4 События начали набирать ход, как и в Дерри, только теперь стрела времени летела к десятому апреля, а не к Хэллоуину. Записи Эла, которые позволили мне пройти столь долгий путь, тут ничем помочь не могли. В части подготовки покушения на жизнь Уокера они сосредоточивались исключительно на действиях и передвижениях Ли, тогда как их жизнь этим не ограничивалась. Особенно жизнь Марины. Во-первых, у нее наконец-то появилась подруга. Не папик, кем хотелось стать Джорджу Бауху, а настоящая подруга, женщина. Ее звали Рут Пейн, из квакеров. Русскоговорящая, лаконично отметил Эл, хотя в более ранних записях предпочитал многословие. Встретились на вечеринке (??).2.63. Марина разъехалась с Ли и жила в доме Пейн, когда был убит Кеннеди. И потом, словно довесок, о котором вспомнили в последнюю минуту: Ли прятал «М-К» в гараже Пейнов в одеяле. «М-К» Эл обозначил заказанную Освальдом по почте винтовку «Манлихер-Каркано», из которой тот собирался убить генерала Уокера. Я не знаю, кто устроил вечеринку, где Ли и Марина встретились с Пейнами. Я не знаю, кто их познакомил. Де Мореншильдт? Баух? Вероятно, кто-то из них, потому что к тому времени остальные эмигранты обходили Освальдов за милю. Муженек — ухмыляющийся сами знаете кто, женушка — боксерская груша, упустившая бессчетные шансы навсегда уйти от него. Известно мне следующее: потенциальный спасательный круг Марины прибыл за рулем универсала «шевроле» — двухцветного, белый верх, красный низ — в дождливый день середины марта. Рут Пейн припарковалась у тротуара, и на ее лице, когда она оглядывалась по сторонам, читалось сомнение: она не знала, нашла ли нужный ей адрес. Женщину отличали высокий рост (но не такой высокий, как у Сейди) и крайняя худоба. Ее рыжеватые волосы падали на высокий лоб и на плечи. Прическа эта совершенно ей не шла. Она носила очки без оправы. Нос покрывала россыпь веснушек. Мне, уставившемуся на нее через щелку между шторами, Рут показалась женщиной, не употребляющей в пищу мяса и участвующей в демонстрациях «Запретить Бомбу». Думаю, именно такой она и была: исповедовала нью-эйдж еще до того как нью-эйдж вошел в моду. Марина, должно быть, увидела ее из окна, потому что сбежала по наружной лестнице, радостно щебеча, с Джун на руках. Голову малышки она укрыла одеялом, чтобы уберечь от непрерывного мелкого дождя. Рут Пейн нерешительно улыбнулась и заговорила медленно, с паузами между словами: — Добрый день, миссис Освальд. Я Рут Пейн. Вы меня помните? — Da, — ответила Марина. — Да. — Потом добавила что-то по-русски. Рут ответила на том же языке… слегка запинаясь. Марина пригласила ее в дом. Я подождал, пока над головой заскрипят половицы, а потом надел наушники, подсоединенные к установленному в настольной лампе «жучку». Разговор шел то на русском, то на английском. Марина несколько раз поправляла Рут, иногда со смехом. Я без особого труда понял, чем обусловлен приезд женщины. Как и Пол Грегори, она хотела брать уроки русского. По их частому смеху и все возрастающей легкости разговора понял и другое: они нравились друг другу. Я этому только порадовался. Если бы я убил Освальда после покушения на жизнь генерала Уокера, нью-эйджевая Рут Пейн смогла бы приютить Марину. Такой вариант меня очень бы устроил. 5 На уроки Рут приезжала на Нили-стрит только дважды. Потом она начала забирать Марину и Джун. Вероятно, в свой дом в Ирвинге, богатом (во всяком случае, по меркам Дубового утеса) пригороде Далласа. Этот адрес в записях Эла отсутствовал — его не интересовали отношения Марины и Рут, вероятно, потому, что он намеревался покончить с Ли задолго до того, как винтовка окажется в гараже Пейнов, — но я нашел его в телефонном справочнике: дом 2515 по Западной Пятой улице. В один из пасмурных мартовских дней, примерно через два часа после того, как Рут увезла Марину и Джун, Ли и Джордж де Мореншильдт подъехали к дому на коричневом «кадиллаке». Ли выбрался из автомобиля с пакетом из плотной бумаги, боковую сторону которого украшали сомбреро и надпись «ПЕППИНО — ЛУЧШАЯ МЕКСИКАНСКАЯ КУХНЯ». Де Мореншильдт держал в руках шестибутылочную упаковку «Дос Экис». Разговаривая и смеясь, они поднялись по лестнице. С гулко бьющимся сердцем я схватил наушники. Сначала ничего не слышал, но потом кто-то из них включил лампу. После этого я словно оказался с ними