– Вот именно. Не искушай меня! Изыди! В этот момент в прихожей что-то грохнуло, что-то тяжелое упало на пол, зазвенело разбиваемое стекло, и в комнату ввалились люди в штатском. – Что это значит? – взвизгнул Кирилл Владимирович. – А это значит, милостивый государь, что вы все арестованы! Тяжело ступая по битому стеклу, в комнату вошел генерал Глобачев. Он оглядел присутствующих и, увидев Николая, поклонился. – Ваше императорское высочество, рад видеть вас в добром здравии! А то столица полнится слухами о вашей гибели во время пожара в Царском Селе. Надеюсь, Алексей Николаевич также прекрасно себя чувствует? Николай с достоинством и явным облегчением кивнул. – Благодарю вас, генерал. С нами все в порядке. Тут голос вновь подал Кирилл Владимирович. – Генерал, я требую объяснений! Глобачев очень удивился. – Вы? От меня? Объяснений? На каком основании, собственно? – На основании того, что я ваш император! – Кирилл Владимирович буквально кричал. При этих словах Рейли досадливо поморщился. Но великий князь не унимался: – По праву престолонаследования я законный император Всероссийский! И если вы, генерал, немедля не дадите мне объяснений, то лучшее, что вас ждет, это каторга! Глобачев пораженно молчал. Петроград. Зимний дворец. 6 марта (19 марта) 1917 года. День Сознание начало возвращаться словно от толчка. Впрочем, через пару мгновений я понял, что не словно, буквально, поскольку мою бренную тушку куда-то несли и при этом порой немилосердно трясли, словно носильщики мои куда-то очень спешили, не очень-то разбирая дорогу. С усилием приоткрыл один глаз. Потолок Романовской галереи. Значит, я в Зимнем. А куда меня несут? И почему несут, собственно? И не разобрать толком, такое ощущение, что в глаза ведро песка насыпали… – Очнулся… Очнулся! Вокруг засуетились, меня куда-то положили, что-то мокрое коснулось моего лица. Ага, мне начали промывать глаза. Выходит, насчет песка это была не совсем иллюзия. Наконец глаза кое-как открылись. Надо мной склонилась медсестра, или как их тут… сестра милосердия, в общем. Рядом стоит Кутепов. Видок у него весьма помятый и замусоренный, но ничего, вроде целый, только щека поцарапана. Впрочем, я, вероятно, выгляжу еще краше, судя по тому, как мне пытаются наложить повязку на голову, а какой-то бинт в тазике, которым меня отмывали, имеет явные следы крови. И судя по тому, как мне холодно, кровопотеря была приличная. – Как вы себя чувствуете, ваше императорское величество? – обеспокоенно спрашивает Кутепов. – Не дождетесь! – буркнул я, пытаясь встать. Генерал еврейского анекдота явно не знал, а потому как-то побледнел и начал что-то верноподданническое бормотать, но я отмахнулся. – Оставьте, генерал. Это была шутка. Наконец мне удалось сесть, невзирая на протесты медсестры, или как их тут… Блин, что-то, видно, неслабо прилетело в голову, как бы сотрясения мозга не было. Хотя чему там сотрясаться, были бы мозги, разве полез бы, как дурак, геройничать? Не царское это дело, ох не царское! Вот прилетело бы мне не по касательной, а прямо в тыковку, и изволил бы отъехать ваш покорный слуга ногами вперед из этого дворца. А следом за мной вынесли бы на погост истории и все, что я уже напланировал натворить в этом лучшем из миров. – Доложите обстановку! Кутепов вытянулся и четко доложил: – Взрыв в бильярдной, ваше императорское величество! Причины устанавливаются. Очевидно, бомба. В районе бильярдной обрушились перекрытия между этажами, имеются разрушения фасада, повреждены помещения библиотеки и Ротонды. Имеются погибшие и раненые. Их число устанавливается. Самый опасный на данный момент ущерб от взрыва – обрушение практически всего остекления в этом крыле дворца. Имеются многочисленные случаи ранений лежачих больных осколками рухнувшего оконного стекла. Информации о количестве таких раненых у меня пока