Стоять, зорька! Прикрыв глаза, я делаю глубокий вдох, слыша скрип собственных челюстей. – Ты виноват! – Глазищи зло сверкают, и я перехватываю её кулак на полпути к своей груди. – Во всём ты! Это ты притащил меня в свою Сибирь! Ты показал, как может быть! Ты!.. Держаться больше нету сил. Никаких Резко и вряд ли приятно схватив свою прелесть за шею, я впечатываю её в себя. Целуя зло, яростно, так, чтобы эта самая логичная поняла, что без неё мне проще сдохнуть. До обречённого стона, до дрожи, до понимания, что всё, кончился ты, старпёр, на этой девочке весь и сразу. От неё всё ещё пахнет алкоголем и чужим мужиком, от чего зверею ещё больше, но отпускаю, стоит ей упереться ладошками мне в грудь. – Уйди! – В широко раскрытых глазищах слёзы, и Машенька едва сдерживается. – Не хочу тебя больше видеть! Никогда! – Что, с Велисовым так не получилось? Её пощёчина бьёт не так, как меня мои же слова. То есть я прав, этим вечером зажигала Машенька именно с этим самоубийцей. Так зажигала, что сама едва не сгорела напрочь, но не смогла. По глазам видно, что не смогла так же, как не могу я. Никак. Ни с кем. И весь едкий, разъедающий кислотой, смысл собственного вопроса убивает на хрен остатки мозгов. С другой стороны, что ещё взять с напрочь влюблённого кретина… – Прости. – Последним, отчаянным жестом взъерошить волосы. – Меньше всего я хочу тебя обижать, Маш… И надломиться, увидев первую, скатившуюся по щеке, слезинку. Первую – из-за меня. – Я хочу о тебе заботиться. Целовать хочу. Хочу знать, что с тобой всё хорошо. Хочу иметь право тебя любить, – прямо глядя ей в глаза. – Но ты сбегаешь, молчишь, игнорируешь и не хочешь. Тяжёлый вздох отдаётся ноющей болью в груди. – Смешно. – Вообще ни разу. – Я даже все отцовские документы подписал, только чтобы он не трогал ни тебя, ни меня, и всё равно не помогло. Усмехнувшись, я собираюсь встать… и не верю, когда чувствую, что не могу. – Что ты сделал?! – Маша неверяще распахивает глаза, удерживая меня за рукав. – Тогда, в больнице, – хрипло начинаю я и откашливаюсь. – Мы договорились на отсрочку в год, и что он не станет лезть в наши отношения. И что не будет пытаться тебя отчислить. – Отчислить меня? – Вопрос звучит странно, слишком в сложившейся ситуации. – Маш… – Зачем ты это сделал? – Тряхнув головой и как-то разом протрезвев, она придвигается ближе, заглядывая мне в глаза. – Зачем подписал? Ты ведь не хотел, и меня привёз только чтобы откосить… – Потому что я тебя люблю, – перебиваю её на полуслове. – С того самого твоего дурацкого спора. Молчание иногда убивает лучше любых слов. Особенно такое, с опущенным взглядом, но… – И пылесоса? – фыркает вдруг Маша, поднимая глаза. – И пылесоса. Такой ей невозможно не улыбнуться в ответ. И что-то внутри оттаивает, позволяя вздохнуть. – Тогда у меня для тебя две новости, – она снова прикусывает губу. – Плохая и хорошая? Всё, что угодно, лишь бы сохранить хотя бы намёк на то, что моё признание ей не поперёк горла. А Машенька задумывается, украдкой глядя на меня. Снова вздыхает, меняя позу, и в одно мгновение оказывается сидящей у меня на коленях. Парализуя самим фактом содеянного. – Плохая и очень плохая, – выдыхает она мне в губы. Самый сладкий десерт… Мой? Пока мозг ещё только просчитывается варианты, ладони по-хозяйски ложатся на тонкую талию, поднимаются выше, до груди. Нос втягивает знакомый до помешательства цветочный аромат. Тело чувствует Машенькину тяжесть и наливается таким предвкушением, что мышцы забиваются все и разом. – Ма-аша!.. – на обречённом выдохе. Прижимая её ближе, вжимая в себя до ноликов перед глазами. Как никогда отчётливо понимая, что моя прелесть только шире разводит ножки, ногтями впиваясь мне в шею и прогибаясь в пояснице. – Я чуть не переспала с Велисовым. Самое время, конечно, для таких признаний. Фыркнув, я