Командующий фронтом, бегло просматривая боевые донесения, с трудом сдерживал довольную улыбку. Он-то все ломал голову над тем, как новые идеи по организации обороны и новые тактические приемы ведения боевых действий своему штабу и управлению фронта объяснить, в том числе идею массированного применения бутылок с зажигательной смесью. А тут на тебе, как по заказу – передовой опыт борьбы пехоты с немецкой бронетехникой, про который и выдумывать ничего не надо, отличные результаты применения, и даже письменные боевые донесения непосредственных исполнителей как основа для широкого внедрения в войска. С учетом рекомендаций от Хацкилевича по тактике применения и химическому составу зажигательной смеси, конечно. Теперь и про остальное объяснять никому ничего особо не надо: мол, сверху материалы с обобщением боевого опыта первых дней войны из разных источников поступили, а как и от кого – им знать не так уж и важно, важно как можно быстрее начать выполнять все эти новые рекомендации в рамках своих компетенций. «Положительно, и день сегодня очень удачный, богатый на хорошие сюрпризы, и идея пригласить на штабное совещание боевого генерала, причем толкового и со свежей информацией об обстановке вокруг Минска, тоже очень удачной оказалась, – похвалил сам себя мысленно Павлов. – И карта, что Филатов привез, и донесения по результатам применения бутылок с зажигательной смесью – они как нельзя кстати. Вот с этого, пожалуй, „воспитание“ своих штабных и начну». – Вот видите, товарищи, как оно получается… Пока вы тут ничего, кроме как все бросить и бежать, предложить не можете… пока свои обязанности штаба и управления фронта не выполняете… боевые командиры на передовой и без вас справляются, сами инициативу проявляют, да еще вон с какими замечательными результатами. Под огнем и бомбами противника они новые средства и приемы ведения боя придумывают, а потом их эффективно используют и добиваются победы даже в неравных схватках с превосходящими силами. Кстати, в этом деле не только генерал-майор Руссиянов отличился, и не только на нашем фронте – мне буквально вчера с оказией прислали сверху материалы с обобщением передового опыта первых дней войны в целом, по всем фронтам, для изучения и внедрения в войсках. А вы сидите тут, как… мыши под веником, только к отступлению и готовитесь… Генерал-майор Климовских! Вы что, не знали, что еще перед войной на вооружение Красной армии были приняты несколько загущенных горючих смесей различного химического состава? – Знал, товарищ генерал армии… – А вы знали, что во время советско-финской войны до четверти всех наших потерь в танках пришлись на сожженную такими вот бутылками с зажигательной смесью технику? – Знал, товарищ генерал армии… – Так какого же х… какого дьявола вы не позаботились организовать оснащение войск округа этим дешевым, простым в изготовлении, несложным в применении подручным средством противотанковой обороны?! Ведь сейчас, в условиях катастрофической нехватки артиллерии, и особенно противотанковых пушек, эти бутылки с зажигательной смесью очень пригодилось бы всем нашим пехотным частям! – Приказа не было, товарищ генерал армии… – Приказа, значит, не было… Тут ты прав, генерал-майор, приказа не было… А когда несколько часов назад приказ был, чтобы вы все предложения и придумки свои представили, как немца остановить и бить его эффективнее, ты этот приказ выполнил? Может, мысли какие интересные готов высказать или предложения по улучшению боеспособности войск – вот как тот же генерал-майор Руссиянов? Нет? Не готов? Нет никаких полезных мыслей?! А приказ-то был… Переполняясь злостью на такое вот «приказа не было…», Павлов набрал было воздуха, чтобы в пух и прах разнести своего начштаба за безынициативность, но вдруг увидел перед собой не только виновного подчиненного, но и человека – немолодого, рано поседевшего от забот и тревог, устало сгорбившегося за столом человека, сейчас с поникшей головой и виноватым выражением лица выслушивающего упреки своего начальника. «А ведь он большая умница и хороший специалист, – вспомнил Павлов некоторые факты биографии своего подчиненного. – В армии уже почти тридцать лет, служить начал еще при царе, перед германской закончил полный курс третьего по престижности в Российской империи Алексеевского военного училища, потом хорошо повоевал, дослужился до капитана и командира батальона. Потом больше пятнадцати лет на штабной работе, так что, помимо способностей, имеет еще и огромный практический опыт. А еще высокий уровень интеллекта – вон, даже в Военной академии Генштаба преподавал. Опять же, в местных делах не новичок – с сентября 1939-го заместителем начальника штаба и