Я расхохотался, и Зинаида удивленно на меня посмотрела: – Что смешного? – Анекдот вспомнил. Бегут два кобеля, старый и молодой. Бегут, бегут… помойка! Старый говорит – жрать! Жрут, жрут… нажрались, дальше бегут. Видят – сука стоит. Старый рычит: трахать! Оттрахали – бегут дальше. Добежали до «Мерседеса» – новый такой, блестящий, огромный! Старый рычит: ссать, срать! Обгадили колеса машины, дальше побежали. Молодой не выдержал и спрашивает: слушай, а зачем мы эту машину обгадили? Старый и отвечает: запомни, молодой, все, что не можешь сожрать и оттрахать, обязательно нужно обгадить! Зинаида прыснула, закашлялась и начала хохотать. Шляпка упала с головы, и я едва ее подхватил – у самой земли (слава богу, реакция еще имеется – молодым сто очков вперед дам). Зина немного успокоилась, но потом оглянулась на бабок, осуждающе разглядывающих непонятную им сцену, и снова закатилась в смехе: – Ой, не могу! А ведь точно! Обязательно надо обгадить! Это просто зараза какая-то! Поехали, а то у меня сейчас глаза потекут, хоть я и правильную тушь использовала! Уже когда выехали со двора и я впилился в негустой поток машин, не выдержал и спросил: – Слушай… если не секрет… где ты дефицит достаешь? Ну, елки-палки, я же помню, что в этом году в магазине только соки-воды были да морская рыба! Вернее, во все эти годы! Особенно в Саратове. В Москве-то сколько угодно и сосисок, и колбасы, только туда не наездишься. – Использование служебного положения, что же еще? – усмехнулась Зина. – Я же в мединституте лекции читаю и в приемной комиссии сижу. Да и в больнице вес имею. Я вообще-то профессор, доктор медицины – ежели чего! Известный психиатр! А что это значит? Ну? Давай! Вживайся в наш век! В наше время! – Приемная комиссия, понятно… взятки берешь? Скорее всего – нет. Значит, знакомства, по блату. Небось на склад ходишь при горкоме? Или обкоме? – Ты думаешь, только у обкома куча дефицита? – фыркнула Зинаида. – А склады сельхозкооперативов… не слышал про такие? И много еще каких складов, попасть в которые могут только посвященные. Достаточно только помочь их прыщавому отпрыску откосить от армии. – За деньги? – И за деньги тоже. Нет, я не беру, – поморщилась Зинаида, – но и не отказываюсь, когда дает заведующий отделением, к примеру. А сколько он берет – не знаю. – И не стыдно? Взятки-то? Отмазывать придурков? Нет, я не порицаю, мне по большому счету плевать, все равно они в армии не нужны – будут болтаться, как дерьмо в проруби, только место занимать, но все-таки? – Ты сам и ответил. Ну что толку, что этот дебил будет болтаться в армии? Только сломает там чего-нибудь. Прибор какой-нибудь. Или оружие. Так что пусть лучше здесь побудет. Кстати, с такой статьей, психиатрической, он ни в милицию, ни в КГБ, ни в чиновники какие-нибудь не устроится. Если только потом ее снять… – А почему они их в институт не устроят? Зачем вас-то задействовать? – Да всякое бывает… есть такие идиоты, что им институт не впрок. Выгонят, к примеру, или еще хуже… в общем, не так часто это бывает, но знакомства остаются. Не бедствую! – Я вижу… Минуты три мы ехали молча, потом я свернул на Набережную улицу, где и припарковал машину возле торца пятиэтажки. – Сигнализации у тебя нет? Вернее, у машины, – усмехнулся я, и Зинаида удивленно подняла брови: – Какая сигнализация? Что за сигнализация? Я вздохнул, запер дверцы ключом, обошел, подергав за ручки, и предложил: – Пойдем прогуляемся? Зинаида взяла меня под руку, и мы пошли, спускаясь по ступеням лестницы, ведущей на тротуар набережной. Смешно, но это место не так уж и отличалось от набережной моего времени! Те же заросшие газонной травой и цветами аккуратные спуски-склоны, те же декоративные кустарники и большие плиты тротуара. Пятиэтажки на Набережной стоят уже давно, так что кажется – сейчас поднимешь голову, а там гостиница «Словакия»! А