Вся добыча, как правило, достается Кинтеро (при молчаливом попустительстве остальных) — и зачем, в таком случае, ему постоянно нужны деньги на сигареты?… Ситуация проясняется в тот момент, когда Габриель и малыш Осито наблюдают за окном кухни в крошечном ресторанчике: окно приоткрыто, к нему приставлен стол с разделочными досками, а на столе стоит черная матерчатая сумка кого-то из обслуги. — Америка, — говорит Осито, не сводя круглых глаз с сумки. — Мы хотим уехать в Америку. — Кто это — «мы»? — Я и Кинтеро. А еще Мончо и Начо. Америка, надо же!.. Габриель никогда не думал об Америке, хотя знает, что она существует и что она очень далеко. Много дальше, чем Северный полюс, на котором живут пингвины. Добраться до Америки — все равно что слетать на Луну, а на Луну летали лишь единицы. И то — это были взрослые, хорошо подготовленные люди. Осито и Кинтеро, а также Мончо и Начо чрезмерно обольщаются на свой счет. — И каким образом вы доберетесь до Америки? — Сядем на пароход, — тут же следует ответ. — В порту полно пароходов, и все они плывут в Америку. — Так-таки и все? — Конечно. Куда же еще плыть пароходам, как не в Америку? Габриель мог бы поспорить с невежественным медвежонком, но, как обычно, предпочитает согласиться. — И что же вы будете делать в Америке? — Грабить банки. — Осито расплывается в мечтательной улыбке. — Что же еще делать в Америке, как не грабить банки? В Америке полно денег, а значит — полно банков… — И вы будете их грабить? — Будем, не сомневайся. А еще в Америке есть ковбои и индейцы, хорошо бы задружиться и с ними. Они подарят нам лук и стрелы и еще ружье… — Чтобы грабить банки? — Ну-у… да. — Одного ружья маловато. Малыш Осито куксится в недовольной гримасе: судя по всему, «ковбои и индейцы» — его собственная, персональная мечта, не до конца продуманная в силу возраста. Габриелю не составило бы труда посмеяться над ней и разбить ее в пух и прах, но он не делает этого. Он помнит, чем обязан малышу. — …Еще у нас будут автоматы, вот так! — Автоматы — совсем другое дело. — А еще — черные костюмы и белые шляпы. — Потрясно. — Мы будем пить виски. — Ух, ты! Действительно, «ух, ты!», но при этом — ни слова про сигары. А ведь Габриель видел с десяток американских фильмов, где фигурировали черные костюмы, и белые шляпы, и автоматы, и виски. Сигары там тоже были, едва ли не в каждом кадре. Должно быть, те же фильмы видел и Кинтеро и, как мог, пересказал их друзьям. Опустив при этом злосчастных соплеменников MONTECRISTO. И не всегда счастливый, заляпанный кровью финал. — …Мы будем играть в казино и выиграем миллион долларов. — Думаю, вы выиграете больше. — Э-э?… Медвежонок по-настоящему растерян; как подозревает умник Габриель, все оттого, что «миллион долларов» — предельно допустимое значение, которое хоть как-то уложилось в неприспособленной для чисел голове Осито. — Но миллион тоже хорошо… — Еще бы не хорошо, — кивает малыш и спустя секунду подталкивает Габриеля в бок: смотри, смотри, вон он!.. «Он» — худой хмурый мужчина, в поварской куртке. Полы куртки замызганы сверх всякой возможности, каких только пятен и разводов на них нет! Преобладают все оттенки красного, неприятные и слегка пугающие; определенно, Габриелю хотелось бы, чтобы у матерчатой черной сумки был другой владелец. — Вот он. — Медвежонок толкает Габриеля в бок. — Давай!.. Задача Габриеля не так уж сложна, всего-то и надо, что подойти к черному ходу и постучаться в дверь. А когда она откроется, и человек в куртке появится на пороге, задать ему вопрос. Какой — не важно, главное, чтоб он не был совсем уж дурацким и чтоб человек подумал над ним хотя бы десять секунд. Этого времени вполне достаточно для юркого малыша: он вскарабкается на подоконник и стащит сумку с разделочного стола — цап-царап, вот она была и вот ее нет! а потом — надежда только на ноги, чем скорее Габриель с медвежонком уберутся с места преступления, тем будет лучше для всех. За исключением бедолаги-повара, разумеется. Габриель заранее жалеет его, жалость распространяется и на дубовую дверь, о которую колотятся костяшки пальцев. Грохот стоит такой, что даже мертвых поднял бы из могилы (выражение, подслушанное у Марии-Христины, она обожает подобные цветастые обороты) — почему тогда дверь не отворяется?