вот уже без малого год начальником штаба округа служил… И в этой катастрофе Западного фронта, по большому счету, не его вина. Точнее, не только его – все хороши, в том числе и он сам, командующий фронтом, виноват как минимум не меньше своего начальника штаба. Да и осознал он уже свои промахи – вон, сидит красный, как рак». – Вы все приказа ждете, а когда приказ получаете – все равно еще чего-то ждете… Ладно, генерал-майор, об этом мы с тобой поговорим позже и отдельно, – проворчал Павлов, успокаиваясь, и снова обратился к генерал-лейтенанту Филатову: – У вас все, Петр Михайлович? – По оперативной обстановке все, товарищ генерал армии. В заключение только хочу добавить, что обороняющие окрестности Минска войска дерутся отчаянно и бесстрашно, по линии политотдела поступает информация о многочисленных фактах проявления героизма и самоотверженности в ходе боев. Особенно, кстати, отличаются белорусы – эти вообще дерутся как черти, а немцев ненавидят исступленно, заражая своей ненавистью остальных и поднимая, таким образом, общий боевой дух и стойкость подразделений. Вот, я тут с собой привез представления к награждению особо отличившихся бойцов и командиров, в том числе вашими правами. Случаи трусости, паники и самовольного оставления позиций, к сожалению, имеют место, но они не носят массового характера и пресекаются сразу на местах, командирами и политработниками низового звена, а зачастую трусов и паникеров вразумляют их же боевые товарищи, причем в ряде случаев довольно радикальными методами, вплоть до ощутимых физических повреждений организма. Нам бы только резервов, уж хоть каких, и средств усиления… – Благодарю за полный и содержательный доклад, Петр Михайлович. А о резервах и средствах усиления для обороны Минска мы как раз сейчас и поговорим… – Начштаба, что у нас с резервами и средствами усиления обороны под Минском? Генерал-майор Климовских печально вздохнул: – Сейчас, товарищ генерал армии, и в качестве резервов, и в качестве средств усиления обороны в окрестностях Минска, имеющихся в распоряжении штаба Западного фронта, можно рассматривать только отдельные части 17-го и 20-го мехкорпусов, да и то… весьма условно. Все дело в том, что эти соединения начали формироваться только весной сорок первого года, сейчас находятся в состоянии «второй очереди, сокращенного состава» и по плану боевого использования должны были быть задействованы в качестве противотанкового резерва после их укомплектования во втором полугодии артиллерией и орудиями ПТО. Соответственно сейчас количество артиллерии всех систем и калибров в каждом из этих мехкорпусов не намного выше, чем положено по штатам всего лишь на стрелковую дивизию, а что касается танков… – По танкам подождите, Владимир Ефимович, – прервал начальника штаба фронта Павлов, пролистывая свой блокнот. – По танкам и остальной бронетехнике нам доложит специально назначенный для руководства этими войсками специалист, а именно начальник автобронетанковых войск Западного фронта полковник Иванин. Полковник, с отрешенно-задумчивым видом слушавший доклад генерал-майора Климовских и явно не ожидавший столь пристального внимания к своей персоне, тем не менее, быстро сориентировался, проворно вскочил и затараторил: – Слушаюсь, товарищ генерал армии. Состояние автобронетанковых войск фронта следующее. Практически вся бронетехника, а это танки и бронеавтомобили, была сведена в механизированные корпуса, в том числе путем частичного изъятия из стрелковых дивизий. При этом укомплектованность мехкорпусов личным составом и техникой, а также боевая слаженность соединений перед войной находились на совершенно различных уровнях. Так, 6-й мехкорпус – полностью отмобилизованное и подготовленное в боевом отношении соединение; 11-й и 13-й механизированные корпуса имели по одной полностью укомплектованной и боеспособной танковой дивизии; 14-й мехкорпус имел две условно боеспособные танковые дивизии, при этом боеспособность мотострелковых дивизий была неудовлетворительна… – Так, стоп, полковник, – поднял руку Павлов. – Так издалека заходить не надо – ты бы еще от сотворения мира докладывать начал. И историю состояния автобронетанковых сил Западного округа перед войной мне тоже рассказывать не надо – я ее отлично знаю. Мне надо знать текущее состояние автобронетанковых войск фронта. Вот, к примеру, ты знаешь, где и в каком состоянии сейчас находится и что делает «полностью оснащенный и боеготовый» 6-й механизированный корпус? Не знаешь? А состояние остальных механизированных корпусов первого эшелона? Тоже не знаешь? Тогда доложи хотя бы о текущем состоянии и укомплектованности бронетехникой 17-го и 20-го мехкорпусов. – Слушаюсь, товарищ генерал армии, – Иванин ощутимо приуныл, предчувствуя скорый и неминуемый разнос за незнание обстановки по своему профилю и к тому же не понимая, к чему клонит командующий фронтом, – вроде ситуация с этими двумя мехкорпусами, перед войной существующими только на бумаге, ни для кого не была секретом. – Что касается 17-го и 20-го мехкорпусов, то они перед войной находились в стадии формирования и имели весьма малое количество танковой техники, в основном легкие танки в учебно-боевых парках… – Весьма малое количество – это чего и сколько конкретно? – выждав паузу, но так и не услышав точных цифр, переспросил Павлов. – По 17-му мехкорпусу сейчас точно доложить не могу, товарищ генерал армии, – помявшись, ответил Иванин. – Переданные в этот мехкорпус танки и бронемашины числились как учебные, поэтому учитывались отдельно… но, в любом случае и танков, и броневиков там не более нескольких десятков, и учитывать 17-й мехкорпус как механизированное соединение сейчас нецелесообразно. По оснащенности 20-го механизированного корпуса, части которого сейчас разворачиваются в районе Минск – Слуцк, могу доложить следующее. В 26-й танковой дивизии имеется всего сорок четыре танка, все легкие, из них тринадцать БТ и тридцать один Т-26; в 38-й танковой дивизии – сорок три танка, все легкие Т-26; в 210-й моторизованной дивизии в наличии всего шесть танков, тоже легкие Т-26. Итого, на корпус имеем всего девяносто три легких танка. Ни средних, ни тяжелых танков нет вообще. Плюс к этому, тоже на весь мехкорпус – восемь средних пушечных БА-10 и три легких пулеметных БА-20, всего одиннадцать бронемашин. Как видите, товарищ генерал армии, бронетехники очень мало, по ее количеству и составу 20-й мехкорпус не тянет даже на одну танковую дивизию, да что там, на дивизию – на танковый полк не хватит. – Бронетехники в 20-м механизированном корпусе очень мало… не хватит даже на танковый полк… средних и тяжелых танков нет вообще… – как бы в раздумьях и как бы осмысливая последние слова своего начальника автобронетанковых войск, протянул Павлов. Немного помолчал, а потом снова перевел взгляд на ожидающего разрешения закончить доклад и сесть Иванина и неожиданно для него стал задавать странные, непонятные и вроде бы не связанные между собой вопросы: – И что, никаких резервов пополнения бронетехники у нас больше нет? Совсем нет? Ладно… А вот скажи-ка нам, полковник, ты знаешь, где находится 105-й окружной автобронетанковый склад? Это ведь твоя зона ответственности? – Конечно, знаю, товарищ генерал армии, этот склад находится здесь, в окрестностях Минска, в бывшем военном городке 21-й тяжелой танковой бригады резерва главного командования, и действительно находится в ведении Автобронетанкового управления фронта. – Это хорошо, что знаешь… А ты знаешь, полковник… и начальник всех автобронетанковых войск Западного фронта, что там сейчас находятся на хранении шестьдесят три танка Т-28?! – начал Павлов вроде бы спокойно, но к концу фразы уже громко орал: – Шестьдесят три средних трехбашенных танка прорыва! Ты слышишь, полковник, душу твою… кувалдой по копчику!.. Шестьдесят три танка прорыва!!! У нас в мехкорпусах средних и тяжелых танков кот наплакал! У нас в 20-м мехкорпусе, который должен защищать и подступы к Минску тоже, всего девяносто три танка, легких танка, и ни одного среднего, не говоря уже о тяжелых!! У нас противотанковых средств катастрофически не хватает, люди на вражескую броню практически с голыми руками бросаются, жизни свои разменивают!.. А у тебя под носом – здесь, в Минске – стоят без дела и всякой пользы шестьдесят три танка, которые, хоть и считаются устаревшими, но по своим тактико-техническим характеристикам всё ещё превосходят практически все образцы танков, имеющихся сейчас в распоряжений немцев!!! Ты понимаешь, полковник, сколько жизней наших бойцов, уже погибших при отражении немецких танковых атак, могли сохранить эти танки, если бы они были задействованы с первых дней оборонительных боев под Минском?!! Да ты… твою… тебя… и… об тебя!!! Пока Павлов орал, не сдерживая себя в определениях столь вопиющего проявления безалаберности и головотяпства, полковник Иванин, молча стоя навытяжку, в душе вторил командующему примерно такими же словами. Ну как! Как он, ворона старая, мог забыть об этих танках?! Ну и что, что они перед войной были выведены из штатов боевых частей (в связи с расформированием тяжелых танковых бригад), числились на хранении, ожидая распределения в танковые дивизии вновь создаваемых механизированных корпусов, и поэтому в ведомостях наличия боевой техники учитывались отдельно, как бы выпадая из общего реестра? Ну и что, что