– Домой, Морозова. К тебе домой, – фыркаю я, перекинув ногу через байк. – Заодно проведу индивидуальный факультатив о глупых спорах, реакции на них взрослых дядей и последующей сдаче экзаменов. Мой выжидающий взгляд сталкивается с её и Морозова резким движением надевает шлем на голову. Господи ты боже мой! Не убила хоть симпатичную мордашку? А то всякое бывало. Фыркнув, поправляю на ней застёжки. – А я сдам? – Вопрос, надежду в котором не может приглушить даже стекло шлема. – Сдашь, Морозова, расслабься. – Свой шлем я надеваю на автомате. – Адрес говори. Высокий кованый забор отделяет двор новой высотки от стоящих вокруг пятиэтажек. Из-за спины показывается рука с брелком, слышится щелчок и ворота начинают разъезжаться в разные стороны. Студенческим общежитием тут и не пахнет, а значит, хорошая девочка хороших родителей. Снова остановившись уже у второго подъезда, я глушу движок. – Всё, Морозова, приехали. – Вздохнув, помогаю ей слезть и снять шлем, под которым оказывается она сама, смущённая и взъерошенная. Длинные светлые ресницы, огромные глаза и покусанные губы вместо того, чтобы двинуть по моим непомерно неприличным желаниям только распаляют. – Спасибо, Илья Глебович! – Интересно, она бы и после секса называла меня по имени-отчеству? Тпру, зорька! Снова не туда. – А вы? – А я, Морозова, поехал. Лишний шлем убран, подножка тоже. Руки, слава богу, при себе и вместо тонкой талии ложатся на руль, хотя картинка с Морозовой между моих ног, как двадцать минут назад, выглядит какой-то неадекватно впечатляющей. – Подождите! – Две покрасневшие и замёрзшие узкие ладони хватают меня за рукав. Чтоб тебя, Морозова! Неужели так сложно было надеть перчатки?! Раздражённо выдохнув, поднимаю на неё взгляд. – Илья Глебович, я хотела сказать вам спасибо. Большое, за то, что довезли и за… остальное. Растрепавшиеся после шлема волосы лезут Морозовой, покрасневшей то ли от холода, то ли от смущения, в лицо. Она отмахивается, убирая их с глаз, и кажется ещё наивней, моложе и глупее. И вот, честно говоря, лучшее, что она может сейчас сделать – скрыться за пластиковой дверью подъезда с оранжевой цифрой «два», но хорошие девочки так ведь не умеют. – Правда, спасибо вам, вы меня спасли! И… – прикусив губу, в этот раз она точно смущается. – Давайте я вас хотя бы чаем напою. Или кофе. С тортом. Морозова!.. Знала бы ты какой торт у меня в голове после твоей выходки! Настолько сладкий, что приглашение на чай точно лишнее, и разом встрепенувшееся либидо это только подтверждает. А у меня и без связей со студентками проблем выше крыши. – Илья Глебович, вы мне так помогли… Если бы вы не… – Что именно «не» понятно по, запнувшейся на середине фразы, Морозовой. – И дело даже не в споре, просто… – Она неопределённо взмахивает рукой и просто смотрит. Огромными зелёными-презелёными глазами. Наивными до зубовного скрежета и это на выпускном-то курсе! И хуже, в первую очередь для неё, что такие глаза я уже видел. Давно. В первом своём летнем лагере с первой своей любовью. Привет, Маша Левадина, давно не виделись. – И что, вкусный торт? – Руки отпускают руль практически без участия мозга. Долбаный ты интеграл. А ну-ка быстро вспомнил, что ты старпёр, преподаватель и вообще не лучший собеседник для чаепития! – Очень! – И счастливая улыбка во все тридцать два. Полный финиш. – Сегодняшний, утром покупала. – Ну, раз утром… Удобные у них парковки. Неплохое, кстати, оправдание, надо запомнить. С другой стороны, помощь была? Была. Экзамен будет? Будет, и я даже не припомню Морозовой этот идиотский финт. Так почему бы и не согреться чаем… С тортом. И, чувствуя себя лисом, лезущим в курятник, я поднимаюсь вслед за ней сначала на крыльцо, а потом к лифту. Морозова, которая, вот совпадение, тоже Маша, успокаивается и расслабляется, оказываясь в родных стенах. – Вот вешалка. – Стряхнув с себя пальто и высокие сапоги, показывает она. – Ванная налево. Вы чай будете или кофе? – Кофе. Ванная, как и вся квартира оказывается новой, чистенькой и беленькой. Стандартная такая отделка, которую первые лет пять, а то и десять после заселения мало кто трогает. Поэтому вместо плитки краска, а вместо нормального зеркала – маленькое и круглое на хрупкой ножке. А ещё щётка, полотенце и коврик в весёлых жёлто-красно-зелёных линиях. Мило и по-детски. По-детски, недоотмноженный ты идиот! Так что самое время свалить отсюда, вспомнив о недавней измене бывшей уже невесты, но ноги сами идут на аромат кофе. – Я здесь, – слышится голос из-за двери прямо