Потому и отправилась. Как устоять перед культом своего имени? Ради него улетишь к звездам в другую галактику, не то что в Мехико. Своей гибелью Соледад избавила от заслуженного наказания как минимум шесть тысяч преступников, мужчин, женщин и детей-подростков. Мужчины и женщины постареют, станут сентиментальными и немощными, дети-подростки вырастут и из волчат превратятся в волков; вспомнит ли кто-нибудь из них о последних минутах жизни Санта-Муэрте и о том, что они сотворили с ней? Или все вернется на круги своя и Конфеты цветы сигареты и ювелирный лом галетное печенье будут нести не земному, из крови и плоти, воплощению Санта-Муэрте, а деревянной или пластиковой кукле в человеческий рост, с черепом вместо лица (что несколько не соответствует реальному положению вещей, череп Соледад был обтянут кожей, как и у любого другого живого существа). Кукла может щеголять в одеяниях, взятых напрокат у настоящей Божьей Матери, а может предстать в образе владелицы борделя или мотоциклистки в серебряном трико. Тридцать три различные копии этой куклы (потрафляющие самым разнообразным вкусам населения) рассредоточатся по Мехико и окрестным штатам; некоторые из них переберутся в соседние страны, а одна обязательно пересечет океан и утвердится в родном Городе Габриеля. Нельзя думать о людях плохо, хоть они и преступники. Они конечно же никогда не забудут о Санта-Муэрте — не деревянной, а живой и теплой. Каждый, до скончания века, сохранит маленькую ее частицу, захваченную с боем: волос, зуб, кусочек кожи, крупица песка из почек, обломок кости. Все это будет спрятано в медальонах, вправлено в перстни из золота и серебра, все это будет храниться в деревянных ящичках, похожих на хьюмидоры, только размером поменьше. Все это будет завернуто в чистые холщовые тряпочки, кисеты, кожаные кошельки. Все это будет рассовано по табакеркам и музыкальным шкатулкам, по жестяным коробкам из-под леденцов и чая. «Амулет» — именно такое название получат существующие автономно волосы, зубы, кусочки кожи и обломки костей. С течением жизни сентиментальные мужчины и женщины умрут, а у волков народятся волчата — и амулеты перейдут к ним. Заступничества Санта-Муэрте больше не понадобятся, эту роль и возьмут на себя амулеты. То, что прилагается к амулетам: слухи об их невиданной силе и о том, что их обладатель всегда сможет выйти сухим из воды; любое совершенное им бесчинство останется безнаказанным, а преступление, каким бы тяжким оно ни было, не будет замечено. И это уже не только слухи-птицы и слухи-змеи; перечень живых существ, их олицетворяющих, расширится до невозможности и включит в себя таких экзотических особей, как тапир, вомбат, бандикут и ящерица-гологлаз. Что же касается слухов — природных явлений, то и они пополнятся тоже: к воде и огню прибавятся пар и лед, так что следующее земное воплощение Санта-Муэрте возобладает еще большей властью над людьми, чем предыдущее. Быть может, именно ему поверит Птицелов — если окажется поблизости, в бедных кварталах Мехико или каких-нибудь других кварталах, где преобладает католицизм, причудливо смешанный с традиционными местными верованиями; где позвякивает мелочь, где пахнет нечистотами и цветами, нечистотами и шоколадом, нечистотами и сигаретным дымом?… О чем бы ни размышлял Габриель, он все равно возвращается к Птицелову, вот проклятье!.. Все из-за времени года. Мысли о Птицелове всегда сезонны, подобно сезону муссонов, сезону песчаных бурь или сезону дождей. Сейчас дело идет к зиме, только эксцентричная Фэл могла выбрать это время для пляжного отдыха в Португалии. …— Про мертвых мне известно немного, — говорит Фэл. — Мой отец и твой брат, — подсказывает Габриель. — Да. Но будь он жив, мы бы познакомились еще не скоро. — Это правда. — Мы бы вообще могли не познакомиться… От одной этой мысли они синхронно вздрагивают, а Фэл, как слабая женщина, еще и закрывает руками лицо. — Не говори так, Фэл! — Молчу, молчу. Фэл совсем не хочется молчать, а хочется предположить невозможное, риска в этом немного: не больше, чем дернуть кошку за усы: — Нет, правда, если бы мы не познакомились, чтобы я делала? Кому бы писала письма? — Своему дирижеру, когда он на гастролях. — Еще чего! — Как насчет скульптора? — Скульптора всегда можно найти в радиусе полутора километров от меня, он почти не выходит из мастерской. — Разве он не устраивает выставок в крупных культурных центрах? — Что-то не припомню такого. — Как