После ее ухода я сходил в душ, смывая пот после тренировки, и скоро снова сидел за столом, закладывая в машинку листы бумаги. Печатал я сразу в трех экземплярах – так, на всякий случай. Оригинал отправлю в издательство, два оставлю себе – один по понятной причине, чтобы был, второй – на случай, если первый в издательстве потеряют. Больше трех экземпляров машинка не брала, да и последний лист получался уже совсем нечетким. Да, это не на компьютере работать! Треск стоит – похожий на пулеметный! Работал я часов пять. Продуктивно, не хуже, чем на компьютере. Помедленнее, конечно, но… надо довольствоваться тем, что есть. И это-то отлично! И вообще, мне повезло, что встретил Зинаиду. Что бы я делал без нее, вообще непонятно. Куда идти? За что браться, чтобы прожить? Да нет, приспособился бы как-нибудь, но сроки? Когда бы это я купил машинку, когда бы напечатал книгу, когда бы ее опубликовали? В общем, грех жаловаться! Наскоро перекусив остатками бутербродов, я занялся готовкой – обещал ведь, домохозяин хренов! Нет, ну тут, конечно, ситуация еще та – если я сижу дома и могу помочь хозяйке, почему бы и не помочь? От меня не убудет, а готовить я и правда умею хорошо, да и, честно говоря, даже люблю это делать. Кстати, мог бы работать и в каком-нибудь кафе… или столовой. Поваром. Если бы приняли! Вряд ли, конечно… диплома-то нет! «Колинарный техникум» я не оканчивал! Кстати, когда это Хазанов свою юмореску сделал? Позже, чем в 1970-м, или раньше? Нет, не помню. Да и какая разница? Приготовил, как обещал, курицу на противне с картошкой и морковью. Не ставил до последнего – ну чего есть остывшую? Невкусно ведь! Остывшая, холодная картошка – это нечто несъедобное. Ее надо с пылу с жару есть. Только когда в дверях заскрипел ключ, сунул противень в нагретую духовку газовой плиты – процесс пошел! Зина, задыхаясь, втащила в коридор небольшой чемоданчик, явно тяжелый, в чем я убедился уже через несколько секунд, забрав его у нее из рук, а еще – здоровенную сумку с какими-то продуктами. Захлопнув за собой дверь, привалилась к косяку и облегченно простонала, сбросив с ног туфли: – Высокие каблуки – это, конечно, красиво! Но сука тот, кто их придумал! Хочу ему в ухо плюнуть! Ноги болят! – А ты плюнь на эти чертовы каблуки, – посоветовал я, – и смени стиль. Надень брючный костюм и под него мягкие туфли на низком каблуке. И все будет нормально! Потом она ушла в душ, а я сосредоточенно поливал соком, вытекшим из курицы, подрумянившиеся крупные куски картошки. Получалось очень аппетитно, и запах – просто божественный! Только я боялся, что Зина картошку есть не станет. Ибо – фигура! Но, вопреки ожиданию, она ела. Немного, но съела, явно с удовольствием и чуть не закатывая глаза от наслаждения. Призналась – за весь день так и не поела. То в больнице была суета (комиссия, как на грех!), то в городе бегала по делам – в том числе и с моей «Эрикой» суетилась. Еле дотащилась до дома! Хорошо хоть, что не на общественном транспорте! Потом мы пили чай и снова разговаривали о будущем. Обо всем на свете, начиная с жизни в стране и заканчивая Африкой, вернувшейся в первобытное состояние в результате народно-освободительных революций. К которым, кстати сказать, был причастен и Советский Союз. Вечно мы кормили какую-то шелупонь, якобы лояльную к коммунистам. Как тот же Бокасса, президент Центрально-Африканской Республики, любитель «сахарной свинины». Так он называл человеческое мясо, которое даже в путешествиях возили за ним в виде консервов. Больше всего он любил есть детей и красивых женщин, но не брезговал и политическими противниками, а также нерадивыми чиновниками. Один министр ему чем-то не угодил, он велел его забить и приготовить на кухне. После этого привели всю семью этого самого чиновника, и Бокасса заставил их есть отца и мужа, нафаршированного рисом. Когда Бокасса был в СССР, ему очень понравился