чуть дальше памятник Гагарину – тот «головастик», с неприличным ракурсом с одной стороны! Но нет, «Словакию» еще не построили, Гагарина поставят только в 1990 году, так что это не мое время. А вот речной вокзал из моего детства! Не старый, чахлый, обветшалый, некрасивый… Этот новый, яркий, как с картинки! И стоят у причала здоровенные трехпалубные круизные лайнеры. Народ ходит с чемоданами, суетится – отдыхающие, точно! А чуть дальше, у местных причалов – речные трамвайчики, те, что бегают по реке в пригороде Саратова. А вот огромная самоходная баржа – она ходит до Зеленого острова. Или на городской пляж. Баржи пускают в самый разгар пляжного сезона, когда народу накапливается столько, что речные трамвайчики не могут взять всех желающих. Баржа подберет всех… – Красота! – не удержался я. – Как красиво! – Волга! Люблю ее! – довольно кивнула Зинаида и теснее прижалась ко мне справа. Ее бедро коснулось моего, и по мне пошла волна, подобная электрической дрожи. Меня как током ударило! Черт! Вот же… – Посидим где-нибудь? Мороженого поедим? В «Колокольчике», к примеру. Вон, видишь шатер? Там мороженое в вазочках, с вареньем, с шоколадом… вкусно! Я не часто позволяю себе там посидеть, потому что фигуру берегу… непонятно для чего. Но сегодня такой день – можно. Калории сожгу гулянием! – На пляж бы… искупаться! – вздохнул я, провожая отходящую от причала баржу тоскующим взглядом. – Солнце вон как палит! – Я купальник не взяла… – с сожалением ответила Зина и потянула меня вперед. – В другой раз сходим. Вам-то, мужчинам, чего – сбросил штаны да рубаху, и купальника никакого не надо. А я куда? Без лифчика да в кружевных трусах! Смехота! Вот было бы дело, если бы я так на пляже появилась! – А у нас на городском пляже и нудистский пляж есть. С той стороны, что на Энгельс смотрит. Там все голышом загорают. Ну и купаются. Совсем без трусов. И ничего! – Что, прямо вообще? – хихикнула Зина и помотала головой. – У нас за это в отдел отведут! Бесстыдство! А ты был на таком пляже? Только честно! – Был. И не раз. Там ведь что удобно – людей меньше, детишки не бегают, не шумят и грязью не кидаются. Лежишь себе, книжку читаешь. – И все голые? И что, сексом там занимаются?! – Ну… бывает… редко. Попадаются отмороженные… но в основном просто валяются, как тюлени, или собираются в кучку да болтают. Почему обязательно раз голые, значит – секс? – Да потому! – хихикнула Зинаида и тут же спросила: – А что такое «отмороженные»? – Безбашенные, так понятно? Ну… бесшабашные. Наплевательски ко всему относящиеся. А еще вдруг пошла такая волна среди молодежи – доггинг называется. Встречаются малознакомые парень с девушкой где-нибудь в людном месте, она становится на четвереньки… ну как собака, и он ее… при всех. – Да ладно?! – ахнула женщина. – При людях?! И никто ничего не говорит? – Говорят, – ухмыльнулся я, – советы дают. А еще смотрят и… ну ты поняла, чего делают. – Тьфу! – Зинаида скривилась, будто в рот попало что-то несвежее. – Я этого не понимаю! Ну как это можно?! Скотство же! Откуда это пришло такое? Небось ОТТУДА?! – А откуда же еще? У нас есть такое понятие, как «окна Овертона». Возникло в девяностые годы. Кстати, тебе, как психиатру, я думаю, понравится. И может, присвоишь его себе. Будут «окна Макеевой»! Хе-хе-хе… – Ну-ка, ну-ка… расскажи! Только давай вначале сядем в кафе, мороженого возьмем, там и расскажешь. Тем более что уже почти пришли. Мы подошли к прилавку в кафе – официантов тут никаких не было. А вот мороженое было – и много. То самое, из детства – настоящий пломбир! Я взял себе с шоколадом, Зина с клубничным вареньем. Расплачивался я – она заранее выдала мне бумажник, вложив в него десяток десятирублевых купюр. На мои протесты тут же строго сказала, что расплачиваться за даму должен мужчина, и только так. А с деньгами мы как-нибудь разберемся. Что