эти танки сейчас считаются уже морально устаревшими, если со своей 76-миллиметровой пушкой они до сих пор превосходят по вооружению все немецкие танки, а по броне лишь немного уступают только их самому лучшему и самому мощному на сегодня Т-4 (да и то, в экранированной версии Т-28Э кроет этот самый Т-4 как тот котик кошку). Да сейчас эти танки если и не спасение в масштабе фронта – все-таки их не так много, то здесь, под Минском, они реальная боевая сила, способная, как волнолом на море, разрезать, нарушить целостность и силу волн легких и средних танков противника, накатывающих на наши оборонительные позиции и особенно в их слабые места, в стыки участков обороны наших пехотных частей. Тем более что, по своему качественному состоянию, из 63 машин, хранящихся на складе под Минском – сколько там, дай бог памяти – 19 боевых машин идут по 2-й категории, то есть как техника, бывшая или находящаяся в эксплуатации, вполне исправная и годная к использованию по прямому назначению. Так что хоть сейчас загружай боекомплект, сажай экипаж – и в бой. Еще 30 машин идут по 3-й категории, то есть требуют среднего ремонта, который можно быстро провести прямо на месте, силами Минской гарнизонной автобронетанковой мастерской. Остаются 14 танков 4-й категории, требующих капитального ремонта в заводских условиях, но их можно частью собрать из двух-трех один, а частью пустить на запчасти для ремонта остальных. То есть, как минимум, 50 мощных боевых машин, так нужных сейчас на передовой, стоят без дела в тылу, у него на складе… Да за такое сейчас, по законам военного времени… это трибунал, однозначно… Пока начальник автобронетанковых войск фронта с посеревшим лицом осмысливал очень даже реальный приговор военного трибунала и связанные с ним возможные изменения в судьбе, командующий фронтом проорался и немного успокоился. Обвел взглядом своих подчиненных, оценил динамику изменения внешнего вида Иванина в процессе осознания вины, а также виновато-растерянно-радостный вид начальника штаба, тоже чувствующего себя виноватым, что недосмотрел, но наряду с этим и радующегося такому неожиданному прибытку мощной боевой техники. Оценил задумчивые, а в ряде случаев и отчетливо побледневшие лица остальных своих подчиненных, и решил, что планируемый им воспитательный эффект от «животворящего пинка» достигнут, люди взбодрились и заодно прочувствовали, примерили на себя вероятную тяжесть последствий дальнейшей расхлябанности и раздолбайства. Пора подводить итоги, распределять задачи и обнародовать те новые идеи, ради которых совещание и затевалось. Павлов разрешил Иванину сесть, выдержал намеренно долгую паузу, специально давая накопиться напряжению у присутствующих, а потом нарочито неторопливо и размеренно заговорил: – Итак, подвожу итоги совещания… Бойцы на оборонительных рубежах героически сражаются с превосходящими силами врага. Их командиры в боевых порядках не только стойко бьются в обороне, подавая пример бойцам, но и проявляют инициативу, боевую смекалку, изобретая новые способы борьбы с противником. А штаб и управление фронта не только не могут им в этом помочь, изыскивая новые пути и способы организации обороны, а также стараясь найти резервы и ресурсы для ее укрепления, но даже те ресурсы, что буквально лежат под ногами без всякой пользы, вы, товарищи, умудряетесь прое… забываете про них. Отсюда делаю выводы – штаб и управление фронта до сегодняшнего дня не выполняли своих функций по организации и обеспечению противодействия немецко-фашистским захватчикам, вторгшимся на территорию Белоруссии… Чего же тогда ждать от руководства армий и корпусов первого эшелона обороны фронта? С них тогда какой спрос?.. Хотя, тут я не совсем точен – не все в руководстве войск приграничного эшелона поддались панике и бросились отступать… Вот тут совсем недавно полковник Иванин про 6-й механизированный корпус докладывать начал… про его оснащенность и боеготовность. А кто-нибудь из присутствующих знает, где сейчас находится этот мехкорпус и в каком состоянии? Никто не знает? Начштаба тоже не знает? Тогда довожу диспозицию. Командир 6-го механизированного корпуса генерал-майор Хацкилевич, несмотря на неудачу контрудара под Гродно, повлекшую за собой значительные потери его корпуса в живой силе и боевой технике, не поддался панике, не потерял боевой дух и не бросился очертя голову отступать, как вы все сегодня, а я еще вчера, тоже собирались поступить. Вместо этого Хацкилевич отвел механизированный корпус под Белосток, к месту его предвоенной дислокации и базам снабжения, где сейчас, используя все доступные ресурсы, в том числе отступающие мимо него от границы войска, начал создавать