обычай Леонида Ильича целоваться в губы. Он потом заставлял это делать своих приближенных. Говорил, что по губам, мягкие они или жесткие, определяет, искренен человек или это затаившийся враг. И очень ему понравилось в «Артеке» – много красивых, сочных детей! Его там приняли в почетные пионеры… Я рассказал это Зинаиде, она таращила глаза и ужасалась – само собой, ничего такого ни она, ни еще кто-то в Советском Союзе не знал. Впрочем, уверен, что кто-то да знал! Ведь что ни говори, а советская разведка была одной из лучших в мире. И не могла не знать о людоедских наклонностях диктатора. Но он был лоялен к Советскому Союзу, а значит… «он сукин сын, но это НАШ сукин сын!». На следующий день (а это был вторник, приемный день в паспортном столе Волжского РОВД), я пошел за паспортом. Меня сфотографировали, когда я был еще в больнице (пришлось тогда побриться, но потом я снова оброс), и теперь я должен был получить и паспорт, и штамп в паспорте о моей прописке. Без прописки никуда на работу не устроишься. Легально – не устроишься. Впрочем, как и в 2018 году. На какую-нибудь шабашку – пожалуйста, даже если ты гастарбайтер без вида на жительство и разрешения на работу, а вот в серьезную, легальную организацию – никогда. А в Советском Союзе все было еще строже. Человека без прописки, а значит, и без работы могли запросто посадить за тунеядство. Была такая статья, и давали реальные сроки. Все прошло пусть и не быстро, но вполне себе беспроблемно. Я отстоял очередь – всего лишь час парился в тесном коридоре, в котором нет ни скамеек, ни стульев, – заполнил нужные документы, расписался и вскоре уже шагал по мостовой, вдыхая запах раскаленного асфальта, нагретой земли придорожного газона и запах помоев, несущийся с боковых улочек. Саратов с самого моего детства ассоциировался у меня с тремя вещами: запах сдобы, лодки-гулянки у дворов частных домов и сладкий запах помоев, разлитых по асфальту боковых улочек в центре (и не только в центре) города. Люди ничтоже сумняшеся выходили на дорогу и выплескивали на нее желто-зеленое содержимое своих ведер, дабы не отдавать лишние деньги за выкачку выгребной ямы. А у многих и ямы-то никакой не было… Кстати сказать, это обстоятельство не изменилось и в 2018 году – как плескали помои на улицы пятьдесят лет назад, так плещут и по сей день. И плевать им на вонь, плевать на грязь и антисанитарию – своя рубаха ближе к телу. Но вот какую странную штуку выкидывает подсознание – у меня этот запах, наравне с запахом сдобы из пекарен-кондитерских, навсегда связан с Саратовом. И вообще – с моим детством. Хорошим детством. Когда я не знал и не задумывался ни о каких политиках, ни о каких Бокассах и народно-освободительных движениях негров. Пляж, лодки, рыбалка, Волга, в которой рыбы было не как в 2018 году, киношки с мультиками и слоеные пирожки в кондитерской ресторана «Москва». Очень уж я любил эти слоеные пирожки – мама таких не пекла. И бабушка тоже. У бабушки (я ее звал бабусей) было свое фирменное блюдо – пироги с вишней и яблоками. О-о-о… эти пироги! И горячие, и полежавшие в холодильнике – тонкошкурые, пропитанные красным соком! Я до сих пор вспоминаю их! Детство, детство… ты как река – нельзя войти в нее дважды. Вот сейчас я вернулся… в детство ли? Нет, не в детство. Мои глаза видят то, что не видели глаза ребенка, и знаю я слишком много для того, чтобы воспринимать это время райскими кущами. «От многия знания – многия скорби»… Доехать до дома оказалось не так-то и просто. Это тебе не 2018-й, где маршрутки толкаются плечами, лишь бы скорее тебя подобрать. Троллейбус, автобус, остановка, заполненная людьми. Жара, плавящийся асфальт, и очередь к точке по продаже газировки. Шипит вода в условно помытом стакане, толстая продавщица, покрытая каплями пота (ну очень жарко!) сует мне граненый стакан, и я цежу холодную шипучую жидкость, стараясь не думать о