Глава 7 На улице было уже по-осеннему холодно, и даже под бушлатом меня тут же затрясло. Впрочем, не так уж и холодно, ну что такое пятнадцать градусов? Может, продрог потому, что из теплой постели, от горячей женщины? А может, потому, что нервы у меня натянулись как струны и тело буквально звенит от нервной перегрузки… Нет, я не был в шоковом состоянии. Голова ясная, такая ясная, что в ней едва не звенит. Мысли четкие, но какие-то рубленые, короткие. Олю убили. Кто?! Зачем?! Она никому не делала вреда! Ну – совсем никому! Хорошая, добрая девочка! Почему так?! Зачем так?! Спрашивать никого и ничего не стал. Все равно не ответят. Я прекрасно знаю Систему, возможно – лучше кого бы то ни было в этом времени. Сейчас на посту министра МВД – Щелоков. У него противоборство с прокуратурой и с КГБ. Они ненавидят друг друга и всячески стараются сунуть палки в колеса. Это время – «золотое время» МВД, когда милиция уважаема в народе и практически неподсудна. Даже если милиционер убил – его не посадят. Или посадят после того, как уже уволят. Организовывались целые банды из ментов, прокурорское следствие доказывало, что они совершали преступления, – а милиционеров отпускали. Время сокрытия преступлений, поощряемое с самого верха. Через десять лет майор КГБ, шифровальщик на ключевом посту, будет ехать в метро, перебрав на праздновании Нового года (как сказали бы в моем времени – на корпоративе). В сумке у него – палка колбасы и коньяк, выданные к празднику. Коллеги тупо забудут его на скамье, и майора (он был в штатском) высадят на станции «Ждановской». Где майора Афанасьева и найдут милиционеры, уже долгое время промышлявшие грабежами пассажиров, – обирали пьяных, избивали, глумились. Менты приведут Афанасьева в служебное помещение и начнут там глумиться и избивать. Отнимут эту жалкую палку сервелата и коньяк. Они будут пьяны. А когда обобранный майор в дверях помещения пообещает им всевозможные кары, так как является сотрудником КГБ, они затащат его обратно. Я не раз думал: а что было бы, если бы он спокойно ушел, утирая слезы и кровь, – погнались бы они за ним? Скорее всего – нет. Но он не был оперативником. И долгие годы находился на таком посту, что никто и никогда и помыслить не мог, чтобы нанести ему вред. Майор КГБ! Да только сказать, и любой мент тут же шарахнулся бы в сторону. Трезвый и соображающий мент. Они молотили майора еще долго. Вытащили у него, лежащего без сознания, удостоверение, перепугались еще больше – скорее всего, раньше-то они не поверили, что этот человек из КГБ. Просто борзый пассажир, которого нужно поучить. А когда все выяснилось – пришли в ужас и начали названивать своему начальнику. И тот все понял. Приехал и приказал грузить Афанасьева в багажник служебной «Волги». Он понял, что майора нужно убивать, иначе конец карьере, теплому, сытному месту и вообще – всей его такой успешной жизни. Афанасьева вывезли за город и там забили до смерти арматурой и монтировкой. Бросили и уехали. Скандал был невероятный. Ключевая фигура, шифровальщик – пропал! Думали даже, что он сбежал за бугор. Но потом нашли труп. И начали поиск убийц. Следователь Калиниченко занимался этим делом, насколько я помню. Следователь по особо важным делам. Была создана оперативная группа из сотрудников МВД, КГБ и прокуратуры. И преступников в конце концов нашли. И всех четверых расстреляли. Суд проходил в закрытом режиме, и впервые о нем написали через много лет, очень много лет. Был дан приказ – не очернять образ советского милиционера. И его не очерняли. После этого дела пошли гигантские чистки в структуре МВД. Уволили сотни милиционеров-преступников и тех, кто не убивал и грабил, но запятнал себя беззаконием. Впрочем, вторые – тоже преступники. Кончилась эпоха Щелокова. Но теперь был самый ее расцвет. Беспредел в милиции, сокрытие преступлений милиционеров, беззаконие. И я не знаю, с чем это сравнить, – если только с