круговой оборонительный укрепрайон, способный при необходимости вести бои с противником в условиях полного окружения. И все это Хацкилевич сделал самостоятельно, – согласовал со мной свои действия, конечно, – но при этом обошелся без всякой помощи со стороны штаба и руководства фронта… Получается, вы, товарищи, нашим боевым командирам и не нужны совсем, они без вас справляются… В общем, так, товарищи военачальники… Работу штаба и управления фронта с момента начала боевых действий я в целом оцениваю как неудовлетворительную… Крайнего или особо виноватого я сейчас ни искать, ни назначать не буду, хотя кое-кого… – косой взгляд на Иванина, – может, и следовало бы. Но не буду, так как понимаю, что это все не по злому умыслу и не от недостатка профессионализма – тому виной скорее сложившаяся оперативная обстановка и сопутствующие причины, а вместе с ними растерянность и чувство беспомощности. Все понимаю, сам точно такой же был совсем недавно. Но вот смог встряхнуться и вас сегодня собрал именно для того, чтобы встряхнуть, пока не поздно, иначе нас всех уже совсем скоро трибунал встряхнет. Поймите, время промахов, безалаберности, распи… недисциплинированности и расхлябанности прошло, больше у нас с вами в запасе повторных попыток нет! И поверьте, трибуналом я вас не пугаю – под трибунал мы все вместе пойдем, со мной во главе, если катастрофическую ситуацию с развалом Западного фронта взять под контроль не сможем и Минск немецким войскам оставим. Поэтому в последний раз повторяю вам то, что уже сказал в начале совещания – никакого отступления от Минска не будет, и город противнику мы просто так не сдадим, будем обороняться на его подступах до последней возможности! А если немцы все-таки прорвут нашу оборону на подступах и ворвутся в город, мы будем драться с ними в городе, за каждую улицу, за каждый дом!.. Павлов, чувствуя, что в процессе накачки подчиненных и сам начинает заводиться, прервался и глубоко вздохнул. – Ладно, товарищи, надеюсь, все присутствующие меня поняли правильно, а теперь перехожу к изложению конкретных мероприятий по укреплению обороны на подступах к Минску и постановке индивидуальных задач… Глава 11 Отправив старшину на хутор, Сергей еще почти час потратил, перестраивая колонну в боевой порядок в соответствии со своими замыслами и обговаривая условные сигналы для связи. Наконец тронулись. Впереди, оправдывая свое предназначение разведывательной машины, месил грязь вездеходными колесами в головном дозоре немецкий пушечный броневик Sd.Kfz.222. В соответствии с инструкциями Сергея, его экипаж, выдвинувшись вперед примерно на километр-полтора, останавливался, и командир машины, высунувшись из башни с открытыми и закрепленными вертикально по бокам бронестворками, в бинокль внимательно осматривал окрестности, в том числе наличие следов на дороге. Башенный наводчик-стрелок пребывал в готовности к открытию огня по команде. Круговой осмотр обеспечивался вращением башни. За это время основная колонна неспешно сокращала дистанцию примерно до полукилометра, и головной дозор снова отрывался вперед. Поскольку рации на этом конкретном немецком броневике не было (массово на эти машины их стали устанавливать позже), связь с основной колонной осуществлялась флажками с использованием обусловленных сигналов. Остальную бронетехнику, а именно пять пушечных бронемашин из взвода Гаврилова, Сергей разделил на три огневые группы: в авангард, в середину и в арьергард колонны. Впереди шли два пушечных БА-10М с башнями, повернутыми чуть под углом в стороны от курса движения, держа в секторах обстрела каждый свою сторону дороги и обочины. За ними шли три грузовика ЗИС-6 с запасами продовольствия, боеприпасов, горючего, а также с запчастями, узлами и агрегатами для быстрого ремонта найденной авто- и бронетехники в полевых условиях, но без бойцов. В центре колонны двигалась бронемашина самого старшего сержанта Гаврилова, командирский бронетранспортер и так вовремя найденная зенитная установка. Следом шли еще три ЗИС-6, теперь уже с бойцами и снаряжением отряда в кузовах, а за ними кургузый бескапотный «шнауцер» с курсовым пулеметом, кормовым минометом, их расчетами и боезапасом в кузове. Замыкали колонну два БА-10М с орудийными башнями, развернутыми назад по ходу движения и тоже чуть наискось, по своим секторам наблюдения и обстрела. Фланговые дозоры Сергей решил пока не выставлять, посчитав это сейчас ненужным – руководствуясь тем, что в густых лесах, почти везде окаймлявших дорогу, и именно в настоящее время, делать немцам было нечего. К тому же на роль фланговых дозоров в лесистой и частично заболоченной местности техника годилась не очень – тут гораздо