деньги? Пыль! Взяли еще и попить – виноградного сока. Людей в кафе почти не было, только с противоположной стороны от нас, у другого края – парочка, совсем молодой парнишка лет шестнадцати и с ним девчонка, по виду совсем пигалица, ей четырнадцать, не больше. Они хихикали, шептались, и я вдруг на фоне этих голубков почувствовал себя совсем старым. Мамонтом. Или даже не мамонтом, а окаменевшим дерьмом мамонта! Ну почему я не вселился в самого себя? Вот бы снова стать молодым, таким, как этот тощий мальчишка, косящийся в вырез платья шустрой девочки! Нечего коситься, дурашка! Там у нее все так же, как и у тебя, – ничего! Это я могу поглазеть на грудь моей… хм… подруги. Там хотя бы второй номер! Завидно, да… молодость, молодость, где она? Но чего это я заныл? Я еще молод! Хоть куда! И туда, и сюда… – Итак, давай, колись – что за окна Овертона? Или окна Макеевой! – нетерпеливо попросила моя спутница и, тут же зачерпнув белую с красными прожилками массу, с видимым наслаждением отправила полную ложку в рот. – Как бы тебе точнее сказать… как я понимаю это, не в научных терминах. У окон Овертона есть несколько ступеней. Первая – «немыслимое». Потом идет «радикальное». Затем последовательно: «приемлемое», «разумное», «стандартное» и «действующая норма». – Погоди-ка, погоди-ка… дай соображу… мы с тобой разговаривали о сексе в публичном месте. На людях. То есть, если следовать окнам Овертона, на первой стадии это кажется немыслимым. То есть даже в голову такое не придет! И не помыслишь! Потом – радикальное… так… так… то есть в голову приходит и кажется неприемлемым, но только самые безбашенные это могут сделать! Дальше… дальше приемлемое. То есть – сидим мы тут, еще куча народа, а кто-то вон там, на скамеечке возле парапета, делает свое… собачье дело. Разумное – тоже понятно. Все считают, что так делать разумно, потому что торопимся, времени нет, и чего его терять? Стоим в очереди за билетами в кино, я спустила трусы, и ты меня сзади и… того! – Тише! – сдавленно шепнул я, пытаясь в голос не расхохотаться. – Услышат! Вон молодняк как уши-то навострил! Сбавь громкость! У тебя голос, как у командира взвода, идущего в атаку! – Врешь ты все! – отмахнулась Зина. – Да и плевать. Интересная теория, да! Дальше что? А! Стандартное. То есть сплошь и рядом, и уже никто не удивляется – ну делают свое дело, и ладно. Как собачке на столб пописать! И последнее – действующая норма. То есть это уже делают все, в любом месте – хоть в школе, хоть в церкви, и все считают это абсолютной нормой?! И даже желательным? Нет. Не верю! Этого нельзя добиться! И как ты это сделаешь?! Каким образом?! Есть закон, есть в конце концов мораль! Этого сделать невозможно! – А теперь слушай сюда, как говорят в Одессе, – я тяжело припечатал столик рукой. – Это вот, насчет секса в общественных местах, – детские игры. Можно сделать кое-что и пострашнее. Например, натравить людей на других людей, сделав нормой убийства и отрезания голов. Можно даже ввести в ранг положенности людоедство! Не веришь? Слушай. К примеру, люди даже помыслить не могут, чтобы есть других людей. Но потом вдруг в какой-то газете, в журнале, появляется статья о том, что некие ученые (маститые ученые!) доказали, что для человечества нормально есть друг друга. И вообще это не такая уж и беда – потребить мясо ближнего своего. Прошла вереница таких статей, пошли следующие – рассказывающие о пользе человеческого мяса. За ними – статьи о том, как это правильно, как это по-христиански – отдать свое мясо людям! И что делающие такое – настоящие герои! И что существует обряд поедания плоти Христовой и выпивания его крови – а почему? Потому что бог сам к этому призывал! И вдруг в архивах находят свидетельства, что Христос призывал поедать плоть ближнего своего! Создаются фильмы о каннибалах, где каннибалы выступают в качестве настоящих