– Гад ты! Тряхнув головой, решаю, что подглючиваю со сна и, отведя трубку от уха, смотрю на входящий. – Сволочь, – продолжает трубка голосом, разъевшей мне мозг, душу и сердце, Машеньки Морозовой. – Настоящая, отборная, такая, какой не бывает. Заплетающимся таким голосом. Сознание включается на раз-два. – Где ты? – Нигде! – злится она. – Всё ты, только ты во всём виноват! Если бы не твои идиотские выходки, всё было бы… Твою же мать! Плечом прижимая телефон к уху, я одеваюсь так быстро, что позавидовали бы и пожарные. Слушая, в чём и когда был виноват, молясь, лишь бы моя прелесть не бросила трубку. – Из-за тебя я останусь старой девой! – И снова злые обвинения. Хотя как раз вот это – вряд ли. – А где останешься? – Вопрос на удачу, набрасывая куртку и хватая ключи от машины. – Ч-что? – Икнув, не понимает прелесть, которую после этого я буду долго и со вкусом воспитывать. – Да пошёл ты! На заднем фоне долбит музыка. Хреново, учитывая, что клубов у нас десятки. – Ага. – Два оборота ключа, и сбежать вниз по лестнице, потому что лифт слишком долгий. – Пойду, Машенька, только скажи куда идти… – В Сибирь! – явно сдержав что-то, не настолько приличное. – Катись, Илья Глебович, в Сибирь. К свои медведям, собакам и бывшей! И не смей называть меня Машенькой! С той стороны трубки интересуются, налить ли ей ещё, и моя безалкогольная прелесть соглашается. – Не буду, если скажешь где ты. Ты ведь хочешь, чтобы я посмотрел как тебе без меня хорошо? Опасный вопрос, после которого она может и послать, бросив трубку. Но пока мне везёт, и Маша просто молчит. – Прекрасно, как никогда, – наконец, зло шипит она в телефон. – Насладись, если хочешь. Я в «Сириусе» на Ленина. И бросает трубку. Всё, радость моя, бойся, я еду. Очень быстро еду, и закономерно нахожу Машеньку у бара, распластавшуюся по барной стойке на радость двум сидящим рядом имбецилам. – Радость моя, а тебе, и правда, прекрасно. – Она вскидывается, и в, разрывающих меня всего, грустных глазах, появляется злость. – Лучше, чем когда бы то ни было! – шипит Машенька, опрокидывая в себя очередной шот. Кивком спрашиваю у бармена объём выпитого, на что он закатывает глаза. Понятно. Непонятно с чего мою прелесть так развезло. Игнорируя, как заходится сердце от одного этого «моя прелесть», подхожу вплотную, оттесняя одного и взглядом посылая второго смертника искать себе другую жертву. – Маш, у меня виски есть, – хмыкнув, увожу из-под её носа последний полный шот. – Поехали? Пожертвую тебе всю бутылку. – Дане своей жертвуй! – И снова попытка допить уже явно лишнее. – Отдай! – Отдам, – киваю согласно, отводя рюмку подальше от дёрнувшейся было Машеньки и бросив взгляд на бармена, – на улице. Тебе ведь жарко, Маш? Пойдём, подышим? – Я с тобой одним воздухом дышать не хочу! – И, обращаясь к бармену: – Ещё! – Простите, не могу, пока вы не вернёте посуду, – беспомощно разводит руками тот. Злая Машенька, осознав подставу, медленно разворачивается ко мне и встаёт. Пошатнувшись, встаёт, но восстанавливает равновесие, схватившись за спинку стула. – Верни! – Верну. – Кретин я, как есть кретин. Потому что, после недели её вымораживающего игнорирования, даже такая, она вызывает столько эмоций, что хоть сразу в дурку. – Подышим, и верну. И она смотрит, щурясь. Пытаясь прикинуть чего от меня ждать, но в таком состоянии это заранее бесполезное занятие. – Ладно. – Не придумав ничего лучше, прелесть шагает ко мне. Вот только с шагами у неё беда, и мои руки срабатывают на рефлексах, исключая участие мозга. Который и не включится, потому что от того, как она близко, от того, что