… Все так же стоя подле нее, Габриель оборачивается к малышу Осито: ну, и что прикажешь делать теперь? «Стучись до последнего, — жестами показывает Осито, — он все равно отопрет, деться ему некуда». И правда, спустя несколько мгновений дверь распахивается, и на пороге возникает повар. Вблизи он еще неприятнее, чем казался издали, еще худее и выглядит еще более хмурым. От него пахнет едой, но не той, которую уплетают за обе щеки, — невкусной. Давно испортившейся. Отбросы, сгнившие овощи, заплесневелые корки, сырое мясо — вот именно: запах сырого мяса доминирует. И странным образом сочетается с пятнами на куртке. Этот человек — мясник, решает про себя Габриель, ничего отталкивающего в этой профессии нет. Совсем напротив, его единственный знакомый мясник, сеньор Молина, каждую неделю оставляет для мамы килограмм самой лучшей вырезки, постоянно и с видимым удовольствием улыбается и недавно подарил Габриелю игрушечный паровозик. От человека в куртке игрушки не дождешься. Улыбки, впрочем, тоже. Губы человека сведены намертво, склеены, сцементированы каким-то жутким раствором. Близко посаженные глаза, всклокоченные волосы, запавшие щеки и неопрятная, растущая островками щетина дополняют картину. Меньше всего Габриелю хотелось бы вглядываться в это лицо, но он смотрит и смотрит, как загипнотизированный. Человек в куртке отвечает Габриелю таким же пристальным взглядом: сначала исполненным ужаса, затем — просто обеспокоенным; затем — оценившим, что от хрупкого мальчугана не может исходить никакой опасности, и сразу успокоившимся. — Чего тебе? Верхняя губа отделяется от нижней, образуя поначалу узкую щель. Через мгновение щель становится шире, еще шире, еще — как будто засевший во рту невидимый каменщик долбит и долбит долотом. — Чего тебе, парень? — Сеньор Молина, — голос не слушается Габриеля, бьется как птица в силках. — Мне нужен сеньор Молина… — Нет здесь никакого Молины. — Но… — Ты ошибся, парень. — Мне сказали, что он работает здесь… Птице в силках приходится совсем туго, она вот-вот задохнется. И умрет. — Кем же он здесь работает? Грязная поварская куртка — только прикрытие, обманка, подсказывает Габриелю не вовремя активизировавшееся воображение, а на самом деле этот человек — птицелов. Самый главный из всех птицеловов, самый азартный, самый злокозненный. Гроза всех птиц — от колибри до страуса, пощады от него не дождешься; силки, в которые угодила птица-Габриель, принадлежат ему. А под поварской курткой скрываются ножи и свежесрезанные веточки бука, ножи и свирели, ножи и дудочки, но прежде всего — ножи!.. — Кем же он здесь работает?! — М-м-м-мясником, — с трудом выговаривает Габриель. — Он подарил мне игрушечный паровоз… — А теперь ты пришел за вагонами? — Н-нет… — Значит, за целой железной дорогой? Габриель не ощущает под ногами ничего, кроме пустоты, а все оттого, что ужасный повар-птицелов ухватил его за ворот и поднял над землей. И приблизил лицо Габриеля к своему собственному лицу: островки щетины безжизненны и занесены серым пеплом; глаза тоже кажутся безжизненными — и зачем только Габриель послушался дурачка-Осито, зачем постучался в эту проклятую дверь? Никогда больше он не побеспокоит стуком ни одну дверь — НИ ОДНУ! Даже если ему скажут, что за ней спрятаны все сокровища мира. Так оно и окажется впоследствии, по прошествии многих лет: Габриель испытывает безотчетный страх перед неизвестными ему закрытыми дверями и чаще не входит в них, чем наоборот. Но пока еще он мальчик, а еще точнее — мальчик-птица, болтающаяся на руке Птицелова и ожидающая, что именно Птицелов вытащит из-под полы — веточку бука, свирель или нож.