— Пользуетесь служебным положением? — Пользуюсь хорошим отношением к себе. «Выдающееся местечко» — не что иное, как большой зал «Троицкого моста». Несмотря на выхолощенность и неизобретательность интерьера, народу в нем действительно битком — с некоторых пор. Когда Снежная Мика впервые появилась в «Фиделе и Че», у русской и средиземноморской кухни были проблемы с клиентами, теперь эти трудности в прошлом. События развивались у Габриеля на глазах, достаточно было понаблюдать за противоположной стороной улицы. Сначала в двери «Троицкого моста» входило не больше пяти-семи человек за вечер (трое, а то и четверо покидали заведение через несколько минут). Потом число посетителей увеличилось до десяти (не выходил никто); потом — до двадцати, тридцати, сорока; потом у дверей стала образовываться очередь, как в какой-нибудь новомодный клуб с диджеями, приглашенными с Ибицы. Как на благотворительную вечеринку с участием Мела Гибсона. Как на кастинг тупейшего из тупейших реалити-шоу с заявленными в нем элементами спонтанной эротики. Очередь становилась все длиннее и длиннее, несмотря на уже успевшую истрепаться табличку «perdone, no hay mesas libres»[42], — затем все же стала рассасываться: самые сообразительные пришли к выводу, что не мешало бы заказывать столики заранее. Все это гастрономическое паломничество смутно напоминает Габриелю историю с теткой-Соледад и слухами, бежавшими впереди нее. Возможности рассказать историю Мике, предупредить русскую, до сих пор не представилось. И совершенно неясно, насколько поклонение блюдам, приготовленным Снежной Микой, безопаснее торопливого отпущения смертных грехов, которым промышляла Соледад. …Рекуэрду, оккупировавшего лучший столик у окна, не узнать, хотя на нем все тот же мятый летний пиджак, — он прихорошился, привел себя в относительный порядок. Вместо обычной поношенной футболки — рубаха с галстуком. И пусть рубаха выглядит не особенно свежей, а ослабленный и лоснящийся галстучный узел не развязывался со времен покупки — Рекуэрда все равно постарался. Причесал волосы и брови, удалил щетину из труднодоступного места на подбородке (не иначе как пришлось прибегнуть к помощи пинцета или восковых полосок), отбелил зубы содой и даже спрыснулся одеколоном. Запах одеколона кажется Габриелю знакомым, а Рекуэрда — нет. Обычно взрывной и резкий, Рекуэрда пребывает в легком миноре, как будто только что закончил читать сказку «Русалочка» в хорошем переводе. — Привет, — говорит Рекуэрде Габриель. — Ударим по пивку? — Полноценно поужинаем, — отрезает тот. — Я вообще-то не собирался… — Я тоже не собирался тебя приглашать. — Что же пригласили? — Иногда, знаешь, так и тянет поговорить с кем-нибудь. А поговорить-то здесь и не с кем. — Здесь? — В этом городе. — Почему же? — Все местные — высокомерные идиоты. Считают себя пупами земли. — Не все, — осторожно поправляет Габриель. — Ты себя имеешь в виду? Ты — мелочь. Никто. Заруби себе на носу. — Хорошо. Лучше не злить полицейского, еще лучше — повернуться и уйти, но Габриель не делает этого, ведь только что ему открылось: Рекуэрда одинок. Подумаешь, новость! — он и сам одинок, разница лишь в том, что Габриель со вкусом обставил свое одиночество, натащил книг, натащил напольных подушек, чтобы заднице было помягче, разжился бутербродами с тунцом, энергосберегающей лампой и почтовым ящиком, который время от времени выплевывает письма Фэл: комфортнее условий и придумать невозможно! У Рекуэрды все по-другому, организовать сносный быт он не в состоянии. Да и скорлупка его одиночества так мала, что ничего, кроме туши самого толстяка, в ней не поместится. Разве что галстук, восковые полоски для эпиляции и пинцет. — …Что будешь лопать? — спросил Рекуэрда через тридцать секунд после того, как Габриель углубился в меню. — Пока не знаю. — Советую ударить по мясу. Мясо здесь отменное. Габриелю совсем не хочется мяса и ничего другого тоже не хочется, он вовсе не рассчитывал на ужин, но теперь