– Нет! Хватит с меня. Я как болван, наговорил ей про любовь, семью. Да я никогда не чувствовал себя так, как сейчас. Просто дебил, – фыркает он. – Если это любовь, она поймёт это только в разлуке. Только при сравнении жизни до и после твоего отъезда. И если она вернётся… неважно, через неделю, месяц, даже года. И ты будешь свободен, настоящие чувства вернутся, они не забываются, то прости её и прими. А сейчас у тебя один вариант – отвлечься, – убедительно произношу я, и он поднимает голову прищуриваясь. – Я уже отвлёкся, да так отвлёкся, что тебе досталось, – мрачно отвечает он, плюхаясь на стул. – Ты был не виноват. Это моё дело, забудь. И со мной уже всё хорошо, – заверяю я его. – Это я оставлю без комментариев, – хмыкает он. – А ты? Что будешь делать ты? И где он? – Не знаю, – шепчу я, качая головой. – Понятия не имею, что сейчас делает и думает он. И я тоже взяла тайм-аут. Он нужен мне, чтобы расставить все мысли в голове, подумать… – Поплакать и снова вернуться к нему. Не надоело? – Добавляет он, делая жест в воздухе рукой, означающий «знаю, знаю, проходили». – Я не знаю, Марк. Просто не знаю. Всё было хорошо, но что-то пошло не так. Я слишком напористо, слишком… наверное, обидела его своими словами, полезла не туда… – Мишель, да брось. Слишком ты дура. А он что, старичок-одуванчик, обиделся и рассыпался? Он даже не удержал тебя, даже не попытался. – Господи, прекрати давить на больную мозоль! – Возмущённо говорю я, вставая. – Мне и так тошно, не делай ещё отвратительней этот день. Думаешь, мне это приятно? Ни хрена! Я тоже устала от всего. Я хочу тоже спокойствия, но пока оно не дано нам. Пока я не готова к нему. Я не знаю его, и вряд ли мне удастся узнать о нём в ближайшее время. Я не знаю, что я буду делать. Я не знаю, где я буду жить. Хоть наличность есть, уже спасибо за мою предусмотрительность. Я не знаю, чего ждать от этого дня и боюсь загадывать. Потому что я вечно ошибаюсь, достало уже. Я лелею надежды, а они рушатся моментально. Я мечтаю, и это тоже летит к чертям. Я ничего не хочу, кроме как, немного тишины и… просто тишины от всего. У меня везде проблемы, ничего не умею, не научилась сохранять в своих руках. У меня нет семьи, нет его, а я уже скучаю. Мне больно, внутри больно так громко, что это оглушает меня, и я не могу дышать. Думаешь, я хочу этого? Нет, я просто оступилась, сделала неверный шаг, но его не изменить. Мне остаётся только ждать. Верить в то, что я не сошла с ума и не придумала его чувства к себе. А если же я его больше не увижу, то я не знаю… не хочу думать. Не могу даже позволить себе идти в этом ходе мыслей. Перевожу дыхание от своей пылкой речи, и устало смотрю на парня, шокированного моим выпадом. – Прости, я переживаю за тебя. И хочу, чтобы у тебя всё получилось. Правда, хочу, Мишель, – говорит Марк, вставая со стула и подходя ко мне. – Хочешь, обнимашки? Амалии всегда помогает. Он расставляет руки, а я смеюсь сейчас искренне и, кивая, падаю в его объятья. – Всё будет хорошо в любом случае, детка. Это вот такая дрянная жизнь у нас, любить не тех, кого мы достойны. Но поверь, я видел то, что он чувствует. И я видел любовь к тебе, правда, какую-то странную. Но любовь. Наверное, правильно, всегда нужно время, чтобы успокоиться, пережить кризис и вернуться с новыми силами и мыслями. И он уже понял, как плохо без тебя, только вот мы, мужские отродья, тупые и гордые. Мы боимся всего этого, как медведи в свете фар. Время самое сложное, и это надо принять, – говорит он, поглаживая меня по спине, затем целуя в висок. – Ты замечательная, умная и сильная девушка, Мишель. И когда-нибудь, когда я остыну от Камилл, я обещаю приударить за тобой, если этот остолоп не поймёт, какое чудо он теряет. Поднимаю голову с его плеча, а глаза от этих слов поддержки наполняются слезами. Вот это я хотела услышать