героев, которые радеют за человечество, а те, кто против каннибализма, – подлые ретрограды и вообще враги прогресса. Потом пойдут кулинарные статьи о том, как лучше приготовить человечину, как сделать ее вкус еще более приятным. О том, как лучше хранить мясо людей и как отличить мясо здорового человека от мяса больного, чахоточного. Или от полежавшего в могиле – ведь недобросовестные торговцы с рынка могут выкопать несвежее мясо! И… все. Норма. В каждом ресторане – котлетки из «длинной свиньи», как называли человека каннибалы Полинезии. Теперьпонимаешь? – Это невозможно, – упрямо набычившись, повторила побледневшая Зина, – невозможно! Никто никогда на это не пойдет! И нет таких технологий, которые могут позволить это сделать! – Есть, Зина, есть… даже сейчас есть. Представь, что государство решило поправить свои дела за счет граждан. Не мясо их съесть. Просто надо что-то сделать. Например, ограбить свой народ, заморозив деньги в сберегательных кассах. Обнулить деньги, которые хранятся на руках. Что оно сделает? Оно начнет массированную кампанию по внедрению в головы людей, что это нормально, что это хорошо и лучше быть не может! И народ поверит и не будет особо возмущаться. Привыкнет. Все газеты, телевидение, радио в руках государства. И что оно захочет, то тебе в голову и вложит. И ничего тут не изменилось – в моем времени все то же самое. Только, наверное, еще хуже. Потому что у нас правят деньги. Если у вас идеология, и худо-бедно, но ваши руководители друг за другом следят, дабы не отошли от линии партии и правительства, – у нас полная свобода. Особенно в Интернете. Можно нести любую чушь, можно призывать к экстремистским действиям – никто тебя не тронет. Хоть на баррикады зови. Есть целые радиостанции и телеканалы, финансируемые врагами из-за рубежа, и их никто не трогает. Почему, для меня загадка. Ясно ведь как божий день, что работают на врагов. Но они продолжают работать. Единственное объяснение – на самом деле это ловушки для дураков, как бочка с дерьмом для мух. Прилетают, а тут их и ловят! Тут и берут на карандаш! Где бы искать тех врагов – а они сами слетаются на вонь! Только это объяснение, которое хочется принять в душу. А возможно, все гораздо, гораздо хуже. В самом правительстве сидят враги, которые позволяют этим всем вражинам спокойно работать. Почему с ними ничего не делают, с теми, кто в правительстве? Тоже все сложно. Они якобы мостик между нами и зарубежьем. После развала страны наши руководители чуть ли в рот не заглядывали этим зарубежным эмиссарам! Еще немного, и могли бы и гомиками себя объявить, поскольку у зарубежников сейчас в ранге положенности признаваться в том, что они гомосексуалисты! Представляешь? Выходит такой глава крупной корпорации и во всеуслышание говорит: «Господа! Спешу вас обрадовать – я педик!» Ну не так, конечно, я утрирую, но почти так. Даже название этому придумали – «каминг-аут». Вот так, дорогая. Вот до чего дошел наш мир! – Мне не нравится твой мир! – Зинаида сжала пальцы в кулаки, и лицо ее сделалось жестким, злым, сейчас она была еще больше похожа на Мишель Пфайффер – в роли ведьмы в каком-то фильме фэнтези, название не запомнил. Там было что-то про волшебную пыль. Такая же прекрасная и такая же страшная. Как Горгона! Медуза Горгона! – Мне тоже он не нравится. – Губы у меня скривились, и я едва удержался, чтобы не врезать кулаком по столу. – Да я тебе еще и малой части не рассказал того, что у нас происходит и происходило! Господи, если бы ты увидела девяностые, ты бы просто ахнула! Людей просто уничтожали – голодом, бандитскими пулями, безнадегой! Да, именно безнадегой уничтожили миллионы людей! Нерожденных людей. Семьи не заводили детей, потому что не на что было кормить. Негде жить. Вместо двух – один ребенок! Вместо трех – два или тоже один! Ты представляешь, сколько молодых, здоровых, умных