нет. Я оглянулся на окно. Так вот почему меня так морозит! Стекол в окнах не было, и весь пол у окна был усыпан битыми осколками. А на улице мороз, между прочим! Ко мне стремительно подошел господин Рутковский, являвшийся главным врачом дворцового госпиталя. Не давая ему возможности начать растекаться мыслью по древу относительно моего августейшего самочувствия, спрашиваю, едва он подошел: – Доктор, давайте без политеса, какова ситуация в госпитале? Тот запнулся на полуслове, но быстро сориентировался и заговорил четко и без воды: – Ваше императорское величество, ситуация сложная. Количество раненых от обрушения остекления залов достигло полусотни. Не менее трех сотен раненых оказались фактически на морозе и нуждаются в срочной перевозке в другие помещения дворца, а лучше в другие госпитали ввиду отсутствия в Зимнем требуемого количества помещений, подходящих для этих целей. Мы стараемся накрывать раненых чем только возможно, однако без перевода в теплые залы решить проблему невозможно. Тут вошел Суворин и спешно доложился: – Ваше императорское величество! По городу поползли слухи о том, что вы, государь, погибли при взрыве. Эту же сплетню обсуждают и газетчики, которые были во дворце в момент взрыва. Многие видели, как вас несли окровавленного, и поговаривают, что вы были или уже мертвы, или умирали. Необходимо срочно созвать репортеров, чтобы они увидели вас в добром здравии. Иначе смута вновь охватит город! Честно сказать, у меня было ощущение, что мои уши горят со стыда. Какой же я героический осел! Когда же я научусь думать в государственных масштабах? Какого черта я, вместо того чтобы спешно покинуть угрожаемый участок, что сделал бы любой глава государства, полез геройствовать? Впрочем, к моему личному идиотизму тут явно прибивалась еще и глупая бравада прадеда, в теле которого я пребываю. Ведь сколько раз император прямо запрещал этот героический идиотизм, но прадед все равно, раз за разом лично вел в атаку сначала Дикую дивизию, а потом и кавалерийский корпус. Лично и прямо на неприятельские пулеметы! А ведь второй человек в очереди к трону не имеет права на подобное! В общем, этот идиотизм у меня наследственный и семейный. И нужно прекращать страдать этой героической фигней. В конце концов, на моих плечах государство. Я встал, опираясь на руку Кутепова. Кто-то успел принести мою доху, и из чудом уцелевшего зеркала на меня глянул вполне себе героический император, бодренький, хоть и с перебинтованным лбом и со следами взрыва на одежде. Но это как раз и добавит героизма. Тьфу ты, с героизмом этим! – Пригласите газетчиков в Николаевский зал. – Но, государь, – запротестовал Рутковский, – там все вверх дном и идет эвакуация раненых! – Вот именно! – киваю я, и мы устремляемся на выход. На ходу Кутепов сказал вполголоса: – Государь, в Концертный зал не стоит ходить. Там могут быть неразорвавшиеся боеприпасы или бомбы. Да и вообще… – Что вообще? – Месиво, – коротко ответил генерал. – Вы чудом отделались царапиной. Слащев ранен. Остальные, кто был рядом, все погибли или получили серьезные ранения. – Репортеры там уже были? – Так точно. Все сняли и записали. Я кивнул. Да, выжил я чудом. С героическим идиотизмом нужно завязывать. Никого не спас и сам чуть голову не сложил по дури своей. Кому было бы от этого лучше? Разве что заговорщикам. Николаевский зал и в самом деле напоминал ту самую посудную лавку, в которой порезвился слон, поскольку в воздухе висела пыль штукатурки, длинные шторы развевались на ветру, а суетящиеся люди пытались быстро перекладывать с коек на носилки тяжелораненых. Вслед за нами вбежали газетчики. Я обернулся к ним. Полыхнуло несколько вспышек, и карандаши замерли на чистых страницах блокнотов. – Господа представители прессы! Подлые заговорщики, для которых нет ничего святого в жизни, организовали