от мамы, от своей семьи. Что вопреки всему мы живём и двигаемся дальше, и что будет, то будет, и я справлюсь. – Спасибо тебе, – я целую его в щёку и отстраняюсь. – Спасибо за всё. – Какие планы? У меня нудная работа, хотя мне нравится. Сидишь, растишь пузо и печатаешь, мечта, а не работа, – улыбается он. – Да всё нормально с твоим телом. Хочу заехать к отцу, узнать, как он чувствует себя. Затем поеду на занятия, а дальше… – вздыхая, провожу рукой по волосам. – А дальше я всегда здесь и с радостью предоставлю свою жилплощадь и плечо-платочек для тебя, – нежно предлагает Марк, и я не могу не улыбнуться его доброте. – Спасибо, я подумаю. Но сегодня хочу девчачью компанию, может быть, пойдём в бар, и я напьюсь, – пожимаю плечами. – Вот разве честно? Раз я не девочка, то со мной нельзя в бар? Я даже угощу тебя, потом подержу волосы, пока тебя будет рвать. А потом, может быть, если сам не облюю всё вокруг, даже воды поставлю на пол, – наигранно обиженно говорит он. – Марк, да ну тебя, – смеясь, я разворачиваюсь и иду к двери, где лежит мой рюкзак. – Но я на связи, захлопни просто дверь, – кричит он мне в спину. – О’кей, до встречи, – бросаю я через плечо и подхватываю свои вещи, делая так, как он сказал. Как только за мной закрывается дверь, то всё лёгкое настроение, которое появляется рядом с Марком, моментально спадает, и меня бросает в яму страха и нежелания даже двигаться. Но я делаю шаг, а затем ещё. И ведь душа должна была немного успокоиться, всё уже случилось, на что намекала моя интуиция. Но нет… грудь продолжает неприятно давить, и я уже опасаюсь, что у меня что-то с сердцем, какой-то диагноз. Неприятно. И я кривлюсь от своих ощущений, забираясь в машину. Очень сложно жить в неведении, ждать чуда и верить в него. И сложность состоит в том, что ты с точностью можешь сказать, что этот мужчина для тебя намного важнее, чем кто-либо. Всё что с ним связано для тебя проходит острее и болезненнее. Ничего и никто этого не изменит, так будет всегда. Мне не требуется разлука, чтобы понять свои чувства. Ещё вчера меня изнутри скрутила тугая верёвка из тоски и желания вернуться самой. И я даже встала, собрала рюкзак, но потом поняла, что не держу своё слово. Ник всегда давал мне выбор: уйти или остаться. И я была свободна в своих действиях, только вот когда даёшь свободу мужчине, которого ты любишь всем сердцем, и от которого будет стонать душа, ты узнаёшь, что означает отчаяние. Почему всегда так бывает: женщины намного глубже переносят разлуку, чем мужчины? Потому что последние не умеют любить? Или же любили слишком часто? Нет. Они просто скрывают от самих себя правду, которая лежит на поверхности. Они все садисты, наслаждающиеся нашими мучениями. Или же мазохисты душевные, терзающие себя изнутри и не понимающие, что есть счастье. И это больнее всего, что мы, женщины, будем дарить им эти чувства, потому что иначе мы не умеем любить. Заглушаю мотор у госпиталя, не понимая, зачем, вообще, сюда приехала? Ведь уже решила, что я тут лишняя. Только вот ещё вчера я не знала, что лишняя везде. Скатываюсь с водительского кресла, неуверенно блокируя машину, и плетусь к главному входу. Когда я стала так зависима от мужчин? Если нет Ника, то мне нужен отец. И я не понимаю, почему это происходит со мной. Я нуждаюсь в совете, в чётком указании дороги, потому что сама ни черта больше не вижу впереди, кроме густого и непроглядного тумана. Мне нужен координатор, мне нужен Ник. С ним я могу многое, а без него ничего не представляю. Мне выдают халат и бахилы, и я прохожу по знакомому белому коридору, останавливаясь у палаты. Оттуда доносится приглушённый звук новостного канала, и я делаю шаг назад. Зачем я приехала? Зачем? Не могу понять себя, но мной ведёт кто-то. Моя рука ложится на ручку двери и опускает её вниз с характерным щелчком. Я на