передо мной, – проходите. Родители взяли квартиру в ипотеку, а, когда я поступила в институт, тактично предложили переехать, – с улыбкой и не дожидаясь вопросов поясняет Морозова, пока я сажусь за барную стойку. – Мама давно мечтала переделать мою комнату под швейную и мечта сбылась. – Хорошие родители. С преподавателями напряг, это да, а родители хорошие – факт. – Не жалуюсь. – На столешнице ловко возникают чашки, сахар, сливки и вазочка из тёмного стёкла с каким-то простым печеньем. – Они прочитали миллион книжек о воспитании и считают, что ребёнок лучше знает, что делать. – А ты знаешь? Маша Куда меня несёт?! Ну, куда!.. И этот вот насмешливый взгляд смущает, заставляя маскировать неловкость тортом. – Никто не знает. Чтобы его достать, приходится повернуться к Илье Глебовичу спиной, так гораздо легче изображать невозмутимость. А, вообще, стоило плюнуть на благодарность и сбежать под прикрытие подъезда, но, по заверениям мамы, помощь должна быть оплачена. Хотя бы сладким. – В одних книжках написано одно, в других – другое, а мои родители прочитали их все, провели сравнительный анализ и пришли к чему-то своему. Слова толпятся, отпихивая друг друга и стараясь выскочить первыми. И ладно, что он преподаватель, гораздо хуже, что с момента того самого идиотского поцелуя Илья Глебович вдруг стал мужчиной. Не старым, привлекательным и фантастически целующимся. – И я всё ещё понятия не имею, что там получилось в итоге, но сюда меня выпихивали осторожно, но твёрдо. Подозреваю, маму просто устраивали окна на юг и то, что в моей комнате почти постоянное солнце… – Морозова, ты нервничаешь? Серьёзно, он слишком умный! И все мои дёрганья видит лучше меня, а от этого их становится только больше. – Нет, что вы! – Неопределённо взмахнув рукой, я красиво сбиваю со столешницы сахарницу. – Чтоб тебя! Мне не везёт оказаться в сладкой ловушке, разлетевшейся по половине кухни-гостиной. Минное поле – один неправильный шаг и сахар окажется даже под моей подушкой, плавали-знаем. – Я… – Вздохнув, я примеряюсь, чтобы сделать аккуратный шаг. – Я сейчас всё уберу. – Морозова, стой на месте, – хмыкает Глебов, поднимаясь. – Пылесос где? – В кладовке. Стоп! Это куда он пошёл и что собирается делать?! Меня наполняет едва ли не священный ужас. И нет, в целом я не против мужчины за уборкой, но не тогда, когда это мой преподаватель! Которому мне ещё два предмета сдавать! – Илья Глебович, – слишком громко и с явными нотками паники, но цель достигнута – Глебов притормаживает, – я сейчас сама всё уберу, не надо ничего доста… – Морозова, экзамен сдать хочешь? – невозмутимо поддёрнув рукава тонкого чёрного пуловера, иронично интересуется он, задержавшись в дверях. – Х-хочу. Это у него кончик татуировки выглядывает? Дурацкое любопытство заставляет отвлечься на тёмный завиток, показавшийся на внутренней стороне предплечья. – Если не сдвинешься с места, считай, что тройка в кармане, – вполне себе серьёзно отвечает преподаватель, который с редким равнодушием завалил весь предыдущий выпуск. На пересдаче. Дважды. – Это шантаж! – Должно звучать нагло и уверенно, но вместо этого из горла вырывается жалкий писк. – Может быть. – Глебов возвращается быстро и с нелёгкой ношей. Ну, это мне нелёгкой, а он, кажется, веса массивного пылесоса даже не замечает. – Я, знаешь ли, спец больше по техническим специальностям. Этика и всё причастное, в своё время, прошли как-то мимо. – Но вы же не будете?.. – Слова заканчиваются, но рука более чем понятным жестом обводит кухню. – Буду, Морозова, – Илья Глебович на мгновение останавливается, глядя мне прямо в глаза, – всё буду. И шантаж, и торт… «И тебя», – он не добавляет, но в моей голове звучит именно это. Парализуя одним только предположением, что моя выходка с поцелуем может иметь гораздо более печальные последствия, чем несданный экзамен. И вот я стою, дура дурой, посреди белого песка, и смотрю на трубу пылесоса, двигающуюся туда-сюда, туда-сюда. Этот вид гораздо безопаснее того, где Илья Глебович прибирает рассыпанный сахар. Этим же пылесосом. – Вот и всё, а ты боялась. – Глебов ловко, как мужчина, привыкший жить один, сматывает шнур и явно собирается вернуть бытовую технику на место. – Я сама! – нервно вырвав пылесос из его рук, я скрываюсь за дверью кладовки. Исключительно для того, чтобы спрятаться, бросить ни в чём не повинный пылесос и прижать прохладные ладони к горящим щекам. В чём проблема-то?! Почему меня так трясёт? Ну, помог, пусть даже дважды. Это вообще не повод паниковать!