в одной комнате, невидимым третьим. Пожалуйста, не стройте планов убийства Уокера, подумал я. Пожалуйста, не усложняйте мою и без того трудную работу. — Извините за беспорядок, — раздался в наушниках голос Ли. — Нынче она ничего не делает, только спит, смотрит телевизор да болтает о женщине, которой дает уроки. Де Мореншильдт заговорил о нефтеносных участках, которые хотел бы заполучить на Гаити, резко отозвался о жестокости режима Дювалье. — В конце дня грузовики приезжают на ярмарочную площадь и собирают трупы. Многие из них — дети, умершие от голода. — Кастро и Фронт положат этому конец, — мрачно бросил Ли. — Пусть провидение приблизит этот день. — Звякнули бутылки, вероятно, последняя фраза послужила тостом. — Как работа, товарищ? И почему ты сейчас не там? Он не там, ответил Ли, потому что ему хочется быть здесь. Проще пареной репы. Он поднялся и ушел. — А что они могут с этим сделать? Во всей фотолаборатории лучше меня никого нет, и старина Бобби Стоуволл это знает. Бригадир, его фамилия, — я не разобрал, то ли Грэфф, то ли Грейфф, — говорит: «Хватит изображать профсоюзного организатора, Ли». И знаете, что я делаю? Смеюсь, отвечаю: «Хорошо, svinoyeb», — и ухожу. Он свинья, и все это знают. Однако чувствовалось, что новая работа Ли нравилась. Хотя он жаловался на покровительственное отношение и на то, что трудовой стаж ставится выше таланта. В какой-то момент заявил: «Знаете, в Минске, если бы всех ставили в равные условия, я бы через год управлял заводом». — Я в этом не сомневаюсь, сын мой… Это совершенно очевидно. Де Мореншильдт играл с ним. Подзуживал его. Мне это не нравилось. — Вы видели утреннюю газету? — спросил Ли. — Этим утром я не видел ничего, кроме телеграмм и служебных записок. Я здесь только с тем, чтобы вырваться из-за рабочего стола. — Уокер сделал это, — продолжил Ли. — Присоединился к крестовому походу Харгиса. А может, это крестовый поход Уокера и Харгис присоединился к нему. Не могу сказать. Эта гребаная «Ночная скачка». Эти два дурня собираются обойти весь Юг, объясняя, что НАСПЦН — коммунистическая ширма. Они задержат десегрегацию и предоставление неграм права голоса на двадцать лет. — Конечно! А еще они разжигают ненависть. И сколько пройдет времени, прежде чем начнется резня? — Или кто-нибудь застрелит Ральфа Абернати[145] и доктора Кинга! — Разумеется, Кинга застрелят. — В голосе де Мореншильдта слышался смех. Я стоял, прижимая руками наушники, по лицу катился пот. Все это ну очень напоминало прелюдию к заговору. — Это всего лишь вопрос времени. Один из них воспользовался открывалкой, чтобы перейти ко второй бутылке мексиканского пива. — Кто-то должен остановить этих двух ублюдков, — заявил Ли. — Ты ошибаешься, называя нашего генерала Уокера дурнем. — Де Мореншильдт заговорил лекторским тоном. — Харгис — да, естественно. Харгис — шут. И не зря говорят, что он, как и многие из ему подобных, отличается извращенными сексуальными вкусами. Утром предпочитает трахать в щелку маленьких девочек, а после полудня — в очко маленьких мальчиков. — Послушайте, так он же больной! — На последнем слове голос Ли дал петуха, как у подростка. Потом он рассмеялся. — Но Уокер… он совсем из другого теста. У него высокое положение в Обществе Джона Берча… — Эти ненавидящие евреев фашисты! — …и я предвижу, что достаточно скоро он может его возглавить. А завоевав доверие и одобрение других крайне правых групп, он вновь попытается поучаствовать в предвыборной кампании… но на этот раз не за кресло губернатора Техаса. Подозреваю, что цель у него будет более высокая. Сенат? Возможно. Может, Белый дом? — Этого никогда не случится. — Но в голосе Ли слышалась неуверенность. — Маловероятно, что такое случится, — поправил его де Мореншильдт. — Но не советую тебе недооценивать способность американской буржуазии пригреть фашизм под именем популизма. И не забывай про мощь телевидения. Без телевидения Кеннеди никогда не победил бы Никсона. — Кеннеди и его железный кулак. — Похоже, президент изрядно насолил Освальду. — Он не успокоится, пока Фидель срет в горшок Батисты. — Нельзя недооценивать и ужас, который испытывает белая Америка перед обществом, где законом жизни станет всеобщее равенство, независимо от цвета кожи. — Ниггер, ниггер, ниггер, мексикашка, мексикашка, мексикашка! — взорвался