секунду замираю, собираясь с силами или же не давая себе бежать, как трусихе, и вхожу в палату. Отец поднимает голову с подушки, удивлённо смотря на меня, как и я на него. По нему видно, что все эти капельницы, трубки в его теле истощили его. Под глазами залегли тёмные круги, а глаза потеряли жизненный цвет, кожа приобрела неприятный желтоватый оттенок, а лицо отекло. – Мишель, – потрескавшимися губами шепчет он. – Здравствуй, папа. Я пришла, чтобы узнать, как ты себя чувствуешь? – Сглотнув, спрашиваю, продолжая стоять у двери и не имея сил сделать шаг к нему. – Отвратительно, словно в меня не вливают витамины, а выкачивают жизнь, – он приподнимает уголок губ, и я усмехаюсь от его фразы. – Хорошо… наверное, так и должно быть, – говоря, перевожу взгляд на окно, за которым всё так серо, как и в палате. – Доченька, подойди ко мне, присядь. Я думаю, что должен объясниться. Я… – Нет, не хочу этого слушать. Нет, – перебиваю его, резко разворачиваясь и хватаясь за ручку, чтобы сбежать. Дура, не надо было ехать сюда. – Почему ты не дашь и мне шанс объяснить причины своего поведения? Почему он стал для тебя таким драгоценным, и ты готова прощать только его, а другие перестали быть для тебя людьми? – Слышу полный горечи голос отца, и это останавливает меня. – Потому что вы все были против него, – шепчу я. – Да, против него, дорогая, но не против тебя. Когда у меня случился приступ, первое о чём я подумал, что умираю. А второе, что оставляю тебя одну. Одну с ним, и у меня не хватило времени найти для тебя хорошего мужчину, который будет всегда защищать тебя. Я не успел, и мне стало страшно, хотелось бороться, лишь бы ещё немного дали времени, чтобы я всё сделал. Мишель, я прошу тебя, поговори со мной, выслушай меня. – Хорошо, – киваю я, разворачиваясь и подходя к койке. – Только не оскорбляй его. – Постараюсь, – хмыкает отец, нажимая на пульт и выключая телевизор. Пододвигая стул, сажусь на него, нервно сжимая руки в замок. – Я слушаю, – произношу я, и отец моргает, концентрируя взгляд на мне. – Сначала, – его рука с капельницей на внешней стороне тянется ко мне, но я отшатываюсь от неё, подаваясь назад. Опустив взгляд из-за слёз, скопившихся в глазах отца, я чувствую себя гадко, но пока… не могу позволить ему трогать меня. Мне больно, сейчас я открыта для нападения, я слаба без Ника, и более чувствительная, чем раньше. – Прости меня, доченька. Прости, что, вообще, поднял на тебя руку, что толкнул, что вот так всё вышло. Я даже не помню, как это произошло. Но меня трясло от злости и от отчаяния, что ты уходишь от меня. Ты моё сокровище, кроме тебя, у меня никого нет. Я любил тебя всю жизнь, работал ради тебя, чтобы ты никогда не знала, каково это – предавать, обманывать и даже мошенничать. Я много делал в жизни ужасных вещей, но всё это было ради тебя, ради твоего будущего. И я не мог остановиться, понимаешь? Просто не мог. А когда я услышал слова про любовь, про честность, про преданность, обращённые к Холду, а не ко мне, то у меня, наверное, помутился рассудок. – Это всё началось раньше. Ника не было, когда мне было шестнадцать, и ты заставил меня встречаться с Теренсом, а в четырнадцать я участвовала в домашнем показе мод, чтобы мужики, сидящие у нас, могли дома дрочить на ребёнка. Его не было, когда ты то и дело всем рассказывал какие языки я знаю, что умею, чем увлекаюсь, какой у меня характер. Твой рассудок помутился раньше, и это никак не было связано с Николасом Холдом. Это был ты, – отрезаю я, и от вскипевших внутри воспоминаний я вскакиваю, затем снова сажусь. – Я не думал, что Теренс и правда мог быть наркоманом. У них же есть определённые зрительные отличия, а у него не было, – отвечает он на мои обвинения. – Потому что с вами он встречался, всегда приняв дозу. У него были расширены зрачки, мокрые ладони, он много пил воды. Но