людей потеряла страна просто потому, что несколько подлецов решили растащить страну по своим углам?! Разграбить ее! Уничтожить – ради своих мелких подлых амбиций! В Прибалтике, которая теперь лучший друг США и наш самый подлючий враг, половина населения уехала на заработки. Работы нет. Все предприятия уничтожены, а Россия теперь прибалтов не кормит, как это было в СССР! На Украине война, и народ разбегается – кто в Польшу, практически на рабские работы, а кто на заработки в Россию, которую Украина объявила своим врагом! Ты представляешь, Украина – враг России! Ты могла бы хоть на секунду это допустить?! – Никогда! – выдохнула Зинаида, бледная и серьезная. Мороженое в ее вазочке таяло, но она сидела неподвижно, застыв с ложечкой, зажатой в правой руке, и не двигалась, с ужасом глядя на меня. Мне кажется, только сейчас она поняла масштаб катастрофы. Хотя я и раньше ей рассказывал о случившемся с нашей… с моей страной. Только сейчас проняло. – Вот и я не мог. А оно случилось. Окна Овертона, Зина, окна Овертона. Промыли людям мозги. Работает система. Кстати, напиши такую статью. Интересно, пропустят ее в печать? В принципе – почему нет? Можно вывести эту теорию как приложимую к обществу капитализма. Да так все и есть. Обвиняй проклятых капиталистов, бичуй пороки империалистического общества, и это прокатит. Зинаида сняла шляпку и осталась сидеть с непокрытой головой. И я обратил внимание, какая у нее стройная, длинная шея… и в очередной раз подумал: зачем? Ну зачем она скрывала свою красоту? – Я, наверное, никогда не смогу понять женщин… – начал я, глядя на собеседницу, устремившую взгляд вдаль, куда-то за Волгу. – Что ты хочешь узнать? – Она перевела взгляд на меня, усмехнулась. – Зачем я выглядела как старуха? И почему теперь вдруг встрепенулась и почистила перышки? – Знаешь, Зина… – сказал я серьезно. – Иногда ты наивна, как ребенок. А иногда меня просто пугаешь. Ты будто мысли читаешь. С тобой надо быть осторожнее! – Да, со мной надо быть осторожнее, – кивнула она. – Женщины врут. И я вру. Все врут! Кто-то в мелочах, а кто-то по-крупному. Я уже тебе говорила про синдром купе – когда человеку незнакомому рассказывают больше, чем это положено. Больше, чем близким людям. Ну вот… я с тобой откровенна, насколько могу. Но даже тут я вру. Тебе не казалось странным, что у меня голубые глаза, хотя я брюнетка? – Хм… честно сказать, не особо задумывался! – признался я. – Не тот у меня… хм… профиль работы. Снайпер я. Можно сказать – убийца. Моя профессия – убивать людей. Но я стараюсь никогда никому об этом не говорить. Для всех – я бывший сотрудник милиции на пенсии. Служил участковым, в вытрезвителе, в патрульно-постовой службе. Вот и все. Никому не надо знать правды. – Ты многих убил? Кто это был? – Зинаида смотрела на меня влажными, странными сине-голубыми глазами, и мне вдруг показалось, что я ее давно знаю. Будто мы учились вместе в школе, я ее дергал за косичку, а на выпускном танцевал с ней и поцеловал под лестницей, ведущей на второй этаж. Старая знакомая, почти подруга, с которой нас развела немилосердная судьба. И вот мы снова встретились. Только жизни у нас разные, и о чем говорить теперь… мы не вполне еще знаем. И как говорить. – Не считал… – нахмурился я. – Не люблю это вспоминать. Десятки, может быть, сотни. Они были врагами или преступниками. Что, впрочем, то же самое – враги. Одних из снайперской винтовки, других из автомата, при отходе. А когда патроны кончались – гранатой и в рукопашной. Ножом. Всякое бывало. После Афгана я остался на сверхсрочку, меня отправили на переподготовку. Там всему и научили. Только мои умения убивать здесь не пригодятся. Ни к чему они! – Как знать, как знать, – вздохнула Зинаида, а я снова встрепенулся: – Итак, поделишься тайной – почему у брюнетки сине-голубые глаза? И как сумела сохранить молодость?