больше подошла бы кавалерия, но ее, увы, пока не было. Колонна без особой спешки снова двинулась по уже слегка просохшей дороге, чуть прибавив скорость и держа ее на уровне примерно пятнадцать – двадцать километров в час. Техника размеренно месила дорожную грязь, а сам Сергей с относительным комфортом, несравнимым с теснотой на водительском месте в кабине «Ханомага», опираясь на сложенный брезентовый тент, устроился в его десантном отделении у заднего борта, с намерениями немного передохнуть после суматошного ночного аврала, а заодно упорядочить мысли, обдумать текущую ситуацию и насущные задачи. Вчера вечером, когда от пленного гауптмана поступила информация о советских пленных и о том, что со дня на день их могут погнать дальше в немецкий тыл, события сразу понеслись вскачь, надо было срочно бежать организовывать рейд на выручку, раздумывать времени особо не было. Так, крупными мазками ситуацию с их освобождением в разговоре с Трофимовым набросали, и ладно, а дальше снова бегом, готовиться к выходу в немецкий тыл. Но сейчас вот время есть, можно продумать ситуацию более конкретно и более тщательно рассмотреть детали. Итак, пленные и их освобождение. Это сейчас основная и самая важная задача, ради этого всю ночь суматошно готовились и выскочили под утро, без особого планирования и тщательной подготовки. Освободить их, вероятнее всего, получится достаточно легко и без особых потерь – лагерь временный, поэтому вряд ли хорошо оборудован и укреплен, да и немец сейчас еще не пуганый, сомнительно, что много охраны выделено будет. Опять же, вооружение у той охраны – винтовки да пулеметы на вышках, тоже винтовочного калибра. А у нас броня, которой все эти винтовочные калибры нипочем. Возможное наличие в обороне лагеря противотанковых ружей, не говоря уже о более серьезном вооружении, – нет, как говаривал товарищ Станиславский: «Не верю!» Так что освобождение пленных – это не вопрос и не проблема. Что с этими пленными делать потом, после их освобождения – вот это вопрос и это проблема. Точнее, сразу несколько проблем. Примерно две с половиной тысячи человек, а скорее уже даже больше, среди которых наверняка изрядно раненых и больных. К тому же наверняка все голодные и многие в рваном обмундировании, а с обувью ситуация еще хуже. Ну не может такого быть, чтобы немцы, с их рационализмом и прижимистостью, оставили пленным добротную обувку – обязательно отнимут, сволочи. И это теперь лишняя головная боль – искать, во что обуть такую прорву народа после освобождения. А помимо этого – накормить, некоторых хоть во что-нибудь переодеть, обеспечить медицинскую помощь и противоэпидемические мероприятия. Ну, накормить-то накормим – продовольствия, в том числе пищевых концентратов, с собой взяли с запасом. Они же легкие и много места не занимают, а кипятком их развести – и готово жидкое горячее питание, причем много. Да и старшина Авдеев, уверен, выделенный ему «Опель-Блиц» набьет продуктами с хутора в перегруз. С одеждой и обувью, конечно, сложнее будет, с собой совсем немного взяли… Потом всех раненых и больных, неспособных самостоятельно передвигаться, нужно будет как-то транспортировать в наш тыл. А учитывая, что один лежачий требует для его транспортировки отвлечения от боевых действий двух здоровых бойцов, уже сейчас нужно думать, где раздобыть дополнительный транспорт, чтобы отвлекать боеспособных солдат по минимуму… Потом всех боеспособных пленных надо будет вооружить, организовать в подразделения и продумать, где и как использовать… Впрочем, по обмундированию, экипировке, вооружению и даже по транспорту есть одна идея, только ее надо очень серьезно обдумать. А еще, очень желательно, чтобы наш куратор раньше времени об этой идее не узнал, а то крику и эмоций будет… Будто услышав последнюю мысль Сергея, его размышления прервал тот самый куратор отряда – бригадный комиссар Трофимов, который до привала успел вздремнуть и сейчас снова испытывал жажду новых знаний. Пользуясь тем, что радисты расположились впереди десантного отсека, у кабины, а пулеметчик занял место за передним курсовым пулеметом и все они за шумом двигателя не смогут услышать тихий разговор у заднего борта, Трофимов пристроился рядом с Сергеем. С удобством облокотившись на коробки с пулеметными лентами, вооружившись карандашом и пристроив на коленях свой неизменный блокнот, Трофимов занялся ставшим для него в последнее время привычным и явно увлекательным делом – принялся донимать Сергея тихими вопросами. И начал с немецкого флага, край которого от легкого ветерка при движении все время норовил зацепить фуражку особиста. – Поясни, лейтенант, – Трофимов слегка толкнул локтем