том, сколько сифилитиков до меня попили из этого стакана. Хорошо, что охладитель работает, хотя по такой погоде даже теплая, как моча, вода уходила бы влет. И цены смешные: вода без сиропа – одна копейка. С сиропом – три копейки! Подумалось: интересно бы просматривать мелочь, которая попадет в руки. А вдруг попадется монета в две копейки 1927 года? В 2018 году она будет стоить сто тысяч! Или полтинник 1958 года – в 2016 году один случайный знакомый вытащил такую монету из старой семейной копилки. И продал за триста шестьдесят тысяч. А что, положил такие монеты в коробочку да и прикопал в нужном месте. А потом взял и выкопал! Через сорок девять лет! Только место не забыть, где клад заложил, да чтобы конкуренты случайно не обнаружили. Кладоискатели всякие. И еще я понял, что в этом времени люди очень, очень много ходят, стоят, а еще – ждут. Ждут на остановке, когда подойдет транспорт, ждут в магазине, когда подойдет очередь, ждут в парикмахерской, ждут в столовой… Это мир ожидающих чего-то людей – своей очереди или светлого будущего. «Прекрасного далеко»… Вот когда удобная обувь, берегущая ноги, особенно актуальна. Дома снова уселся за работу, застучал на машинке. Хорошо, что стены здания толстые. Кирпичей в пять, не меньше! И не потому, что я кому-то помешаю своим пулеметным стуком, совсем нет. В такую жару толстые кирпичные стены дореволюционной постройки хорошо сохраняют прохладу, иначе совсем была бы труба. Кондиционеров-то нет! Хотя уверен, что, попроси я Зину, она и кондиционер бы достала. Если не импортный, то бакинский. Хотя, честно сказать, не помню, были ли они в 1970 году. Поработал три часа, пошел, поставил на огонь кастрюлю с куском говядины – решил борщ сварить. Ну или супчику сварганить – люблю картофельный суп на бульоне, и лучше на говяжьем бульоне. И снова принялся работать. А через час раздался звонок. Я с опаской подошел к телефону, который зазвонил так резко, так пронзительно, что казалось – его трель впивается в мой мозг. При мне телефон ни разу еще не звонил, и я как-то уже даже забыл о его существовании. Стоит в прихожей, ну и пусть стоит. Кстати, что за дурацкая привычка ставить телефон в прихожей? Неужели так редко звонят, что люди бросаются к телефону, стоящему черт знает где, и лихорадочно хватают трубку? Почему не поставить телефон в большой комнате? Или в спальне? Переносные радиотрубки, похоже, еще не изобретены. Или изобретены? Сняв трубу, я вначале и не понял, кто на том конце провода. Только через несколько секунд пробился через череду всхлипываний и сбивчивых слов, сообразив, что звонит Оля. То ли телефон так передает звук, то ли она в таком состоянии. Несколькими словами успокоив, узнал причину ее истерики. Оказывается, Олю банально выперли из снимаемого жилья, не дав даже забрать вещи. Пришел с зоны сынок бабки, которая сдала ей комнату, и выкинул Олю из квартиры, в довесок ко всему еще и настучав по физиономии. Как сильно настучал – я не понял, уточнять не стал. Деньги, что Оля заплатила за три месяца вперед, возвращать ей никто, само собой, не собирался – хозяйка квартиры сидела в своей комнатушке и боялась показаться на глаза любимому сыну, который уже успел навесить и ей фингал, а сам праздновал возвращение со всем доступным ему размахом. Отобрав все деньги, что сумел найти у любимой мамаши. Ситуация дурацкая и настолько обыденная, настолько бытовушная и нередкая, что я даже ей и не удивился. На моей памяти только при мне такое случалось трижды (за время моей службы в ОМОН), и один раз вообще был исключительным – такой же вот придурок, только наркоман, наширявшись, прирезал свою мать и взял в заложники двух девчонок-квартиранток, угрожая порезать их ножом. В общем, когда брали, помяли его так, что сам он идти уже не мог. Дали ему потом то ли тринадцать, то ли пятнадцать лет строгача, все-таки захват заложников, не хухры-мухры! Ну и