девяностыми? В 1970-м милиционеров не сажают, что бы они ни совершили. И готовиться мне нужно к самому худшему. Привезли меня в городское УВД – я почему-то думал, что повезут в РОВД, но нет – ГУВД. Везли в «уазике»-«буханке», позади, в отсеке для задержанных, грубо затолкав меня в машину и сопроводив вслед хорошеньким ударом в спину. Я не видел, кто меня бил, и не стал возмущаться и говорить, какие они негодяи и как я буду на них жаловаться. Глупо, бессмысленно, и ни к чему хорошему не приведет. Зина меня не сдаст, в этом я уверен, так что мне нужно продержаться всего ничего – сутки, не больше. А то и меньше – найдет адвоката, позвонит куда надо. Знакомства у нее – как у какой-нибудь кинозвезды. Или завмага крупного магазина. Продержусь. Войны пережил, а уж тут как-нибудь… уж монтировкой точно не забьют. Я же не майор КГБ! Меня завели в кабинет следователя – небольшую комнатку, где кроме стола и нескольких стульев ничего больше и не было. Если не считать здоровенного, еще дореволюционного изготовления сейфа. Ни тебе портрета Брежнева за спиной следака, ни календарей с красивыми девами, ни компьютера на столе. Пишущая машинка «Эрика», как у меня дома, – вот и вся техника. И авторучка в руках сорокалетнего мужика в форме, который смотрел на меня без злобы, но и без особой приязни. Так смотрит дачник на грядку, с которой нужно выполоть сорняки. Конвоиры усадили меня на стул, при этом рубаха и бушлат сползли с плеч и свалились на пол. И я остался сидеть по пояс голый, покрытый мурашками от назойливого сквозняка. Пахло въевшимся в стены табачным дымом, старой бумагой… и п?том от пыхтящего рядом толстого сержанта, который топтался у стула непонятно зачем. – Иди, Вась, я сам… – Следователь посмотрел на сержанта, и тот с сомнением переспросил: – Василич, уверен? Глянь, какой бычара! Он здоровый какой! Еще кинется! Он же псих ненормальный! – Иди, Вась! – устало махнул рукой следак. – Отдыхай. Если что, я позову. У него ведь наручники на руках, да и я вроде не мальчик маленький. Сержант вышел следом за своим напарником, длинным, с вытянутой унылой мордой старшиной, а я остался в кабинете наедине со следователем. Оба молчали. Мне начинать разговор как-то вроде и не по чину, а следователь, видать, желал вывести меня из равновесия, чтобы потом удобнее было колоть. М-да… Первым все-таки не выдержал я и задал банальный и даже глупый вопрос: – За что меня задержали? Следователь чуть прищурился, будто прицеливаясь, спросил: – Не арестовали, а задержали? Знаком с законом? Где отбывал? – Во-первых, с какой стати вы обращаетесь ко мне на «ты»? Я с вами вместе гусей не пас. Во-вторых, с чего вы взяли, что я сидел? Вы где-то видите хоть одну наколку? Уголовные регалии? Так чего несете-то? Вы что, первый день работаете, уголовников не видели? – Видел. И сейчас перед собой вижу – убийцу! Зачем вы убили свою любовницу Филатову? Узнали, что она была беременна, и не хотели уходить от другой любовницы, которая вас обеспечивает всяческими благами? – Что?! – Меня как под дых ударили. – Оля… беременна? – Не изображай из себя невинную овечку! – Следователь сменил маску усталого, жизнью помятого человека на маску хищника, готовящегося к прыжку. Впрочем, возможно, сейчас как раз была и не маска. – Прошу вас, расскажите – как она была убита? – выдавил я, глядя в злое, жесткое лицо следака. – Тебе рассказать, как ты все это проделал? – усмехнулся следователь. – Ладно. Филатова сообщила тебе, что ждет ребенка, и потребовала, чтобы ты женился на ней. Но у тебя уже есть любовница – старая, но богатая. И зачем тебе молоденькая дурочка с довеском? Ты избил Филатову, изнасиловал ее, в том числе и в извращенной форме, изрезал ей лицо и в конце концов – перерезал горло. А когда на шум вышла хозяйка квартиры, ты ее сбил ударом в висок, а потом добил ножом. Затем изобразил грабеж и спокойно пошел домой. Тебя видели выходящим из квартиры, где жила