я могу крепко прижать её к себе, у меня едва в глазах не темнеет. Родная, да я от одного только твоего запаха рехнусь! Благодарно кивнув бармену, я ставлю шот на стойку и подхватываю на руки брыкающиеся тридцать три несчастья. Ставлю на ноги в гардеробе, только чтобы застегнуть на ней куртку, с трудом сдерживаясь, чтобы не перекинуть через плечо и начать воспитывать уже сейчас. – Какое право ты имеешь?.. Собственно, брыкаться меньше Машенька не стала, но на улице с этим как-то попроще. Снова ставлю на ноги уже у машины. Тяжело дышу, глядя на прищурившуюся прелесть, вот только ни хрена не от тяжести, своё не тянет. Чувствую, как к запаху алкоголя примешивается мужской парфюм. Зверею весь и разом. И держусь уже на одном только понимании, что Машенька не в адеквате. – Мне… плохо. Она стоит, прислонившись к крылу машины, прикрыв глаза и схватив меня за рукав. Уже несчастная, растерянно потирающая лоб и пошатывающаяся на месте. – Завтра будет ещё хуже, – обещаю со вздохом и помогаю сесть в машину. Какое там сопротивление, Машенька всю дорогу старательно смотрит в окно и глубоко дышит, подозреваю, что по счёту, прямо через опущенное стекло. И, не дожидаясь просьбы, с трудом нашаривает в сумке ключ и открывает ворота, когда мы оказываемся у её дома. – Я сама! – со стоном Машенька отталкивает мои руки, выходя из машины. – Можешь ехать куда хочешь… Хоть в Сибирь свою! – Без тебя там нечего делать. – Признаюсь в маленькое ушко. Не потому, что пристаю, просто некоторые на ногах не держаться, и приходится ловить, хотя поднять себя на руки моя сладкая девочка больше не даёт. Гордость, ага. И большой вопрос кому из нас после всех её выходок стоит злиться, но куда там… Всё, что я могу – дышать через раз, иначе кажется, что, после долгого воздержания, получится передоз до коматоза. Пользуясь тем, что как бы помогаю, я крепко прижимаю несопротивляющуюся и, хочется верить, что слегка протрезвевшую, Машеньку к себе. Поддерживаю её, пока она ковыряет ключом замок, и не даю растянуться в собственном коридоре. – Уйди! – на выдохе, прикрыв глаза и приклеившись спиной к стене коридора. – Давай раздеваться, трезвая моя, – весело хмыкнув, качаю я головой. – Не давай, – протестующе отталкивает она мои руки. – Не давай, – разрешаю я ей. – Ножку подними? – Зачем? – Затем, что в кроватку в сапогах не пускают. Всё вот это недельное поганое нечто вдруг отпускает, и становится так хорошо, что хоть пой. И Машенька прочувствовала бы на себе всю силу моего «скучаю», если бы не её нестояние. – Это ты во всём виноват! – У моей прелести полный расфокус, ну и ладно. Главное, что позвонила она при этом мне. – Если бы не ты, я была бы счастлива! – И чем я помешал твоему счастью? – хмыкаю, стянув с неё второй сапог и придержав покачнувшуюся Машеньку. Оценив её, коридор и предположительное расстояние до спальни, подхватываю несчастливую свою на руки и несу по месту пребывания. – Всем! – Устроив голову на моём плече, выдыхает она. – Кто тебя просил обнимать меня при Артуре? – устало и обиженно. – Теперь эти идиоты на меня спорят! Это кто там такой умный? – Радость моя, они не идиоты. – Аккуратно укладывая её на кровать. – Они смертники. – Не твоя! – раздражённо прищуривается Маша, схватив меня за рукав. – Без тебя я была бы с Артуром, а ты… Бесит! – Что я, Машенька? – Сняв с неё пальто и отбросив его в сторону. – Кто из нас участвовал в идиотском споре? Кто приглашал на чай? Кто согласился со мной ехать? – В каждом слове всё больше рыка и меньше тормозов. – Кто, грёбаный ты случай, тупо сбежал?! Трусливо, молча и без объяснений!