Сергея, который, заметив приготовления особиста, попытался притвориться уже крепко спящим. – Зачем мы тащим с собой это огромное полотнище с немецким флагом на нем? Сергей открыл глаза, взглянул на Трофимова и, оценив решительность его приготовлений к беседе, понял, что вздремнуть уже не удастся, после чего со вздохом сменил полулежачее положение на сидячее. – Дело в том, товарищ бригадный комиссар, что немцы в ходе боев первых дней войны захватили очень много нашей техники, в том числе танков и бронемашин, причем значительную часть всего этого – в исправном состоянии. И сразу же начали использовать ее в своих целях, даже не перекрашивая, потому что техники, повторюсь, было захвачено очень много, перекрашивать ее всю та еще морока и большие затраты времени. А чтобы немецкая авиация не бомбила эту технику, воюющую уже за немцев, те придумали использовать для обозначения ее принадлежности к вермахту такие вот полотнища, закрепляемые на башне или на моторном отделении. Вот и мы заготовили такое полотнище, но сделали его съемным, чтобы на марше не попасть под удар случайно уцелевшей советской авиации, и в то же время быстро натягиваемым, чтобы не огрести неприятностей от немецкой. Трофимов еще раз покосился на полотнище с вражеским флагом, недовольно посопел, но больше на эту тему ничего говорить не стал. – А почему ты головной дозор так далеко выдвинул? Ведь на максимальном удалении, случись что, колонна его огнем поддержать не сможет – и в результате можем потерять броневик. Я понимаю, что броневик трофейный и тебе его, наверное, не очень жалко. Но ведь экипаж-то в нем наш? И еще, почему он не идет все время на одной дистанции впереди от колонны, а останавливается и нас ждет? – Он не нас ждет, товарищ бригадный комиссар. Его экипаж во время остановок ведет усиленное наблюдение за окрестностями и ищет следы на дороге. И, видя, что Трофимова, нацелившегося записывать, такой короткий ответ явно не удовлетворил, продолжил, стараясь говорить помедленней и делать более длинные паузы: – Видите ли, в чем дело, товарищ бригадный комиссар, вы правы в том, что на такой дистанции, в случае внезапной атаки немцев, мы броневик поддержать огнем не сможем. Но немцев здесь, по моим прикидкам, сейчас быть никак не должно. Мы их, вероятнее всего, ближе к Суховоле встретить можем, а до нее еще примерно сорок – сорок пять километров, и это если по проселочным дорогам петлять, как мы. А головной дозор отрывается так далеко и потом останавливается на «посмотреть и послушать» потому, что на ходу, при тряске и болтанке на этой основательно разбитой грунтовой «типа дороге», вести качественное наблюдение местности и следов на дороге очень сложно, если вообще возможно. И еще. По окрестностям сейчас бродит много разбитых и дезорганизованных в результате боев и отступления частей Красной армии. Внимательным наблюдением на остановках их следы обнаружить будет гораздо легче, чем во время движения. Опять же, одинокая немецкая машина, экипаж которой внимательно изучает окрестности, может спровоцировать прячущихся в лесах красноармейцев на атаку или попытку обстрела. И в этом случае возможный винтовочно-пулеметный огонь примет на себя броневик с его противопульным бронированием и защищенными от пуль и осколков гусматиковыми шинами, а не следующая за ним основная колонна, в которой идут небронированные грузовики, в том числе с людьми в кузовах. Конечно, существует риск, что у прячущихся в лесу бойцов может оказаться с собой тяжелое вооружение, например противотанковая пушка. Но шанс этот исчезающе мал, да и, опять-таки, обнаружить ту же пушку на рубеже открытия огня при внимательном наблюдении на остановках гораздо легче. Ну и, наконец, чтобы свести к минимуму риск того, что отступающие советские войска наш передовой броневик из пушки или гранатами поприветствуют, его экипаж с собой красный флаг везет. И при обнаружении следов будет этот флаг из башни показывать – для облегчения взаимной идентификации. А вот насчет того, что броневик трофейный и потому мне его потерять не жалко будет, тут вы, товарищ бригадный комиссар, ошибаетесь. Потерять немецкий броневик мне будет не просто жалко, а очень и очень жалко, ибо сама по себе эта боевая машина у немцев получилась очень удачная. Посудите сами. По классу этот пушечный броневик соответствует нашим БА-10, что идут сейчас в колонне. Но при этом лобовое бронирование примерно в полтора раза толще, двигатель мощнее, отсюда скорость тоже примерно в полтора раза выше (по шоссе до восьмидесяти километров в час против пятидесяти двух), запас хода тоже больше, и все это при боевой массе 4,8 тонн против 5,1 тонны у БА-10. А все почему? Да потому, что