Ли. Чувствовалось, что ярость переполняет его. — Только это я и слышу на работе! — Нисколько в этом не сомневаюсь. Когда в «Морнинг ньюс» говорят «великий штат Техас», подразумевают «ненавидящий штат Техас». И люди слушают! Для такого человека, как Уокер — для такого героя войны, как Уокер, — шут вроде Харгиса — всего лишь средство достижения цели. Точно так же Гитлер использовал фон Гинденбурга. При помощи хороших политтехнологов Уокер сможет пойти очень далеко. И знаешь, что я думаю? Человек, который убьет американского генерала-расиста Эдвина Уокера, окажет обществу услугу. Я тяжело плюхнулся на стул рядом с маленьким магнитофоном. Его бобины медленно вращались. — Если вы действительно верите… — начал Ли, и тут громкое жужжание заставило меня сорвать наушники. Сверху не донеслось ни криков тревоги или ярости, ни звуков шагов — если только они не сумели быстро сориентироваться и полностью скрыть свою реакцию, — поэтому я предположил, что «жучок» в лампе не обнаружен. Вновь надел наушники. Тишина. Попытался использовать дистанционный микрофон, встав на стул и чуть ли не прижав пластмассовую миску к потолку. Слышал бормотание Ли и редкие реплики де Мореншильдта, но не мог разобрать ни единого слова. Мое ухо в квартире Освальдов оглохло. Прошлое упрямо. Разговор продолжался еще минут десять — может, о политике, может, о сварливости жен, а может, о планах по подготовке убийства Эдвина Уокера, — после чего де Мореншильдт спустился по наружной лестнице и уехал. Шаги Ли — кламп, клад, кламп — пересекли гостиную над моей головой. Я последовал за ними в спальню и поднял над головой дистанционный микрофон в том месте, где они остановились. Ничего… ничего… а потом тихий, но безошибочно узнаваемый храп. Когда двумя часами позже Рут Пейн привезла Марину и Джун, Ли все еще спал, усыпленный «Дос Экис». Марина будить его не стала. Я бы тоже не мешал спать этому низкорослому вспыльчивому сукину сыну. 6 После этого дня Освальд начал все чаще прогуливать работу. Если Марина и знала, ее это не волновало. Возможно, она этого не замечала. Теперь все ее мысли занимала новая подруга, Рут. Побои пошли на убыль, но не потому, что улучшились нравы. Просто Ли отсутствовал столь же часто, сколь и Марина. Уходя, он обычно брал с собой фотоаппарат. Благодаря записям Эла я знал, куда он ходит и зачем. Однажды, когда он направился к автобусной остановке, я прыгнул в автомобиль и поехал на авеню Дубовый лужок. Я хотел обогнать автобус Ли, и мне это удалось. С запасом. По обеим сторонам Дубового лужка хватало парковочных клеток, но мой красный «шеви» с задними плавниками, напоминавшими крылья чайки, слишком уж выделялся среди других автомобилей, а я не хотел, чтобы Ли его заметил. Поэтому повернул на Уайклифф-авеню и оставил автомобиль на стоянке универсама «Альфа-Бета». Потом прошелся до бульвара Черепаший ручей. Дома здесь напоминали асьенды, с арками и оштукатуренными стенами. Вдоль подъездных дорожек, пересекавших широкие лужайки, росли пальмы. Кое-где встречались и фонтаны. Перед домом 4011 подтянутый мужчина (удивительным образом напоминавший сыгравшего стольких ковбоев Рэндольфа Скотта) косил траву. Увидев меня, Эдвин Уокер приветственно вскинул руку, словно отдавая честь. Я ответил тем же. Человек, которого собирался убить Освальд, продолжил катать по лужайке механическую газонокосилку, а я прошел мимо. 7 Интересовавший меня квартал Далласа очерчивали четыре улицы: бульвар Черепаший ручей, на котором жил генерал, Уайклифф-авеню (на которой я припарковался), Эйвондейл-авеню (на которую я свернул, ответив на приветствие Уокера) и Дубовый лужок, где находились небольшие торговые предприятия. Эта авеню проходила за генеральским домом. Дубовый лужок интересовал меня больше всего, потому что десятого апреля Освальд попытается подобраться к генералу именно с этой стороны и по этой улице будет уходить после неудачного выстрела. Я остановился перед магазином «Техасские туфли и сапоги», подняв воротник джинсовой куртки, сунув руки в карманы. Примерно через три минуты на углу Дубового лужка и Уайклифф остановился автобус. Две женщины с матерчатыми хозяйственными сумками вышли из салона, как только открылись двери. За ними последовал Ли. В руке он держал маленький пакет из плотной коричневой бумаги, в каких рабочие часто носят ленч.