инвалидность. Приказал Оле ждать поблизости, у продуктового магазина, что на углу Братиславской, и ни в коем случае не высовывать носа на перекресток. Мало ли… вдруг уроды пойдут в магазин за водкой, заметят и еще ей добавят. Она ведь сообщила, что сынок бабули обещал иметь Олю в разные места, поодиночке и скопом – если девушка еще раз появится в этой квартире. Беда была еще и в том, что в квартире остались документы – паспорт, диплом и все такое прочее. Ну и вещи тоже – в этом времени каждая хорошая вещь стоит таких денег, что… впрочем, в любом времени хорошая вещь стоит денег. Настоящие итальянские ботинки носятся по несколько лет, в отличие от их турецких и китайских аналогов, умирающих меньше чем за полгода. И кстати, в итальянских ноги не сотрешь, опять же – в отличие от. Но и стоят итальянские раз в 7–8 дороже. Собравшись, я сунул в нагрудный карман паспорт – похоже, что без него сегодня не обойдется, написал записку Зинаиде, оставив бумажку на столе рядом с приготовленными овощами для борща, и отправился в карательный поход («Как ныне сбирается вещий Олег отмстить неразумным хазарам…»). Идти надо было не очень далеко, но времени это заняло прилично – по Чернышевского до юридического института (вернее, до того места, где он будет стоять в будущем) и вверх, по Вольской. Полчаса шагал, не меньше. Время не засекал. У магазина Олю не увидел, заметил ее, когда она выпорхнула из-за кустов дома напротив. Тут же бросилась мне на шею, начала рыдать – все как положено. А я, пока шел, и сейчас, пока она рыдала, думал, что мне делать. Тут имелось два пути: первый – это пойти и тупо измордовать всю компанию. После этого забрать документы, и… Олю-то куда? Куда ее вести? Где ей ночевать? Путь второй – то же самое, но с ментами. Вызвать ментов, написать заявление, и… а что – «и»? Что будет-то? Побои надо снимать, а из побоев – распухшее ухо и ссадина на скуле (видать, печаткой зацепил). Легкие телесные. И что будет? Договора с бабкой нет – официального договора. То есть Оля там на не совсем законных основаниях. На птичьих правах, если проще. Но и это не важно. Важно то, что легкие телесные – это максимум пятнадцать суток. Но где свидетели? А этот самый кадр – он там законный жилец. То есть Оля в квартире незаконно, он – законно. И что из этого следует? Стоп! Какое, к черту, законно! Вот же я болван! Всех уголовников в советское время выписывали из квартиры, когда сажали! Я точно знаю! А потом участковый приходил и брал объяснение у проживающих в квартире квартиросъемщиков, согласны ли они прописать этого негодяя у себя заново или нет! Так что еще не ясно, кто в квартире лишний. – Оль, ты случайно не знаешь, давала ли бабка разрешение на прописку этого негодяя? – Знаю! – Оля вытерла слезы, глубоко вздохнула. Кстати, и зареванная она выглядела очень даже недурно. А ведь косметики на ней почти нет! – Не давала она разрешения! Она его боится, говорит: он считает, будто она его милиции сдала. – За что он сидел? – Грабил людей; деньги, вещи отбирал – с дружками. Вот с теми как раз, что с ним гуляют. Одного забили до смерти, затоптали! Он здоровый, Миш… боксер! Он боксом занимался! А тренер его выгнал, как узнал, что он грабитель! Это мне баба Маня, хозяйка, рассказала! Может, давай милицию позовем? Дружки его тоже здоровые! Я на самом деле задумался: а может, и правда вызвать? Чего мне лезть в гнездо одному? Похоже, что парень-то серьезный. Хотя и я тоже не слабак, но… – Лет ему сколько? – Лет тридцать… – А почему же ты говоришь «баба Маня»?! Она, похоже, мне ровесница! – Не… она старше. Она его поздно родила, в тридцать с лишним лет. И воспитывала одна. – Воспитала… черт ее подери! – не выдержал я, настраиваясь на поход в это кубло. Терпеть не могу авантюры. Вот что там ждет? А если у них стволы? Впрочем, чего я несу? Какие стволы? 