придется есть: так повелел Рекуэрда. — Не знаю, что и выбрать… — Ладно, закажу тебе то же, что себе. Свинина, запеченная с грибами, каперсами и зеленью, отдельно подается плошка с тягучим ягодным соусом, в меню он значится как «arandanorojo»[43]. Исходя из того, что он знает о Снежной Мике, Габриель надеялся увидеть на тарелке самое настоящее произведение искусства: готический замок, населенный привидениями, фрагмент из Брейгеля, фрагмент из Брэдбери, затейливый парфенонский фриз, — ничего этого нет и в помине. Перед ним — вполне обычный кусок мяса с золотистой корочкой. Под корочкой просматриваются кусочки каперсов и зелень: выглядит аппетитно, но не более того. Куда занятнее смотреть на Рекуэрду. Он весь подобрался в предчувствии трапезы, ноздри вибрируют, глаза горят огнем. Вооружившись ножом и вилкой, толстяк отрезает от свинины приличный кусок и отправляет его в пасть. Через секунду на лице Рекуэрды появляется блаженная улыбка. — Зря я уехал из Валенсии, — все так же улыбаясь, говорит он. — Почему? — Потому что люди здесь дерьмо. Если бы не моя девочка… Не моя Чус… Меня бы здесь и не было, так-то!.. Чус? Кто такая Чус? Габриель знавал лишь одну Чус, несравненную Чус Портильо. Чус сопровождает его последние двадцать лет, она нисколько не постарела, она — все та же лягушка, все та же корова, все та же абиссинская кошка. Чус пришпилена к прилавку «Фиделя и Че» и вряд ли покидала его хоть когда-нибудь, но что — если покидала? Втихаря брала билет экономкласса до Валенсии (время в пути — три часа) и отправлялась на свиданку к Рекуэрде, обмирая от сладостных предчувствий, а Габриель не уследил. Может быть такое? — вполне. — …Чус? Кто такая Чус? — Моя младшая сестра. Полицейский, как и я. — Полицейский? — Следователь. — Здорово! У меня тоже была девушка-полицейский. Мы довольно долго встречались, и это была настоящая любовь. Да, настоящая… — Надо же! Птенец-переросток говорит о любви. Птенец-переросток, вот как. Стоит ли обижаться на Рекуэрду? Стоит ли вспоминать о том, что когда-то в детстве он уже был птенцом. Мальчиком-птицей, болтающейся на руке Птицелова. Стоит ли бледнеть и обливаться потом от одного лишь мимолетного воспоминания? Наверное, стоит, но вместо этого Габриель принимается за свинину. М-м-м. И вправду вкусно. Мясо тает во рту, но не торопится проскользнуть внутрь: оно, как самая настоящая высокооплачиваемая шлюха, дразнит вкусовые рецепторы на языке, доводит их до исступления. Птенец-переросток, а ведь у птиц тоже есть язык!.. И если кто и похож сейчас на птицу — так это Рекуэрда: услышав о том, что у Габриеля была возлюбленная-полицейский, он смеется. Но не обычным человеческим смехом, а так, как смеются ибисы: ха-да-да! Габриель видел ибисов в одной из программ «Animal Planet» и слышал этот звук («ха-да-да!»), в нем есть что-то сатанинское. — Значит, ты встречался с девушкой-полицейским? — Да. — По большой любви? — Да. — Ха-да-да! — передразнивает его Рекуэрда. Несмотря на эти всхлипы, он больше не кажется Габриелю птицей. И… больше не кажется толстяком. Совсем напротив, перед Габриелем восседает инструктор по фитнесу, живая реклама тренажеров, пищевых добавок и насквозь лживого протеинового курса «Худеем во сне». Наверное, именно таким Рекуэрда видит себя в зеркале. Наверное, именно таким он хотел бы предстать перед Снежной Микой — без тающего во рту мяса и загадочного соуса «arandanorojo» тут не обошлось. Пища, приготовленная русской, имеет побочные эффекты, что и говорить! Она неимоверно вкусна и — позитивна, не то что упаднические отцовские сигары «8-9-8». Те — рисовали ужасы, эта — таит в себе благость. — …И что же случилось потом с вашим романом? — Он закончился. — По чьей инициативе? — Думаю, что инициатива была обоюдной. Она уехала из города. Получила повышение, так же, как и вы… — И что? — Больше я ее не видел. Она не писала и не звонила, но такой уж она была… — Какой? — Суровой. Или, лучше сказать, — одержимой идеей.