очередное покушение на меня. Их не остановило, что вместе со мной от взрыва могли погибнуть или пострадать больше тысячи героев войны, проливших кровь за свою Отчизну и ныне находящихся в госпитале Зимнего дворца на излечении. Господа, к нам пришла беда. От взрыва бомбы мятежников погибло много людей. Куда большее число получило ранения и увечья. Несколько сотен тяжелораненых героев фактически оказались на морозе, поскольку, как вы видите, взрывом выбило стекла. Обратитесь через ваши газеты к петроградцам с призывом о помощи. Нам нужны добровольцы, нам нужен транспорт, нам нужны временные места для размещения раненых в тепле, пока мы будем решать вопросы с их распределением по другим госпиталям. Это все, господа. Не теряйте времени! – Состоится ли высочайшая аудиенция для прессы? – спросил кто-то. – Да. Но позже. – Я указал рукой в зал за моей спиной: – Раненые требуют помощи, не время для разговоров, господа! Петроград. Миллионная улица. 6 марта (19 марта) 1917 года. День – Господин Глобачев, его императорское величество прав, вы можете совершить непоправимую ошибку, если будете совершать необдуманные поступки. Изменившаяся обстановка требовала от Рейли импровизации. Он был готов ко многому, но совершенно не учитывал вариант, когда в двери этой квартиры на Миллионной улице вдруг вломится не просто российская полиция, но еще и с министром внутренних дел во главе. И если в случае с обычными полицейскими чиновниками можно было бы рассчитывать на пиетет перед иностранцами и шок от осознания того, что вместо каких-то бомбистов-социалистов они наткнулись на целого генерального консула Великобритании, то в случае с Глобачевым на это рассчитывать было глупо. Равно как и не приходилось рассчитывать на возможность банального подкупа этого нового министра. Нет, русские министры продавались, как правило, охотно и даже гордились возможностью услужить самой главной нации в мире, но случались и исключения, и Глобачев как раз таким исключением и был. Поэтому единственной возможностью, по мнению Рейли, была возможность сыграть на том, что пока он, Глобачев, бежал захватывать заговорщиков, за это самое время политический расклад в стране изменился, и тот, кто еще четверть часа назад был одним из самых влиятельных министров правительства Нечволодова, вдруг в одночасье превращается в изгоя, и его единственный шанс в этом случае – это возможность вовремя сориентироваться и сменить хозяина. Именно на это и напирал сейчас Рейли, стараясь посеять сомнения в душе Глобачева. – Его императорское величество? – переспросил министр. – Именно его императорское величество, – подтвердил Рейли. – Его императорское величество Кирилл Владимирович? – уточнил Глобачев. – Именно так, – кивнул английский лейтенант разведки. – И вы все готовы это подтвердить, господа? – обратился министр внутренних дел к присутствующим. Те энергично закивали. Тогда Глобачев обернулся к стоящим у него за спиной и спросил: – А вы, господа, готовы подтвердить под присягой, что видели все происходящее своими глазами? Стоящие радостно закивали. Глобачев кивнул и обратился к сидящим: – Да, я забыл вас представить друг другу. Итак, господа, имею честь представить вам великих князей Николая Александровича и Кирилла Владимировича, а также наших английских гостей – генерального консула Великобритании в Москве господина Локхарда, коммандера британского флота господина Кроми и офицера британской разведки господина Рейли, который более известен российской полиции как Соломон Розенблюм, уроженец солнечной Одессы, авантюрист и проходимец. – Глобачев поклонился побледневшему Рейли. – А это, господа, представители столичной прессы, на глазах у которых российская полиция раскрывает заговор против государства и лично против его императорского величества государя императора Михаила Александровича.