вы всё это списывали на нервы, вот они и были подтверждением моих слов. Проще было обвинить меня в обмане, чем поверить. Ведь никому проблемы не были нужны, а тем более тебе. Его родители только пригласили вас прокатиться на своей круизной яхте по Средиземноморью. Вы никогда не думали о своих детях, поэтому не надо распинаться и говорить тут о любви, – огрызаюсь я. – Но это прошлое, Мишель. Ведь я сделал всё, чтобы никто больше не мог тебе навредить. Я отдал сумасшедшие деньги за уничтожение доказательств и твоей причастности, – оправдывается он. – Они обманули тебя, – качаю я головой. – Что? – Они взяли деньги и обманули тебя. Мне Ник сказал, потому что он проверил это дело, и это он нашёл каждого из той истории и наказал, как и уничтожил улики. А тебя просто надули, – усмехаюсь я. – Господи, о Господи, он и об этом знает, – отец издаёт слабый стон, хватаясь рукой за сердце. И я подскакиваю, страх внутри и моя причастность к новой смерти, к смерти отца заставляет меня простить моментально всё, что было, и я кладу руку на его ладонь. Он поднимает голову, с блестящими глазами от слёз, и я поджимаю губы, не давая себе расплакаться. – Родная моя, девочка моя, это его… он поступает. Зачем? Зачем же ты сама выкопала себе яму? Я думал, что ты не расскажешь ему. Как сильно он запустил в тебя свои когти, Мишель? Доченька, он сохранит это. Всё, что он делает для тебя, он вскоре пустит против тебя, – быстро шепчет отец, и я отрываю свою руку, отшатываясь от него и его слов. – Что ты несёшь? – С отвращением кривлюсь я, понимая, что его никогда не изменить. – Он помог нам, он… – Нет же, сядь и послушай. Ещё пару месяцев назад я был бы счастлив, если бы ты была с ним. Я был бы только за, даже если взять во внимание то, что не он владелец корпорации. Но по словам людей, он был богат. В Оттаве я познакомился с одним человеком, и я упомянул о Холде. Он предложил мне встретиться в более спокойном и тихом месте, обещал рассказать про него. И я согласился, – говорит папа, а я медленно опускаюсь на стул рядом с ним. – Так вот… – он вздыхает и закрывает глаза. – Тебе плохо? Может быть, воды? – Предлагаю я, и он отрицательно мотает головой, откидываясь на подушку. – Я узнал. Но то, что я узнал… я был в шоке. Я испугался и обрадовался тому, что он, как мне показалось, в тот момент не заинтересован в тебе. Я молился, чтобы это было так, – продолжает он, приоткрыв немного глаза. – А что тебе рассказали? Ведь это мог быть обман, папа. Николаса Холда многие ненавидят из-за зависти, из-за его силы, из-за стиля жизни. – Это был, к сожалению, не обман, доченька, – качает он головой. – Тогда я хотела бы послушать, – уверенно говорю я. – Ты поймёшь почему я так веду… вёл себя, отчего был таким ужасным. Это всё страх за своего ребёнка. Это… – Папа, переходи к делу, у меня занятия ещё. И мне нельзя опаздывать, – нетерпеливо перебиваю я его. – Николас Холд до сих пор состоит в числе крупных дилеров по распространению наркотиков, особенно синтетических. Я видел документы, которые подтверждают это. Там была его подпись о товаре, отправленном в Южную Америку. И суммы, которые он получает за это. Райли Вуд бывший наркоман, которому помог Холд, но помог не так, как ты уже представила. Вуд до сих пор сидит на лёгких наркотиках вроде кокаина. И Холд его снабжает, поэтому Вуд держится за него. Он зависим от него. Если это всплывёт, это будет скандал, это будет бомба. – Какой бред! – Возмущаюсь я. – Тебя обманули, папа. Это ложь. Я знаю, что… нет, он не состоит нигде. Он просто работает на Вуда, вот и всё. Никаких наркотиков. Я ведь знаю больше, я жила с ним. И я бы уловила это, уже проходила. – Мишель, он хитрый, он скользкий, он отвратительный тип. Его мать была проституткой… – Даже не смей, – зло перебиваю я его. – Не смей Эмбер обзывать! Она прекрасная женщина!