наши пушечные броневики, как, впрочем, и пулеметные, создавались путем установки бронекорпусов на стандартные шасси существующих грузовых автомобилей с минимальными переделками последних. Немцы на первых порах тоже так делали, но быстро поняли, что в этом случае ходовые характеристики бронемашин получаются еще хуже, чем у их грузовых прототипов (из-за дополнительного солидного веса брони и особых условий эксплуатации). Поэтому уже в середине тридцатых годов при разработках новых моделей немецких броневиков использовались специализированные шасси с повышенными характеристиками, сконструированные с учетом требований технических заданий, определенных их министерством вооружений. В частности, все семейство разведывательных бронеавтомобилей Sd.Kfz. 221, 222 и 223 было построено на специально разработанном, с учетом требований военных, шасси фирмы «Хорьх», и без этого изрядно знаменитой качеством и техническими характеристиками своих автомобилей. Поэтому наш «222-й», идущий в голове колонны, имеет не только все ведущие, но и все управляемые колеса, что сильно повышает и проходимость, и маневренность машины. А еще – независимую подвеску, специальные широкие и пулестойкие внедорожные шины, отсюда малое удельное давление на грунт, что также способствует повышению проходимости. Немного спорным, на мой взгляд, выглядит конструктивное решение оснастить верх и крышу башни проволочной сеткой вместо обычной брони – вероятнее всего, для улучшения обзора при ведении разведки. Для разведки и наблюдения это оказалось хорошо, а для боя, особенно с применением артиллерии и минометов, как совсем недавно показала практика, недостаточная защищенность сетчатой башни приводит к смерти экипажа и переходу права собственности на броневик к противнику. Ну, так мы этот изыск немецкой инженерной мысли в процессе подготовки к рейду поправили. Теперь что касается вооружения: оно у этой относительно небольшой боевой машины очень приличное: уже знакомый вам скорострельный пулемет МГ-34 в башне и башенная же автоматическая малокалиберная двадцатимиллиметровая пушка с приличным ассортиментом снарядов, включая бронебойные подкалиберные, что позволяет ей эффективно бороться практически со всеми видами нашей легкой бронетехники. Так что, сами видите, товарищ бригадный комиссар, я не только не хочу терять наш трофей, но и был бы очень рад заиметь еще несколько таких машинок, причем, чем больше, тем лучше… – Вот-вот, я как раз об этом и собирался я с тобой поговорить, – перехватил нить разговора Трофимов. – О немецких трофеях и о том, с каким ярко выраженным хотением ты их используешь. Бригадный комиссар слегка демонстративно закрыл свой блокнот, показывая Сергею, что записи по ходу предстоящего разговора вести не будет. Потом немного помолчал, не столько собираясь с мыслями, сколько подбирая слова, – разговор Трофимову предстоял нелегкий и непростой. По его насупленному и в то же время непреклонному выражению лица было ясно видно, что предстоящий разговор куратора весьма тяготит, но обсудить этот вопрос он все же твердо намерен. Наконец, слегка поморщившись, словно от зубной боли, и еще более понизив голос, Трофимов приступил к неприятному, но неизбежному: – Я смотрю, ты в выборе вооружения и оснащения отряда предпочтение все больше немецким трофеям отдаешь. Ну, с пулеметами, допустим, все понятно – эти их МГ-34 действительно хороши и в условиях недостаточности в войсках наших пулеметов, в том числе легких, очень полезны будут, это признаю. Более того, по результатам эффективности боевого применения трофейных пулеметов, которыми ты с лейтенантом Ковалевым в Сокулке поделился, я даже директиву в подразделения дивизии направил, о необходимости сбора и использования трофейного вооружения, причем в первую очередь именно пулеметов. С бронебойными ружьями тоже ясно – такого вооружения у нас в войсках сейчас вообще нет, так что и от них, думаю, польза немалая может быть. Про трофейный броневик ты сейчас очень красноречиво выступил, превознося его достоинства относительно наших бронемашин. Но вот немецкие пистолеты и автоматы… Ты что, этого добра на всех бойцов отряда не мог на наших дивизионных складах набрать? Если не выдавали сверх штатной положенности, так сказал бы мне, я бы все устроил. Или советские образцы настолько хуже, что ты так явно демонстрируешь бойцам свои предпочтения в отношении трофейного оружия?! Можно даже сказать, активно пропагандируешь, что немецкое оружие лучше нашего! Опасное это дело, лейтенант, ох, опасное, очень плохо может закончиться… Ты объясни свою позицию, а то даже я, зная о тебе гораздо больше всех остальных здесь, сейчас твои мотивы не понимаю.