозь изгородь во двор. В кухонном окне мелькнула женщина и исчезла. В casa[69] Даннингов подавали ужин. И что было на десерт? Желе со взбитыми сливками? Слоеный пирог? Вряд ли. Кому нужен десерт в вечер Хэллоуина? — Я хочу сказать, он их убил. Вы ведь так думаете? — Да… — Он выглядел удивленным и подозрительным. Пожалуй, человек, одержимый навязчивой идеей, всегда так выглядит, когда слышит, как другой соглашается с тем, что не давало ему спать долгими ночами. Это какой-то подвох, мне готовят гадость. Только это не гадость. И определенно не сладость. — И сколько тогда было Даннингу? — спросил я. — Двадцать два? Перед ним лежала вся жизнь. Возможно, он сказал себе: «Я совершил ужасное, но смогу это скрыть. Мы живем в лесу, до ближайшего соседа — целая миля…» Соседи ведь жили в миле, Теркотт? — Как минимум, — пробурчал он, одной рукой массируя грудину. Штык он опустил. Выхватить его не составляло труда, и скорее всего мне удалось бы вытащить револьвер из-за пояса, но я этого не хотел. Рассчитывал, что болезнь сама разберется с мистером Биллом Теркоттом. Я действительно считал, что проблем не возникнет. Видите, как легко забыть об упрямстве прошлого? — Поэтому он увез тела в лес, похоронил и объявил, что они сбежали. Серьезного расследования, конечно, не проводилось. Теркотт отвернулся и сплюнул. — Он происходил из уважаемой в Дерри семьи. Мои родители приехали из долины Сент-Джона в старом, ржавом пикапе, когда мне было десять, а Кларе — восемь. Французская шваль. Как думаешь? Я думал, что Дерри в очередной раз показал себя — вот что я думал. И пусть я понимал любовь Теркотта и сочувствовал его утрате, он говорил о давнем преступлении. А меня больше заботило другое, до которого оставалось менее двух часов. — Вы подсунули мне Фрати, да? — Я и так знал ответ, но испытывал разочарование, потому что принял Фрати за дружелюбного горожанина, решившего поделиться местными сплетнями за пивом и жареными ломтиками лобстера. Ошибся. — Ваш приятель? Теркотт улыбнулся — точнее, скорчил гримасу. — Чтобы я дружил с богатым жидовским ростовщиком? Смех да и только. Хочешь послушать маленькую историю? Я глянул на часы и понял, что время еще есть. А пока Теркотт говорит, вирус работает. Я намеревался прыгнуть на Теркотта, едва он первый раз согнется, чтобы блевануть. — Почему нет?