1970 год! Да тут на применение огнестрела выезжает городской прокурор! Оля еще что-то говорила, о том, что эта самая баба Маня хорошая, а ее сын вырос уродом в отцауголовника, что… в общем, я ее не слушал и думал о своем. А потом перебил конкретным вопросом: – Сколько их там? – Четверо… Ох ты ж! Я могу сколько угодно хорохориться, но четверо здоровенных отморозков, боксеров – это слишком. Вот если бы с ножом… Но ножа у меня нет. А что есть? А ничего нет! Ни «укорота»-«калаша», ни снайперки, ни гранаты. Есть только я, не первой молодости мужик, который точно огребет пару плюх и не факт, что их переживет, и вот эта девчонка, с которой я занимался сексом и которая на меня смотрит как на бога, что облака разведет руками. А я, девочка моя, не бог! Я всего лишь старый вояка, которого судьба занесла в прекрасное далеко. В прошлое прекрасное далеко. А оно не такое уж и прекрасное, как оказалось. Так всегда бывает. Вспоминается только хорошее. А то, как ты убегал от глебовражской шпаны, забылось. То, как тебя ограбила и избила в Ленинском районе местная шпана, тоже забылось. До поры до времени. Вот сейчас – вспомнилось. Итак, хватит соплей! Хватит раздумывать! Надо идти туда и глушить подлецов так, как могу! А я ведь могу, черт подери! Ррр! Яриться! Окрыситься! Настроиться на бой! И взять дубинку. Ну не руки же отбивать о подонка? А с хорошей дубинкой что мне четверо, что мне ножи! Главное, чтобы стволов не было, а то ведь лягу… Мы прошли во двор, образованный из нескольких пятиэтажек и «старого фонда». Квартира была на четвертом этаже одной из них, угловой, и, со слов Оли, железной двери в квартире не было. Тут вообще еще не дошли до железных дверей, спокойно люди живут… относительно спокойно. Не за сейфовыми дверями и не под прицелом телекамер. В чем есть и свои минусы. Вот когда в Сочи проводили Олимпиаду, ни одна сволочь не смогла произвести теракт. Я удивлялся – как это смогли уберечь людей?! И это при большом скоплении народа! Удивлялся, пока не попал в Сочи сразу после Олимпиады – на следующий же год летом. С женой ездили отдыхать (я как раз хороший гонорар получил). Так вот, там на каждом столбе было по четыре-пять различного вида камер. От визуальных до… не знаю, каких еще. Только знаю, что, когда некие саратовские кадры остановились в Сочи на обочине дороги и решили справить малую нужду, – тут же откуда-то вылетел ментовский «Форд», всю компанию загребли в отдел за нарушение правил движения и загаживание экологии. Протоколов насоставляли – век будут помнить, как обочины обоссывать! Искомый объект нашелся за углом, возле двери с табличкой «ЖЭК №…». ЭТО когда-то было лопатой. Совковой лопатой. Саму железяку злодейски сломали в процессе построения светлого будущего, а черенок, все еще соединенный с остатками своей железной сути, поставили за дверь. И забыли. Вообще-то надо было убрать – отличный черенок, крепкий, сухой, без сучков! Обязательно кто-то сопрет, ибо такова жизнь. Но так получилось, что черенок достался мне. Первое, что я сделал, утащил его в кусты, туда, где виднелось непонятно зачем установленное ограждение газона, протянутого вдоль дома. Ограждение низкое, максимум мне по колено, и какую функцию оно несло, мне не было понятно. Если только от зловредных автомобилистов? Вероятно, именно так. Но что ценного было в этом ограждении – это труба, приваренная поверху. Вечерами и ночной порой на ней, вероятно, сидели алкаши, распивающие спиртные напитки в неположенном для того месте, «своим видом оскорбляя человеческое достоинство», как было принято писать в милицейских протоколах. Пока что тут никто никакого достоинства своим мерзким видом не оскорблял, потому я без помех засунул черенок от лопаты в верхнюю трубу (с торца ограждения) и очень аккуратно, даже не сильно пошумев, превратил оный черенок в две прекрасные боевые палицы немного длинней локтя. Для «работы» в условиях тесного помещения – самое то. Почти размер «демократизатора», как