Филатова, около двух часов ночи. Ну вот и все. Так ведь было, Карпов?! Ну? Колись, тебе легче будет! И на суде зачтется, может, «вышку» и не дадут! Ты же в состоянии аффекта был, так? Она угрожала тебя разоблачить, рассказать твоей богатой подруге, что спит с тобой, и требовала жениться. А ты ее и убил! Ну?! Так все было?! Говори! Голос следователя – резкий, неприятный – ввинчивался мне в мозг. Хотелось крикнуть: «Заткнись, дурак! Замолчи! Что ты несешь, тварь?!» Но я не кричал, а голос не замолкал. Он бубнил, бубнил, бубнил… Я закрыл глаза, мне хотелось заткнуть уши ладонями, но я не мог. Руки в наручниках окостенели, я уже не чувствовал кистей. Только боль и тоска. И больше ничего. – Ты признаешься?! Ты признаешься, что убил Филатову?! Лицо следователя оказалось рядом, совсем близко, и я едва сдержался от того, чтобы ударить его головой в нос. Ведь так знатно подставился! Что он видит перед собой? Сломленного, безвольного человека, которого вытащили из постели посреди ночи, притащили сюда, и он вот-вот сознается во всех преступлениях, в каких ему прикажут сознаться. Во всех! Даже в разрушении Бастилии и покушении на Ленина! – Ты идиот, – проговорил я серьезно и веско, разделяя слова. – Ты совершеннейший идиот! И если ты меня не отпустишь, будешь иметь неприятности. Зачем мне так тупо убивать свою подругу? Которую я недавно только отбил от посягательств преступника? Может, стоило поискать среди друзей этого самого преступника? Или легче вытащить из постели первого попавшегося? Если ты посмеешь мне что-то сделать – избить меня, или что-то подобное, – тебя уволят, а потом посадят! Макеева, у которой я живу, врач, ученый с мировым именем. И с большими связями. И если она сказала, что до вечера вытащит меня отсюда, значит, вытащит. Понял? Что неясно?! Следователь за время моей тирады уселся на свое место и смотрел на меня долгим, непонятным взглядом. Видимо, соображал. А я добавил: – Мне зажали руки наручниками. Я их уже не чувствую. Это пытка. Я заявлю в прокуратуру, напишу куда угодно, хоть самому Брежневу, что ты меня пытал. И что от этого я потерял здоровье. Будь уверен, справку я получу. Тебе это надо? Мое предложение – просто сними наручники и отведи в камеру. Я хоть посплю спокойно. На вид ты не дурак, но несешь такую чушь… уши вянут! Неужели вы не сделали анализа спермы в теле девушки? Не определили группу крови? И вот на кой черт мне было… – у меня дыхание сперло, глотку перехватило спазмом, а глаза защипало, – насиловать ее в извращенной форме? Когда я мог в любой момент иметь ее в любой форме, в какой захочу, и на добровольной основе?! И тут же понял, что придется разъяснять далее. Глаза следователя заблестели – сперма-то в Оле была! – Да, я понимаю, о чем ты подумал. Была у нее сперма моя. Во влагалище. Вот только незадача – мы с ней анальным сексом не занимались, понимаешь? И если кто-то поступил с ней так – он и есть убийца. Эксперт легко определит, что ТАМ не моя сперма. – Откуда у тебя следы ранений? – внезапно спросил следователь, разглядывая мой торс. – Не знаю… сними наручники, черт подери! Я рук лишусь, и тебе тогда – хана! Следователь посидел еще секунд десять, глядя на меня пристальным взглядом, вряд ли определяя, сбегу я или нет. Скорее всего, просто хотел придать себе значимости. Поставить меня на место. Мол, обождешь! Не сдохнешь! Не сдох. Но, когда следователь снял треклятые наручники и кровь стала приливать в кисти рук, я едва не завопил – такое это отвратительное состояние, когда отходят затекшие конечности. Больно, черт! – Так. Ну и кто, по-твоему, убил твою любовницу? И зачем? – Если бы я не знал, что сынок хозяйки сидит в тюрьме, я бы решил, что это он. Или его дружки, которым он передал маляву и попросил исполнить. Вот только зачем? Не понимаю. Говоришь, ограбление было? – Все вывернуто, все разбросано, – медленно ответил следователь, продолжая пристально следить за мной, за