же, Фэл! А участие в прошлом венецианском биеннале? А выставка современного искусства в Зальцбурге? И еще одна — в Буэнос-Айресе. Он даже летал туда, хотя ты писала, что он до смерти боится самолетов. — Как и любого другого средства передвижения, кроме машины времени, — смеясь, подхватывает Фэл. — А машины времени он не боится только потому… — …что она еще не изобретена, — смеясь, подхватывает Габриель. — Все точно. — Но про Зальцбург и Буэнос-Айрес я не помню. — Ты писала об этом. — Все равно не помню… — Достаточно того, что помню я. — Значит, так оно и есть. Так оно и было. С тобой ни одна деталь не потеряется, я могу не переживать. Так оно и есть, так было — всегда. Документальные свидетельства жизни Фэл — ее письма — всегда у Габриеля под рукой. Они подробны, многословны и многослойны; полны историй о похождениях нескольких десятков постоянных персонажей и нескольких сотен эпизодических, появляющихся в одном абзаце и тут же исчезающих. В них запротоколированы смены настроений и смены сезонов, и всегда можно узнать, какой была погода в день двадцать пятого июля того или иного года — дождь, солнце, переменная облачность — или на местность, в которой проживает Фэл, обрушилось грандиозное наводнение, подвалы и первые этажи домов оказались затопленными; больше всего пострадала мастерская скульптора, некоторые глиняные копии и заготовки будущих работ пришлось поднимать наверх на руках. Информации — поэтической, философской и просто бытовой — очень много, немудрено, что она периодически выпадает из памяти Фэл. В письмах Габриеля присутствует все то же самое, с поправкой на пол, возраст, увлечения, географию, экономику, общий интеллектуальный уровень; с поправкой на большой, шумный и безалаберный южный Город у моря, наводнения ему не грозят. Разве что — туристические приливы и отливы, не подчиняющиеся фазам Луны. Габриель — такой же обстоятельный человек, как и тетка. В письмах к Фэл он тщательно фиксирует всю правду о себе. Но чаще — ложь, гораздо более обаятельную, чем правда. Между правдой и ложью намного больше точек соприкосновения, чем кажется на первый взгляд. Главное же сходство состоит в следующем: и ложь, и правда забываются с одинаковой скоростью. Если они произнесены. Если речь идет о письменной фиксации — ни то, ни другое не забудется. Когда не станет Габриеля и не станет Фэл, об их жизни можно будет судить по строкам писем. Лживым габриелевским и правдивым — его тетки, ведь Фэл никогда не врет. Ложь Габриеля — это целая вселенная, равнозначная правдивой вселенной Фэл, и между ними не стоит искать точек соприкосновения. Между ними изначально стоит знак равенства. Когда не станет Габриеля и не станет Фэл, кто сунет нос в их переписку — чтобы безоглядно поверить лжи и остаться равнодушным к правде? Не исключено, что никто. Не исключено, что их просто сожгут или отправят на переработку: из тонны исписанной бумаги получится несколько стопок чистой. И уже другие люди будут фиксировать свою жизнь — настоящую или придуманную; но, скорее всего, они используют бумагу в гораздо более мирных целях: для записи кулинарных рецептов для записи номеров телефонов для записи перечня продуктов, которые надо купить в магазине для посланий младшим членам семьи; послания крепятся магнитами на холодильник для изготовления фигурок-оригами: носорог, журавлик, лягушонок для того чтобы расписать перьевую ручку для того чтобы расписать пульку в преферанс для того чтобы нарисовать кошку — хорошую знакомую Фэл, мать большого кошачьего семейства, или какую-то другую; и с чего это Габриель взял, что Фэл никогда не врет? Из писем. Мужская ложь может быть связана с чем угодно, женская же — исключительно с мужчинами и вещами, касающимися мужчин. Если бы Фэл врала, она бы принялась описывать свои бурные романы с фотографом и репортером, и уж тем более — со скульптором, который изваял из нее Марианну во фригийском колпаке. Здесь все чисто, бюст действительно имеется в наличии, ведь Габриель видел снимки. Ничьих других снимков Фэл ему не посылала. Но это не значит, что этих снимков не существует вообще. То же — с мужчинами. Они, несомненно, присутствуют в жизни правдивой Фэл — как друзья. — …и с тобой ни одна деталь не потеряется, — Габриель возвращает Фэл ее же фразу. — Точно! Мы можем быть спокойны относительно друг друга. Я — хранительница твоей жизни, а ты — хранитель моей. Разве это не прекрасно? — Это просто замечательно.