у нас называли полицейскую дубинку. Оля с интересом следила за моими манипуляциями, а когда поняла, что я сделал, схватилась за голову: – Они с ножами, Миша! Не надо! Давай милицию вызовем! Мишенька, пожалуйста! Миша! Я кое-как ее успокоил и направил в нужную сторону, не отказав себе в удовольствии хлопнуть по тугому задику. Вот что мне у нее нравится – так это настоящий, не фальшивый зад! Иногда вот видишь девушку, женщину – вроде и формы хороши, все на месте – попка, как орех (так и просится на грех!), а потом замечаешь – попка-то колышется! Дрожит! Нет там попки! Там жир, налитый в сосуд из кожи, и кости – под этим самым жиром! Знакомый рассказывал: потащила его жена к диетологу. Мол, большой очень, сто двадцать кило – куда это столько? При росте 185. Наверное, ожирение. Надо диету назначать! Женщины вообще помешаны на диетах, обмениваются списками диет, как кулинарными рецептами (которые, кстати, только коллекционируют, но никогда не применяют). Так вот, пришли они к диетологу – платному, дорогому; обследовал он мужика и сказал, что тот в прекрасной физической форме, и лучше и быть не может. И тут же обследовал мадам. И выдал заключение: ожирение! Оказалось, она и есть вот такая «жировая» красотка! По заду которой хлопнешь, так он еще неделю волнами исходит! (Дама была в ярости!) Оля же – вся крепкая, мышцастая, задницей орехи колоть можно! Как в рекламе: вставила – и хрусть! Вот и ядрышко выпало. Кстати, за-ради смеха предложил как-то Оленьке проделать такой фокус. Так она вначале ржать начала, потом обругала меня, а потом серьезно сказала, что для того нужны орехи с мягкой скорлупой, которые и рукой можно раздавить. Так что сделать-то можно, только зачем? Ну, я не стал ей говорить, что, может быть, это мечта моей жизни – в жизни увидеть, как красивая девица задницей колет орехи, и что появилась эта мечта после просмотра рекламного ролика 2018 года изготовления. Ни к чему забивать прелестную головку Оленьки всякой чушью о попаданцах. Пусть себе живет спокойно. У подъезда никого не было, впрочем, и быть, скорее всего, не могло. Скамейка, на которой обычно восседают вредные старушенции, была безнадежно сломана – вырваны деревяшки, сломана спинка – ощущение такое, будто здесь порезвился сумасшедший великан. Зачем кому-то прилагать столько усилий, чтобы надругаться над беззащитной скамьей? Глупо ведь и непродуктивно. Но сдается мне, это связано с возвращением домой негодяя. Поднялись по пахнущей кошачьей мочой лестнице на четвертый этаж. Искомая дверь ничем не отличалась от всех остальных дверей, кроме одного обстоятельства: звонок был вырван из стены и сиротливо висел на перекрученном проводе – кто-то будто бы пытался выдернуть его насовсем, с корнем. Непонятно зачем. Кстати, я видел множество разных притонов, и дверные звонки у наркоманов и алкашей по жизни вот такие изуродованные или вообще отсутствуют. Почему так, я не знаю. Вот испытывают они какую-то патологическую ненависть к дверным звонкам, да и все тут! Приятнее им бить в дверь ногой или стучать кулаком. Зачем им это мерзкое треньканье звонка? Его ведь и не услышишь, особенно когда накачаешься ханкой. – Стучи! – приказал я, встал позади Оленьки и взял дубинки в правую руку, прижав их к боку. Может, еще и обойдется? Соберет она вещи и уйдет. Хрен с ними, с уголовниками! Я свое отслужил. Пусть менты ими занимаются! Оля прислушалась, наклонившись к двери, за ней и я. За дверью раздавались пьяные голоса – грубые, хриплые, – хохот, нарочито противный, какие-то повизгиванья и стук – будто уронили или пнули бутылку. В общем, нормальные звуки безудержного веселья, как его понимает деклассированный элемент. М-да… давненько я по притонам не хаживал! А без броника, каски вообще не хаживал. Ну нечего мне делать в притонах! Кроме как класть всех на пол и вопить особо грозным громким голосом: «Лежать! Работает ОМОН!»