касаюсь губами гладкого прохладного плеча. – Сладкая, за что ты ему так мстишь? И бешенство будет, чуть попозже, когда я хотя бы на треть утолю собственный голод и хренову недельную тоску на грани подыхания. – Не жить придурку, – признаюсь честно, мечтая снять с неё все лишние тряпки. Даже такие кружевные и соблазнительные. И Машенька понимает, что я не шучу, но… – Не сдать точно! – охрипшим напрочь голосом корректирую планы, после того, как она чувствительно прикусывает мою шею, чтобы потом ни разу не извинительно пройти языком по следам от зубов. – Ты же добрый… – Жарким шёпотом на ухо. – Я, радость моя, после твоих выходок убийственный. – Одной рукой зафиксировав её затылок, другой спину и глядя прямо в глаза. – Добрая у нас ты… была, пока не начала всю эту жесть. – Я хотела как лучше. – Искренне, откровенно и напрочь трезво. С силой сжав челюсти, я расслабляюсь. Плевать, на всё плевать, когда Машенька ведёт себя вот так. Значит, всё наладится. Как-нибудь, но стопроцентно. – Верю. А это была плохая или очень плохая новость? Резонный вопрос, потому что, если это плохая, то очень плохая гарантированно доведёт меня до чьего-нибудь убийства. – Решай сам. – Пожимает плечами Машенька и сильно прогибается в пояснице. Пах, на который приходится основной удар от этой диверсии, в восторге. Как и всё остальное, кроме, разве что мозга, который от таких потрясений тупо в отключке. – Вторая новость – мы едем к твоим родителям на Новый год. Прелюдия слегка притормаживается, контуженная такими заявлениями. Я, честно, могу понять всех участников событий недельной давности. Всех, кроме Машеньки, которая рвётся туда, откуда в наглую сбежала. – Но мне нужна твоя помощь. Враз став серьёзной, доводя меня до коматоза своими поступками, она совершенно спокойно встаёт с меня и садится рядом. – Я не знаю, как называется то, что происходит. – Повернувшись ко мне, она прикусывает губу. – Потому что мне нравится, как ты ведёшь лекции. – Радость моя… – взбешённо, но прелесть не подаёт и вида. – Мне нравится твоя уверенность. Я не испытываю такого удовольствия от поцелуев с другими. – Прибью Велисова на хрен. – Я… У меня всё дрожит здесь. – Машенька берёт мою руку и прикладывает к собственной груди. – И здесь. – Скользит ей же до живота, не понимая, насколько Штирлиц близок к провалу. – А ещё меня бесит твоя бывшая, – продолжает она, оставляя мою ладонь чувствовать, как напрягается её живот. Глупая, мальчишеская надежда отбивает речь. – Мало? – деланно наивно интересуются мои тридцать три несчастья и придвигаются вплотную. – Ещё сходит с ума… здесь. – Положив на сердце уже свою руку, и светло улыбаясь. – И, вообще, везде, – а это уже на ухо, касаясь его губами. Два удара сердца мне хватает, чтобы взять себя в руки. Насколько возможно. – Что со мной, доктор? – Машенька играет в испуганную пациентку, не зная, что всё. Финиш. Несколько коротких мгновений и вот она, вся подо мной. Весёлая, с искрящимся взглядом и намёком в, обнявших меня за шею, руках. – Я, Маш, не Велисова прибью, а тебя. – Нависая над ни разу не испуганной прелестью. – Смешно? – Очень! – Приподнявшись, выдыхает она мне в губы. Касается груди, шеи, спускается по плечам, стягивая с меня куртку. Это я так оставаться не планировал, не стал раздеваться. – А теперь, сладкая, послушай внимательно. И имей в виду, что твои несогласованные возлияния не станут оправданием. – Несогласованные с кем? – фыркает она, нежными пальчиками скользя по моему животу. Под футболкой. – Маша! – шипя сквозь зубы и стиснув её ладони. Так. Раз, два, три, четыре, пять, прихожу в себя опять. – Если я сейчас остаюсь, то всё, радость моя. Карт-бланш, шантаж, абьюз – называй, как хочешь, но ты – моя. – Право собственности оформлять будем? – с тихим смешком интересуется эта прелесть, которая временно чудовище.