моим лицом. Физиогномист хренов, что, рассчитывает по лицу определить, вру я или нет? Книжек начитался, что ли? Люди уже давно научились даже детектор лжи обманывать, а тут – по лицу хочет! Ну в самом деле – идиот! И это плохо. Идиот убийцу не найдет, да и не собирается искать. У него есть отличный подозреваемый, осталось только как следует его потрясти – рраз! И готово! Раскололся! Я увял. Ну что еще тут сказать? Все сказано. Как в глухую стену. По глазам вижу – он не верит ни одному моему слову, потому что так ему удобно. Так ему удобно! И не хлопотно. А вот если поверить мне – тогда хлопотно, потому что надо искать преступника. Давать поручения операм, рассылать запросы. И на кой черт ему это надо? А затем следователь взял в руки бланк протокола и начал его заполнять. И задавать вопросы. Кем мне была Оля, как я с ней познакомился, когда и в каких конкретно отношениях я с ней был. Отвечал я механически, думая о своем, но, однако, так же механически улавливал смысл вопросов и старался не угодить в расставленные мне ловушки, отвечая просто и коротко. Допрос закончился уж под утро – за окном начало светлеть, и мир сделался молочно-серым. Следователь вызвал сержанта, и толстяк повел меня вниз по коридорам, приказав заложить руки за спину. Он хотел еще надеть и наручники, но следователь легонько повел головой (я видел это боковым зрением), и сержант этого делать не стал. Поместили меня в пустую камеру. Когда я только перенесся в это время, я попал в точно такую же камеру – таковы все КПЗ Советского Союза. Надев бушлат, я улегся на отполированную боками арестантов скамью-лежак, закрыл глаза и стал думать, ломать голову: кто все это мог сделать? И ничего не смог придумать. Наконец, я забылся тяжелым, тревожным сном, из которого меня вырвал грохот открывающейся двери и голоса людей. – Карпов, вставайте! Я поднялся, глядя на «гостей». Двух я уже прежде видел – дежурный, который меня принимал при переводе в камеру, и толстый сержант, который меня конвоировал. Третьего я не знал – мужчина лет сорока, одетый в хороший то ли сшитый по заказу, то ли импортный костюм. На незнакомце кремовая рубашка с галстуком и блестящие лакированные штиблеты. Если этот лощеный тип не адвокат – я балерина Мариинского театра. Любит эта адвокатская братия пустить пыль в глаза, ох как любит! Впрочем, не возбраняется. И к тому же – нищему адвокату не больно-то и поверят. Адвокат даже на вид должен быть успешным, наглым, эдаким лощеным хамом с юридическим дипломом. Вообще-то что в советское время, что в демократической России адвокаты, собственно, нужны для двух дел: первое, и не самое главное, – юридически грамотно составить нужную бумагу. Иск, ходатайство и все такое прочее. Второе, и главное, – уметь зайти в кабинет власть имущих и дать им хорошую взятку. К следователю, к прокурору. И к судье, если уже дошло до суда. Вот и этот крючкотвор был явно из числа умеющих находить контакты. Не умеющие находить контакты адвокаты влачат совершенно жалкое существование и пробавляются только тем, что распечатывают типовые исковые заявления для клиентов, желающих вести свое дело самостоятельно. За сущие, в общем-то, копейки. – Здравствуйте, Михаил Семенович! Я ваш адвокат, Трушин Семен Михайлович. Я буду вас защищать, следить за тем, чтобы не были нарушены ваши права. Он обернулся к сопровождающим и холодным тоном попросил милиционеров выйти: – Пожалуйста, дайте мне поговорить с клиентом! Вам же ЗВОНИЛИ, чтобы вы не мешали! Я немного опешил от слова «звонили». Кто звонил? Куда звонил? Зина, что ли, старается? Вот я не помню – в 1970 году допускали адвоката к клиентам на стадии задержания? Это же не 2018 год, тут торжество советского закона, а по нему – хрен тебе, а не адвокат, пока дело не передано в суд. По крайней мере, я так это все запомнил. Но могу и ошибаться! В моем времени скоро без адвоката и воришка-карманник разговаривать не будет.